А. Сахаров (редактор) - Петр Великий (Том 1)

• Название: Петр Великий (Том 1)
• Автор: А. Сахаров (редактор)
• Издательство: АРМАДА
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-87994-053-5

Преобразование патриархальной России в европейскую державу связано с реформами Петра I. Это был человек Железной Воли и неиссякаемой энергии, глубоко сознававший необходимость экономических, военных, государственных, культурных преобразований. Будучи убеждённым сторонником абсолютизма, он не останавливался ни перед чем в достижении цели. Пётр вёл страну к новой Жизни, преодолевая её вековую отсталость и сопротивление врагов.

---

— Ни-ни! Закажу и другу, и недругу чести этой самой, прости Господи, искушенья, добиваться. Не хотелось бы капралом быть, жил бы и теперь с Андреем Матвеичем… и разлюбезное бы дело.

— Почём знать, лучше ли было бы? Ты Андрюшку, готов об заклад биться, не узнаешь. Пьяница стал, никуда не гож. Со своим князем-папой до того уж дошли, что скверно иной раз и глядеть на него… Обрюзг, оплешивел, еле видит — бельмы жиром заплыли. Трясётся иной раз с похмелья, что старичина в восемьдесят лет, а есть ли ему пятьдесят, сомнительно. А ты — молодец хоть куда. Пахмур маленько, да, нече греха таить, и злость заметна-таки… А то хоть сейчас за стол сажай… Молодец! Обабить тебя — так робят целую избу наплодишь.

— Куда мне от живой жены жениться? Да и сын, слыхал, вырос… На смотр, никак, угодил уж… О-ох! Годы, мои годы! Много воды утекло… Опытней стал и, понятно, злее… Добром помянуть нечем мне свою молодость. И я беспутничал, и тянули меня на беспутство… Теперь не то на уме. Каюсь во зле содеянном, как подумаю, а с ворогами теми, что толкнули меня на дорогу теперешнюю, вовеки не помирюсь… Попадись мне Монцовна которая или Вилька-поганец, не знаю, как сказать, удержу ли себя, чтобы зла не наделать…

— Ещё бы… столько перенести по злости этих Монцов непутных, Филимон один из этой семейки парень был хоть куда, да Бог взял доброго человека… Под Полтавой рану получил в бою багинетом[286] шведским. И с той раны чах да чах, и года с два Богу душу отдал. А Вилька, твой обидчик, чего доброго, далеко пойдёт, ко двору царь его взял…

— Что ж, при сестрице состоит?..

— При какой?

— Известно, при Анютке…

— Э-э! Да ты, брат, сидя в Азове, ничего, видно, слыхом не слыхивал, как и что на Москве деялось.

— Да откуда же?.. Иной и знает, да в беседу с ним не вступишь. А с кем зубы приходилось точить — тёмный люд, до одного. И про Москву-то редкий слыхивал, что это за зверь.

— Анютка отсидела взаперти годков пять-шесть на покаянье за свою дурость, коли не называть художества её как бы следовало, впрямь… Да потом замуж таки вышла за пруссачка[287]… и померла уж вдовой, год с походцем будет… А Матрёна за комендантом была[288], в Эльбинке… А Вилимушку державный теперь отличает, и малый, хоть в ушко вдевай, стрёма такой и ловчак… Одно нехорошо, такой красавец из себя, а кулак хуже мужика. Облунит хоть кого и так подлезет, что просто, братец ты мой, сам не заметишь, как мошна раскроется и что в ней покрупнее Вилимушке дашь на нужды его. Хапает-хапает, а вечно жалуется, что без деньжонок. По весне вожжался с коньком, всем навязывал — купите. А кончил тем, что и конёк остался, и ещё пару рысачков прикупил, бедняжка.

— Каким же чином он… ворог мой, теперь?..

— Генерал-адъютантом от кавалерии[289].

— При Самом, говорите?

— При Самом.

— И через его допускаются к государю челобитчики, буде… кому желательно предстать Самому на очи?

— Нет… Денщик есть дневальной. Как придёт кто, он уж пойдёт скажет — пришёл такой-то и то-то просит. Выслушает государь и, коли досужно, тогда же велит пустить… А недосужно — после… А отказу челобитчикам не бывает… коли не на Сенат жалуешься, а на воеводу, что ль, аль там пониже…

— А я, может, челобитчиком явлюся на того, кто всех повыше…

Иван Васильевич Кикин расхохотался. Погрозил пальцем и примолвил:

— Только не моги сказать, что я тебя учил так далеко залетать.

— Какие мне нужны учителя?.. Слава те Христу, пятнадцать годов капральство веду.

Тут пришли незнакомые Балакиреву лица, и разговор принял другой оборот. Двое из пришедших были старые отставные дворяне. Возвращались из Питера через Белокаменную, чтобы оставить по записке, данной на смотру царском, в арифметических школах недоростков-внучат.

— Чтобы провал взял этот самый Питер непутный! — разразился старик один, передавая Ивану Васильевичу своё горе. Его обокрали на постоялом дворе, а комиссар по наряду обругал и прогнал самого потерпевшего, обозвав его и пьяницею и бродягой.

— Мудрёное дело, голубчик, с тобой учинилось, говоришь… В Питере в самом откуда взять выборного-то? Ты мне скажи… может, не в городе, а на дороге… где ни на есть около Новагорода.

— Да не все ль едино?.. Мне не легче, что в вашинском Питере, в старом аль новом городе… Знаю я, что подголовок унесли, и теперь от своих-от животов должен чуть не Христовым именем назад ворочаться. Спасибо Еремею Игнатьичу, — указывая на товарища, промолвил он, — везёт, по знаемости, на своё… за то с благодарностью, с лихвой отдам.

— А я так довольным и предовольным себя почитать должен за питерску поездку… На смотру, как внука являл, государю бедность свою без запинки высказал… как воевода вотчину мою хотел оттеребить за то единственно, что во дворе грамотки сгорели и выписи все. Одно слово — хапуга! Выслушал государь милостиво. Кормовые велел давать внуку в школе, пока не поправлюся, и наказать уж послали не трогать меня, старика, а пусть разряд выправится. А в разряде все есть. Был уж я, и показали записи тамо все; и противни[290] дали закреплённые. А про воеводу розыск начался. Истинно Божья благодать царь-от нынешний, прямой сын кротчайшего и милосливого Алексея Михайлыча. Как родитель, сам выслушивает и переспросить себя позволяет… И просить нечего тебе о допуске… Дошла очередь до тебя — о внуке да о себе все высказал. Велел в токарную зайти да наказал секретарю своему, Алексею Васильичу, со слов моих записать и доложить не мешкая.

Алексей Балакирев слушал и молчал. Только вздохнул, когда Еремей Игнатьич про доступ заговорил и про написанье бумаги для доклада его царскому величеству.

«Попробуем-ка и мы такожде! — решил он в уме своём. — Как знать, может, и часть своих наследственных после дяди ворочу и доход отдадут Апраксины за полтора десятка годов… Вот бы важно было-то! Тем паче на голые зубы».

— А коли секретарь что не может, то у царя есть зоркий генерал-адъютант, Павел Иваныч Ягужинский, — высказал Кикин.

— Не тот ли Павел Иваныч, что у Монцовых на посылках бывал? — спросил Балакирев.

— Он самый.

— Гм! Да не узнает, чай, меня… Сошлись-то мы всего единожды, как угостил я его, сердечного… Павлуша был тогда, а теперь, вишь, енарал, говорите…— с сомнением в голосе высказался Алексей Балакирев.

— Он не особенно зазнается, а впрочем… что говорить — тонкий человек.

Затем разговор перемежился. Закусывать стали. Калякали старики о прошлых временах, а слушать про времена царей Федора да Ивана, скорбного главою, Алёша не находил интересным и спать попросился устатку ради. Отвели его в светёлку с лежаночкой. И завалился служака на боковую с полным своим довольствием.

Утром он принялся хлопотать по делам и возвратился только на ночлег к Ивану Васильевичу, который и сам весь день в хлопотах был, но, слава Богу, все кончил. За вечерею сказал Алёше: «Завтра едем, коли хошь, не откладываючи».

Для человека, ломавшего такие концы, как до Азова, дорога до Питера по первопутку за пустяк показалась. Ели вволю, а сон от нечего делать к сытому сам приходит; так что проспали и Алексей Гаврилович и Иван Васильевич, почитай, чуть не всю дорогу. Как пришлось вылезать из саней с покрышкой, догадался Алёша, что, видно, уж доехали.

Так и было в самом деле.

Приехали уж темно. Зги не видать, и какая-то каша липкая сверху падает.

Обогрелись — да известно, что делать в ночь — поесть да спать лечь.

Утром Александр Васильевич Кикин ранёхонько, прослышав, что брат приехал, прискакал к нему.

Иван из-под одеяла руку подаёт.

— Здорово ли все?.. Изломало, что ль?

— Нет… ничего! — зевнул и вставать стал.

— А это кто у тебя? — спросил Александр Васильевич брата, увидев на лежанке чью-то голову.

— Отгадай! Знаком ведь тебе.

Вглядывается внимательно в спящего Кикин, припоминает:

— Знакомое, правда, лицо… Только не возьму в толк, кто бы это?

— Алексей Балакирев.

— Может ли быть? И жив и здоров! Ах он разбойник!.. Вишь, как подкрался! — и он бросился будить спящего и душить его в своих объятиях.

Нужно ли досказывать, что для приятелей пятнадцать лет были как бы вчера? После первых излияний взаимной радости начался между Кикиным и Алексеем Балакиревым разговор о деле.

— Позволено в Москву приехать, а я упросил Кошелева до Питера дать посылку и должен здеся грамоты отдать и счётные книги… Куда нести, научи, Александр Васильич.

— Счётные книги воронежского губернатора к нам, в Адмиралтейство; я сам принять могу и расписку дам. А коли посланы указы, покажи суму, скажу, куда что.

Отомкнув суму ключиком, поданным Балакиревым, Александр Васильевич одни пакеты в военную канцелярию при Сенате велел отдать, другие — светлейшему, дневальному. «А эти, — отобрав три куверта „в собственные руки“, — сам ты явись и передай государю лично».

Дневальный, присланный Кикиным, проводил Алексея во все места и довёл до крылечка царской токарной, из которой в этот день не выходил государь в Сенат из-за недомоганья. Вошёл посыльный через сенцы в переднюю сторожку и доложился денщику: