Ирвинг Стоун - Страсти ума, или Жизнь Фрейда

• Название: Страсти ума, или Жизнь Фрейда
• Автор: Ирвинг Стоун
• Издательство: Терра-Книжный Клуб; Литература
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-275-00826-0/5-275-00498-2

Ирвинг Стоун (1903–1989) – одна из самих ярких фигур американской литературы, писатель, создавший жанр «литературной биографии». Создавая произведения, посвященные жизни великих людей, писатель опирался прежде всего на факты, черпая сведения из достоверных источников, отвергая разного рода домыслы. Мастерское владение стилем позволило Стоуну избежать сухости в изложении фактов, и жанр романизированной биографии приобрел заслуженную популярность у читателей.

Роман «Страсти ума» посвящен жизни и деятельности Зигмунда Фрейда, австрийского врача и психолога, создателя теории психоанализа. Место действия романа – империя Габсбургов конца XIX века, Австрия, столицы крупнейших государств Европы и США. В числе действующих лиц – известные имена интеллектуальной и художественной элиты, современники Зигмунда Фрейда. Строго документальная основа произведения в сочетании с мастерством автора придает книге, по праву считающейся бестселлером, особую познавательную ценность.

---

Он придвинул ближе свой стул, шурша ножками по гравию.

– Как рассказывать: с начала или с конца?

– С начала, как поступают все.

– Первые четыре года обучения медицине были неинтересными, не считая того момента, когда мне исполнилось двадцать лет и профессор зоологии Карл Клаус дважды посылал меня в Триест, где была основана опытная зоологическая станция. Я изучал там половые органы угрей.

– А что сие значит?

Мимо прошел Эли, воскликнув: «Пора возвращаться домой!» – и исчез в чаще. Марта и Зигмунд неохотно последовали за ним по лесной тропе и вскоре оказались у огромного дерева, перегородившего дорогу. Помогая девушке перебраться через кругляк, он не мог не заметить красивые щиколотки ее ног. Далее дорога круто повернула, и они увидели впереди просеку, через которую устремлялся поток солнечных лучей в долину, и дровосеков, укладывавших бревна в ровные ряды.

– Было бы чудесно, – пробормотал он, – если бы мы могли распределять дни и результаты нашей жизни так же аккуратно, как дровосеки укладывают бревна.

– Разве мы не можем?

– Почему бы нет? Что тут невозможного? Я думаю так, Марта. По крайней мере, надеюсь. Я по натуре привержен порядку и избегаю хаоса.

Какое–то время они шли молча, ранее заданный вопрос повис в воздухе. Если бы он уклонился от ответа, она не повторила бы вопроса. Но если не ответить ей как равной, Марта может подумать, что он считает ее несмышленышем. Зигмунд заговорил спокойным, академичным тоном, каким беседовал со студентами на консультациях.

– Словарь определяет половые органы как железы, производящие яйцеклетки и сперму. Моя задача состояла в том, чтобы обнаружить мужские железы угря. Слабый намек был найден доктором Сирским. Я должен был подтвердить или опровергнуть его находку.

При упоминании мужских желез Марта едва не оступилась. Повернувшись к нему, она спросила:

– Какой смысл в поиске мужских половых желез угря? И почему их не обнаружили тысячу лет назад?

– Умный вопрос. – Он осторожно взял ее под руку. – Мужской орган можно обнаружить лишь в брачный период, но в это время угри находятся в море. Их никогда не вылавливали в брачный период. Никто не встречал зрелого самца–угря. А может быть, ни у кого не было интереса к этому.

– А ты нашел то, что искал?

– Полагаю, да. Доктор Сирский был прав, и я смог подтвердить его вывод. Профессор Клаус зачитал текст моего отчета на заседании Академии наук, и пять лет назад он был опубликован в «Бюллетене» академии. С тех пор никто так и не оспорил мои выводы.

В его голосе звучала гордость за то лучшее, что может сделать человек, – за творческую работу. Искра одобрения в ее глазах побудила его продолжать. Ему казалось, что он высказывает свои внутренние убеждения с такой силой, с какой ему никогда не удавалось делать это перед женщиной, молодой или пожилой.

– Проблема шире, чем практическое применение выводов профессора Клауса о гермафродитизме у животных, хотя угри как будто подпадают под эту категорию. Исследования не должны сковываться рамками обыденной морали. В науке любая невежественность плоха, а любое знание хорошо. Как полагает Чарлз Дарвин, люди появились на земле давным–давно, миллионы лет назад, вначале мы ничего не знали об окружающих нас силах, Нo все эти миллионы лет человеческий мозг искоренял невежество и накапливал добытые трудом знания. Величайшее событие для человечества – найти что–то ранее неизвестное или необъяснимое. Каждая добытая крупица знания не может сразу, немедленно найти применение. И если мы что–то узнали, документально доказали и таким образом извлекли из неведомого, то это уже успех.

Теперь был ее черед сжать его руку – теплую, костлявую, дрожащую от возбуждения, навеянного картиной, которой он пытался увлечь обретенного друга.

– Спасибо. Никто еще не говорил со мной так. Это позволяет мне ощущать себя… личностью. Нет, взрослой. Ты не мог сделать мне лучшего подарка, даже если бы искал его на Кертнерштрассе.

Они вернулись на Грилльпарцергассе к полудню. Зигмунд и Марта предпочли выпить кофе в саду. Эли остался дома с гостями. Небольшой, окруженный стеной сад позади дома благоухал ароматом цветущих лип. Марта принесла в беседку блюдо запеченных в тесте ягод и села рядом с Зигмундом на деревянную скамью. Он наблюдал за грациозными движениями ее рук, когда она наливала кофе и молоко в чашки. Они потянулись за орехами в серебряной вазе.

– Посмотри, – воскликнула она, – сдвоенный миндаль! Это знак влюбленных. Теперь мы обязаны по обычаю обменяться подарками.

– Мне нравятся предзнаменования, в особенности если они сулят благо. Подвинься поближе, и это будет лучшим подарком, лучше того, который можно купить в Грабене.

Она села так близко, что Зигмунд, слегка нагнувшись, мог коснуться ее плеча. Его глаза сияли от радости. Ему нравилась эта девушка, хотя только однажды, когда ему минуло шестнадцать лет, он испытал, что такое любовь. В то время родители послали его на каникулы во Фрайберг, где он жил в семье Флюс, давнишних знакомых. Зигмунд увлекся их пятнадцатилетней дочерью Гизелой, гуляя с ней по романтическим лесам и мечтая о красивой семейной жизни. Но он не открыл своих мечтаний Гизеле, и молодая девушка исчезла из его воспоминаний, как только он вернулся в Вену и увлекся учебой в гимназии. В это время вместе с приятелем он изучал испанский язык, чтобы читать «Дон Кихота» Сервантеса в оригинале. Зигмунд не осмелился рассказать Марте о своей любви: это было бы слишком поспешным, и она могла плохо подумать о нем, ведь они были знакомы лишь семь недель. Да и с ее стороны не было подходящего намека. Он сказал, обращаясь к ней:

– Чаша моя преисполнена.

– Это из псалмов.

– Отец читал их мне, когда я был ребенком: «Ты приготовил предо мною трапезу в виду врагов моих, умастил елеем голову мою…»

– У тебя есть враги?

– Только я сам.

Ее мелодичный смех звучал в его ушах, подобно колоколам собора Святого Стефана. Он не мог сдержать прилива нахлынувших чувств.

– Расскажу тебе об истинном предзнаменовании. Помнишь тот вечер, когда я впервые увидел тебя? Я пришел домой с пачкой книг под мышкой, намереваясь засесть на четыре часа за зубрежку. А ты восседала за столом с моими сестрами, разумно рассуждая о чем–то и очищая от кожуры яблоко своими тонкими пальцами. Я был так тронут, что мой порыв иссяк, и я сел рядом с вами.

– Это было простое яблоко. Как все со времен райских садов.

– Ты не знаешь, что тогда я впервые осмелился на большее, чем просто кивнуть подруге моих сестер. Мне показалось, что розы и жемчуг слетали с твоих уст, словно с уст сказочной принцессы, и трудно было решить, что брало в тебе верх: доброта или ум.

Ее реакция была для него неожиданной; иная девица могла бы принять эти рассуждения за полет фантазии, но она зарделась, затем вдруг побледнела, и слеза навернулась на ее ресницу. Она спрятала лицо, затем повернулась к нему и с серьезным видом спросила:

– Как долго ты учился в университете?

– Почти девять лет.

– Ты помнишь тот день, когда мы гуляли в Пратере с моей мамой? После того как мы вернулись домой, я спросила сестру Минну, почему доктор Фрейд так настойчиво расспрашивал обо мне. А теперь моя очередь. Ты врач, не так ли? Почему у тебя нет практики, нет клиентов?

Он мгновенно вскочил, прошелся по саду. Для него было важно, чтобы Марта Бернейс поняла и одобрила его выбор. Она сидела спокойно, положив руки на колени и устремив снизу вверх серьезный внимательный взгляд.

– Да, у меня есть степень доктора медицины. Правда, я получил ее с опозданием на три года и только после того, как мои друзья в университете стали обвинять меня в лености и рассеянности.

– Но ты выглядишь в высшей степени целеустремленным.

– Только в отношении того, что мне нравится. Пять лет я учился в клинической школе, считая это самым надежным путем научной подготовки. У нас, видимо, лучший в Европе медицинский факультет. Последние несколько лет я работал в Институте физиологии профессора Брюкке; вместе с Гельмгольцем, Дюбуа и Людвигом он был основателем современной физиологии. Под его руководством я выполнил четыре оригинальных исследования и опубликовал их. В семьдесят седьмом году, когда мне шел двадцать первый год, я написал статью относительно нервных окончаний в позвоночнике миног. В следующем году были опубликованы мои исследования относительно нервных окончаний в хребте простейших рыб, а затем «Центральный вестник медицинских наук» поместил мои заметки о методе анатомической подготовки для исследования нервной системы.

Юношеский пыл в сочетании с точной научной фразеологией вызвал у Марты улыбку.

– Я завершил также исследование структуры нервных тканей и нервных клеток речных раков. Мне лучше всего удаются подобного рода работы. Для меня нет более захватывающей, многообещающей, дающей удовлетворение деятельности, ведь каждый день узнаешь что–то новое о живых организмах. У меня никогда не было намерения лечить пациентов. Понимаю, что похвально облегчать чьи–то страдания, но с помощью лабораторных исследований и накопления знаний о том, что заставляет человеческое тело действовать, мы можем найти пути к преодолению болезней.