Галина Востокова - Нефритовый слоненок

• Название: Нефритовый слоненок
• Автор: Галина Востокова
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-265-00528—5

Первая книга ташкентской писательницы Г. Востоковой основана на исторических документах. В центре повествования удивительная судьба русской девушки, прообразом которой послужила Екатерина Десницкая, ставшая в начале века женой сиамского принца Чакрабона. В романе с большой достоверностью воспроизводятся быт и нравы Сиама (Таиланда).

---

Четыре женщины, ближе других знавшие Лека: две из них русские – Матильда и она, Катя; две тайки – Валиндра и Джавалит. Но все разные, как четыре стороны света. Женщины, которых объединяли воспоминания о Чакрабоне, мимолетные или болезненные. Грустно – одна прогнала его. Двух он оставил сам. Тяжело, когда тебя бросают. Верно, это всегда воспринимается как предательство. Горько. Валиндре пришлось испытать то же. Четвертая пока с ним. Пока. Время покажет. Долго ли его будет радовать беззаботный смех Джавалит? Ох, нет! Скорее всего – недолго. Леку нужны глубина и серьезность. Он быстро пресытится и пожалеет об измене. Иначе и быть не может. Верно, уже жалеет. Недаром же столько месяцев колебался, прежде чем согласился на развод. Предчувствовал и жалел заранее. Пусть. Надо было думать раньше.

Вдруг представилось – темное море, щепки на волнах. Обломки кораблекрушения? И ветер, который швыряет, сталкивает их, потом отбрасывает на бесконечные расстояния друг от друга. Что это за сила, распоряжающаяся судьбами миллионов?

– И вот, – все о том же толковала Мими, – Кирилл переименовал ее в Красинскую, чтобы не порочить семью мезальянсом – Романов и балерина. Укрыли огонь рогожкой!

– Товарищ продавец! – прервал пересуды незаметно подошедший Вениамин. – Плесните-ка мне бражки!

– Что-о-о? – Княгиня медленно повернулась к нечестивцу, посмевшему в ее присутствии произнести крамольные слова. Она превратилась из добродушной кумушки в Медузу Горгону. – Босяк! Что ты себе позволяешь?

– Да я ничего… я пошутил… – стал оправдываться художник, чувствуя, что и вправду переборщил. – Я просто изображал босяка. Они же так нынче там разговаривают.

– В следующий раз изображай их в другом месте! На паперти!

Разъяренная княгиня отвернулась от Вениамина, процедив:

– Босяк и есть! Шуточки все! Помогай им после этого.

Катя постаралась сгладить обстановку:

– Оставшиеся коробки, наверное, надо отнести на склад? Вениамин мне поможет. Хорошо? – И увела художника за собой.

Спустя полчаса они уже шли по Нанкин-роуд.

– Вас, конечно, стесняет мое общество? – спросил Вениамин.

– Отчего ж?

Он многозначительно развел руками.

Катя усмехнулась: «Не стесняет…» – хотя подумала, что со стороны они выглядят, должно быть, забавно: ее строгое синее платье из японского шелка с белым воротничком, собранные в тугой узел волосы – и его старые башмаки на босу ногу, пестрая застиранная рубашка неизвестного происхождения, взлохмаченный чуб, лихорадочно блестящие глаза и не очень связная речь. Может, он «веселую травку» покуривает?

– Сложно быть совсем независимым?

– Это точно. Жди теперь подачки от княгини… Угораздило же! Господи, жил ведь припеваючи! – И вдруг стал ругаться: – Стервятники, болтуны, гиены бессильные… Ждут, когда кто-нибудь прикончит Советы. Отсиживаются тут, боятся бороться в открытую. Вывезли миллионы… Да на эти деньги можно снарядить целую армию!

Катя не ожидала такой эскапады.

– Вы непоследовательны. В прошлый раз говорили другое.

– «В прошлый, в прошлый», – передразнил он ее. – Прошлый раз был неделю назад… жизнь назад.

Кате стало жаль его.

– Случилось что-нибудь плохое?

– Екатерина, ну что здесь может быть хорошего? Я хочу назад, в Россию десятого года. У меня талант исчезает, испаряется, засыхает… как хотите называйте… уходит из каждой поры. – Он сжал виски ладонями и застонал.

– Но вы же уехали из Европы на Восток, в Азию, за изысканным искусством, вдохновившим вас? Оно наскучило?

– Дело не в искусстве, а во мне. Из головы нейдут слова Чайковского: «Ведь за границей только тогда хорошо, когда можешь хоть сейчас домой уехать». А мы… Без руля и без ветрил!

– А действительно, куда мы идем? Я в этом районе еще не была.

Они остановились перед входом в парк.

– «Китайцам вход строго воспрещен», – прочитала Катя. – Странно. В своей стране и не могут ходить куда вздумается.

– Зачем? А странного ничего нет. Страна их, а парк на земле концессии, то есть наш.

– И даже богачей не пускают?

– А они тут сроду не бывали. Зачем? Им своих парков хватает. Это голытьба норовит пробраться, чтобы выспаться на скамейках. Ну так зайдем?

– Нет. Не хочу. Я, наверное, домой поеду…

– Екатерина, не оставляйте меня сейчас. – У него жалко скривились губы. – Поедемте ко мне?

Катя стояла в сомнении. И занятий срочных не предвиделось, и помочь, если может, хотелось, но…

Вениамин, заметив ее колебания, стал настойчивее и привел решающий довод:

– Посмотрите картины. Мне очень важно, что вы о них думаете.

– Ну, я неважный знаток живописи, – сказала Катя, уже соглашаясь.

– А может, это и к лучшему. Профессиональный критик столько туману напустит, что и не поймешь, нравится ему или нет. С одной стороны… с другой стороны…

– А вы далеко живете?

– На трамвае поедем.

Линия соединяла европейскую и китайскую части города.

Вагоны трамвая были белыми и зелеными. Белые, разумеется, для европейцев. И не потому, что зеленые были грязнее или хуже. Нет. Яркие, свежие, как весенняя зелень. Они просто предназначались для людей, разных по духу и крови. Так же как жизнь «русского» Шанхая со спутанными в клубок проблемами задевала только русских, никак не пересекаясь с Шанхаем «китайским».

– Вот и приехали. Сюда, направо. Похоже на дом художника?

– Нет. – Катя остановилась перед типичной китайской фанзой.

Звонок дзинькнул. Дверь с ручкой-драконом отворилась. Сухонькая китаянка, поздоровавшись, исчезла за бамбуковой занавеской.

– А теперь?

Еще шаг, и они очутились в светлой просторной мастерской, примыкающей к внутренней стенке фанзы.

– Располагайтесь. Сейчас я чай заварю. Зеленый?

– Да.

Картины были развешаны и расставлены у трех стен.

На самом солнечном месте – веселенькие украинские пейзажи. Хатки, рощицы, речки с кувшинками. От них должно было бы тоской сжаться сердце. Но нет. Было в пейзажиках что-то застывшее, нарисованное.

Во второй группе теснили друг друга стилизации под китайскую живопись. Тонко, красиво.

И те и эти должны бы пользоваться спросом в русских кварталах. А вот полотна, составленные в сумрачный угол, были весьма необычны. На каждом из них, на совсем темном фоне, были ярко высвечены-выхвачены чьи-то губы, или глаза, или только кисть руки…

– Ну как, Екатерина? Что вам больше приглянулось?

– Пожалуй, те, непонятные. Интересно. Задерживает внимание. Думаю, что это даже талантливо. Но незавершенность раздражает. Ни одну из них я бы не согласилась повесить в своей комнате.

– И не только вы. Покупателей не предвидится.

Катя приблизилась к одному из холстов. Губы без лица саркастически ухмылялись. Едва-едва были намечены нос и подбородок.

– Пожалуй, по технике похоже на Эжена Каррьера? Или я ошибаюсь?

– Сравнили! У него одни сантименты. Дочки-матери…

– Я всего лишь о технике. – Катя улыбнулась возмущению художника. Каррьер ей очень нравился, и обидеть Вениамина она не собиралась. – А остальное красиво.

– Красиво, но не больше. Что ж, спасибо и на том. За искренность.

– Давайте пить чай.

Вениамин придвинул к журнальному столику кресло-качалку, а сам устроился прямо на полу, облокотившись на стремянку.

– Угощайтесь. Конфеты русские, а пирожки хозяйка сама пекла.

– Кто она?

– Просто жена хозяина, а вот он художник. И неплохой, на мой взгляд.

Катя оглянулась. Может, то, что она сочла за восточные стилизации, и есть его работы?

– Нет, – понимающе тряхнул головой Вениамин. – Когда я занимал мастерскую, он снял все свои картины и раздарил – университету, библиотеке, друзьям. Теперь занимается политикой. Зря!

– А цель?

– Не знаю. Не вникал. Пускай его… Не мешает, и ладно.

Они помолчали.

– Послушайте, Екатерина, а вам не кажется, то, что произошло с Россией, ненормальность, уродство, случайность, наконец?.. Чуть-чуть бы побольше пулеметов, сразу, с самого начала?..

– Я не готова к ответу. Многого не знаю и не понимаю.

– А иногда жалко их. Вот сегодняшняя газета… Стопятидесятитысячная армия белополяков уже заняла Правобережную Украину. Княгиня и компания воспрянули духом. Но что получается? Русская земля отдана на разграбление польским панам. Я думаю: «Там в наших хлопцев стреляют» – и ловлю себя на этом «наших», значит, на сочувствии красным. И желаю полянкам гореть в адовом огне, но тут же спохватываюсь и ругаю себя за квасной патриотизм. Свою Россию я ношу в себе. И иной, униженной происшедшим, мне не надо.

– Я слышала, Бальмонт недавно тоже уехал в Париж.

– Вот видите, подтверждение. Плохо там сейчас творческому люду.

– Сейчас в России всем трудно. С пустого места начинать приходится…

– Не выношу никакого насилия! – вскрикнул Вениамин так резко, что Катя, вздрогнув, плеснула чай на столик. – Не славил царя – тоже душегуб немалый, – но большевики со своей диктатурой! Но белогвардейцы, уничтожающие всех подчистую! Вот и оправдываюсь мысленно перед теми и другими, в то же время осуждая всех. Так и до психбольницы недалеко. Напиться, что ли?