А. Федоров - Оракул петербургский. Книга 1

• Название: Оракул петербургский. Книга 1
• Автор: А. Федоров
• Жанр: Современная проза

О трудной и противоречивой жизни врачей рассказывается в этой книге. В ней есть все: обыденное, трагическое, смешное, поучительное. Но интрига приключения присутствует везде, в нее поневоле втягиваются участники событий. К сожалению, не всегда благополучно заканчиваются приключения главных героев.

---

Рядом с ним, как молчаливая тень императора, распластанная по полу, скользила доцент Муромцева Агафья Антоновна. То была любопытная женщина. С отменными внешними данными, видимо, особенно выделявшими ее в молодые годы, она стала избранницей Кленорина в тот период, когда вульгарный порок не оседлал окончательно его психику. Эта непонятная связь защищала нарождающегося метра от всевидящего ока институтского парткома – любые подозрения, самая доказательная критика уходили в песок этой самоотверженной связи, ничем практически не грозившей обоим.

А ведь в те времена за гомосексуализм спокойно могли упрятать и за решетку. Оба были в разводе со своими половинами, а потому с легкостью и изяществом изображали, порой намеренно аггравируя, раскованную любовь двух независимых интеллигентов, поднявшихся выше сексуальной культуры толпы. На деле, она была при нем заурядным адъютантом, а он – разочарованным в чистоте женской любви божеством.

Как психологические партнеры они делились просто: он был "садист", а она – "мазохистка". Он смотрел по верх голов женщин, останавливая свой взгляд только на молодых мужчинах. Что делать – у каждого свой искус, своя особая стать. Кленорин числился признанным патриархом гомосексуализма среди мужской совокупности медицинских работников.

При его настойчивом содействие многие из ныне остепененных, пройдя через древний порок, приобрели научное благополучие, но и печать порченных. Кое-кто по той же причине рано ушли из жизни. Некоторые застряли на пороке окончательно и навсегда. Под его похотливым взглядом почему-то опустил глаза Чистяков. Это неприятно кольнуло и насторожило Сергеева, но он тут же отогнал шальное и пока казавшееся нелепым подозрение.

Следом за первым появился второй – все братья, все из одной семьи. Этот профессор всплыл недавно. Но уже успел прорваться в проректоры института. От того величие его было безмасштабным. Носил он гордую, неожиданную и вполне странную для врача фамилию – Орел. Она хорошо бы вязалась, скажем, с образом ладного выпускника краснознаменной школы милиции, командира танковой роты, на худой конец, с заведующим кафедрой спортивных игр института физкультуры имени П.Ф.Лесгафта.

В медицине все же привыкли к некоторой сдержанности в звуковых эффектах, – куда благозвучнее воспринимаются, например, фамилии Шапиро, Вовси, Ланг, Тареев, Снегирев и многие другие. Они не так коробят сознание пациента, тяжелобольного, новорожденного. Можно себе представить, какая паника начнется у женщин, собравшихся в очередь перед кабинетом врача-гинеколога, когда они прочтут на дверях табличку с такой броской фамилией.

Возникнет путаница выбора у тех, кто приготовился к аборту, многотрудным родам, но не к молниеносному зачатию, не к повторной и многоплодной беременности. Их, страдалиц, можно понять – они жаждут избавления от мук. Вместо того, им в глаза тычут опасностью. Хороша перспектива, если тебе на голову спикирует неожиданно что-либо когтистое, остроклювое, с блестящими, злыми и выпученными глазами, – с фамилией Орел.

Звали нового профессора просто и изысканно, по-Чапаевски – Василий Иванович. На украинской мови имя Василь звучит протяжно, трогательно нежно и призывно, как утренний крик коростеля. Но имя последней птицы – символа спортивного азарта и приза за меткий выстрел – вызывала у Сергеева другую ассоциацию – почему-то обращенную к корысти.

Скорее потому, что был избранник ученого совета человеком шустрым, особенно по линии профсоюзной деятельности, но недалеким и столь провинциальным, что незатейливое украинское подворье словно нарочно вываливалась у него из каждого кармана – то в виде грязного носового платка, то рассыпающейся по полу со звоном денежной мелочи, то в форме каких-то замусоленных записочек, затертой пачки презервативов. С ним было опасно стоять рядом, особенно на лекции – все время нависала угроза быть оконфуженным за компанию с Василием Ивановичем каким-нибудь сленговым выкрутасом, нечаянным поступком.

Он таскал за собой огромного размера кожаный дипломат, словно для убеждения окружающих и прежде всего самого себя в избранности своей ученой миссии. Видимо, некоторая неуверенность в том, что он не ошибся адресом, не сел в чужие сани, скрытно терзала подсознание.

Глядя на него, Сергеев почему-то представлял босоногое детство нынешнего профессора: стоит такой шустрый, хитроватый малец с выкаченным из трусов пузом и пальцем засунутым в вечно сопливый нос. Такие удальцы день напролет залихватски лузгают семечки, смачно сплевывая кожуру через растрескавшуюся губу, азартно играют в футбол, а, повзрослев, отслужив армию на тихих должностях баталеров, сравнительно легко, почти вне конкурса, поступают в медицинский вуз. Даже отличницам, выпускницам вуза, трудно составить конкуренцию мужчине-троечнику при поступлении в аспирантуру, особенно, если тот уже припаялся к общественной работе.

Сергееву, в свое время, пришлось приложить руку спасателя к диссертационному опусу Орла. В памяти еще были живы воспоминания об ужасе, возникшем от лингвистического геройства молодого творца. А когда дело дошло до непараметрической и прочей статистики, то Сергеев вынужден был вытаскивать соискателя ученой степени за пределы основ школьной арифметики, настойчиво, чуть ли не с мордобоем. Необходимо было отучить соискателя загибать и складывать фигуры из трех пальцев вместо последовательного проведения дисперсионного или корреляционного анализа.

Кто мог подумать в той пыльной украинской деревеньке, что кривоногий, замурзанный и сопливый шустрец, Васька, станет профессором, аж в самом Санкт-Петербурге! Как славно, что многострадальная отчизна получила еще одного классного специалиста высшей школы – он откроет многие сокровенные тайны ученой интриги своим последователям. Продвигаясь по этому пути они дойдут до безумия, растратят и погубят самою жизнь. Всю ту компанию уже очень давно предупреждал неповторимый мыслитель: "Суета сует, сказал Екклесиаст суета сует, – все суета!".

Кафедра гордому Орлу досталась по наследству от прежнего "корифея", вышедшего из лесов Псковщины. Его очень рано погубил беспробудный алкоголизм и еще более опасный расточитель здоровья – гомосексуализм.

Закон парных случае повторился в этой натуре практически полностью: посвящение в клан избранных пришло от метра – Кленорина. Повторилась и модель доброй феи, носившей ученое звание доцента. Алла (так звали пострадавшую) взвалила на себя тяжелую ношу – роль матери, стоически переносящей отчаянные заблуждения своего непутевого отрока. Но судьба подарила ее избраннику двух гадин в одном сосуде – алкоголизм и гомосексуализм. Обе пакости, конечно, имеют право на жизнь, если такое было угодно Богу. И Алла здесь оказалась бессильной. Но именно она по призыву голоса свыше отыскала остывающее тело заблудшего профессора в подвале того дома, где собирались отпетые бомжи на свои тайные шабаши. Никакая реанимация его уже спасти не могла.

Интеллектуальный ресурс непутевого был значительно ниже, чем у патриарха. Посему восприятие этой святой женщины было не столько сексуально-потребительское, сколько научно-зависимое. Она городила ему огород из цифр и сведений для диссертаций, переписывая ее многократно, пытаясь шагать в ногу со временем. Кроились по бездарным меркам статьи и всякие другие опусы, которые, глазом не моргнув, повелитель присваивал лишь себе.

Паразитирование на женской доброте и самоотверженности быстро приобрело характер сущности разваливающейся на глазах личности. Особый поведенческий штамп поставили на нем еще в раннем детстве тихие, религиозные, провинциальные тетушки и добрейшая мать, пытавшиеся компенсировать рано ушедшего из жизни героя-отца.

Отец был буйный большевик. Судьба-злодейка подставила капкан, вырыла волчью яму – он замерз однажды в сугробе, не добравшись до дома после очередной пьяной оргии. Бог шельму метит! Но, порой, за что-то серьезное Бог наказывает не только отца, но и сына, причем, последнему достается по еще большей мерке.

Так часто случалось в советские годы, ибо супружеские пары складывались не на небесах, а в приземленном сознании бесов. И здесь: объединились судьбы скромной сельской учительницы из "бывших", – тихой, интеллигентной на провинциальный манер, – и буйного устроителя коммун, широко и настойчиво шагавшего по жизни "пролетарской поступью". Однако известно: "Возлюбил проклятие, – оно и придет на него; не восхотел благословения, – оно и удалится от него" (Псалом 108: 17).

Коленька (так звали раба Божьего), устраивая на кафедре посиделки, юбилеи (плебейские души неудержимо увлекаются чествованиями), в годы перестройки всегда приглашал церковного батюшку. Он самый первый понимал сатанинские веянья, осознавал свою греховность, пытался ослабить их влияние: вместе с камарилью молился откровенно и неистово, так что в поклонах разбивал лоб о грязный пол. Трудно было поверить в то, что когда-то в нем бушевали страсти комсомольского и партийного лидера сугубо большевистского толка.