Наби Даули - Между жизнью и смертью

• Название: Между жизнью и смертью
• Автор: Наби Даули
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

- Тавай, тавай!

Если кто-нибудь останавливался, чтобы передохнуть, конвойные тут же, размахивая плетью, бросались к нему и принимались орать на него и бить.

Я работаю здесь первый день, первые часы, но уже начинает казаться, что я давным-давно живу среди этих холодных скал и навсегда позабыл в этой теснине все радостное и счастливое, когда-либо пережитое на земле.

А мои новые товарищи проработали тут уже почти три месяца. Этому просто не хочется верить. Как же они уцелели, как терпят этот адский труд? И выносливо же сердце у человека! Чего только оно не переносит! Кровь из него сочится, а оно все не сдается, все горячо и страстно продолжает биться. Если бы меня спросили, что на свете тверже всего, то я бы ответил:

- Сердце...

Я взял тяжелый лом, подошел к слоистой глыбе, выступавшей бугром из земли. Глыба словно глядела на меня, щеря зубы, готовая сдавить в своих объятьях каждого, кто приблизится.

Я с размаху ударил по камню. Раздалось чугунное звяканье. Лом задрожал, в руке отдалось болью.

Я опять ударил ломом. Но глыба даже не почувствовала моей силы, лишь на месте удара остался точкообразный след. Мне ли разбивать такие камни? Я, пожалуй, скорее сам упаду на них замертво...

Я быстро устал. Положил лом, сел на камень и стал смотреть вокруг. Впереди высилась скала, на склонах которой плавно покачивались стройные темные сосны. Своими острыми верхушками они почти вонзались в тучи. А внизу тысячи людей бьют кайлами в камень, и стоит безумолчный металлический перезвон. Вдали группа пленных перекатывает крупные камни. Люди возле глыб напоминают букашек. Еще дальше польские пленные загружают камнем машины. Одна машина отъехала, подъезжает другая. Немецкий солдат кричит на кого-то.

Постой, а где же я видел эти каменистые горы и этих изможденных людей? На какой-то картине, в кино или во сне? Нет. Но где же?

И вдруг я вспомнил! Еще мальчишкой я прочел книжку про египетских фараонов. Сотни тысяч людей томились в рабстве в их времена. Рабы строили дворцы, обрабатывали землю, выращивали плоды. Целые поколения невольников возводили знаменитые египетские пирамиды. Годами таскали люди камни на собственных хребтах. Многие так под камнями и гибли.

Но ведь здесь не Египет, а Германия. И все это происходит не тысячи лет назад, а в двадцатом столетии! Разница в одном: в Египте людей мучили фараоны, а в Германии нас истязают фашисты. Египетские фараоны заставляли рабов строить для себя пирамиды, а капиталисты Германии нашими руками добывают из огня войны чистое золото.

- Ты что это, парень, сам с собой разговариваешь? - оборвал мои мысли работавший рядом пленный.

Я вздрогнул от неожиданности. Встал с места и взялся за лом.

- Вон тот фриц давно за тобой наблюдает. Береги, браток, голову, еще пригодится, - проговорил он, подойдя ко мне и постукивая кайлом по камню.

- Кому они нужны, наши злосчастные головы? - угрюмо отозвался я.

- Родине!

Я поднял голову и посмотрел на соседа. Мне захотелось увидеть его глаза.

Словно угадав мое желание, пленный повернулся ко мне лицом. Он выглядел еще молодо, не старше тридцати лет. Ничто не выделялось на его лице, и вместе с тем оно привлекало своей простотой и какой-то внутренней твердостью.

Оглядев нового знакомого, я решил продолжить оборвавшийся разговор. Не переставая долбить камень, я произнес:

- А нужны ли они будут родине, наши головы-то?

- А почему ты так думаешь?

- Поневоле приходится думать. Что ни говори, а мы все же пленные. На родине нас едва ли добрым словом поминают... Знают ли там, как из нас здесь жилы вытягивают?

- Знают. Родина знает, народ знает. Ведь мы военнопленные, а не преступники...

- Не преступники, это верно, - вмешался в наш разговор другой сосед. - Но и не герои. Сам посуди, что ты сейчас делаешь? Камень добываешь. Кому? Врагу. Ну, кто же ты теперь после этого? Говори!

- Спрашиваешь ты верно, только поздновато спохватился... Кто я теперь? А я тебе говорю: я советский человек, русский. И судьбу свою я могу вручить только Родине. Сочтет она меня за преступника - пускай расстреливает, вешает. Но только своей рукой...

Пленный разгорячился, и голос его взволнованно зазвенел. Он так увлекся, что вздрогнул от неожиданности, когда под ударом его кайла откололся большой кусок камня и покатился вниз, шурша и подпрыгивая.

- Берегись! - только успел он крикнуть. Потом сказал, опершись о кайло: - Пускай делают со мной, что хотят, а я, жив буду, - первый на родину поеду.

- А если в Сибирь сошлют?

- Нет, меня не сошлют. Я солдат меченый... - Он задрал штанину, показал обнаженную голень и сказал: - Вот гляди, что это?

Я увидел большой шрам и понял, что мой новый знакомый хром.

- Это фронтовая отметинка, - сказал он. - А это... - Он бросил кайло и, откинув полу пиджака, показал спину. - А это фашисты меня отметили. Его спину хаотически густо пересекали розоватые полосы.

- Выживу, обязательно вернусь на родину, - продолжал он. - Вернусь, чтобы на весь мир говорить про фашистские злодеяния. А не поверят - вот эти метки покажу.

Немного помолчав, он взял кайло и с размаху ударил по камню.

- А в Сибирь сошлют - не испугаюсь. Сибирь нам тоже родная земля...

Эти слова привели меня в восхищение. Люди, полчаса назад казавшиеся обессилевшими и потерявшими силу духа, теперь вдруг предстали готовыми к борьбе и новым испытаниям.

Я понимал пленного, который с тревогой говорил про Сибирь. Его, как и всех остальных, гнетет позор неволи. Он работает на фашистов и считает это преступлением. В плену это было с каждым из нас. Работа на врага унижала, а ведь нам еще предстояло держать ответ перед Родиной. Бывало, задумаешься обо всем этом, и становится так горько, что и жить не хочется.

Но услышав этот вот спор, я воспрянул.

К нам подошел немецкий солдат и остановился, наблюдая, как мы работаем. Мы не замедлили показать свое "усердие". Солдат не сказал ни слова и вскоре ушел, что-то насвистывая.

- Иди, иди своей дорогой, - проговорил вслед пленный с раненой ногой. - Пока посвистываешь, а придет срок - посмотрим, как плясать начнешь...

Он еще ближе подошел ко мне, явно желая познакомиться.

- А ты как думаешь? - спросил он, возобновляя разговор.

- Хорошо бы еще до конца войны вернуться к своим, да все случай никак не подвернется, - ответил я.

- О, это ты дело говоришь, - оживился сосед. - Я тоже так рассчитываю. Только боюсь, как бы нога не подвела.

- Ничего, трех ног на двоих хватит, - сказал я, глядя на него в упор.

В глазах соседа, только что казавшихся спокойными, засверкали искорки.

- Тебя как зовут? - спросил он.

- Николаем.

- Меня тоже Николаем. Тезки, стало быть.

- Выходит, так...

Наверху, у края обрыва, показался долговязый комендант и еще несколько человек в штатском. Среди них я узнал и того пожилого немца, который направил меня сюда. Они стояли, наблюдая за нами с высоты. Комендант, заложив руку за спину и чуть выставив вперед ногу, картинно поводил головой. Он по-прежнему пыжился перед безоружными военнопленными, одолеваемый какой-то врожденной дурью.

Николай вскинул на них глаза и, размахнувшись кайлом, яростно ударил по камню. Искры, разлетевшиеся от удара, казалось, высеклись не из камня, а откуда-то из глубины его оскорбленного сердца.

БУРЯ ЧУВСТВ

Проснувшись однажды утром, мы увидели, что вокруг белым-бело. Но снег продержался недолго. К обеду он растаял. Небо очистилось, и выглянуло солнце. В лесочке за лагерем даже защебетали какие-то птицы.

К вечеру опять подул холодный ветер. Снова выпал снег. Казалось, за сутки здесь побывали и весна, и осень, и зима.

Сегодня нам выдали шинели. Да какие шинели! Ярко-зеленые - под цвет июньской муравы, с белыми пуговицами. От шинелей несло нафталином, хоть нос зажимай. Весь барак провонял так, что не продохнешь.

Странно мы выглядели в новом "обмундировании". Ярко-зеленое сукно еще больше подчеркивало бледность и без того обескровленных лиц. Длинные полы делали наши фигуры совсем уж тонкими, шеи вытянулись, а головы казались уродливо маленькими.

Мой новый товарищ, Николай Жадан, недоверчиво принюхался к полученной шинели, сморщил нос и брезгливо сплюнул.

- Что, тезка, не любишь нафталиновый запах? - спросил я его.

- Нафталин-то еще ничего, а по-моему, от этих шинелей и покойничками несет...

- Покойничками?

Я недоуменно уставился на Николая, стараясь понять его.

- А чего ты, тезка, опешил, - усмехнулся Николай. - Удивляться тут нечему. Шинели сняты с убитых на фронте. Вытряхнул немец мертвого из шинели, засыпал его кое-как землей, а шинель перекрасил, пересыпал нафталином и - на тебе, русский пленный, носи, как говорят, в свое удовольствие...

Николай оказался прав. Шинели кое-где были залатаны, подштопаны. Остались и незашитые дыры. Солдатскому глазу нетрудно было узнать в них следы осколков.

- Ну что ж, ладно, - сказал Николай, еще раз осмотрев шинель со всех сторон. - Послужила ты своему хозяину, довольно, послужи теперь мне, - и надел шинель.