Наби Даули - Между жизнью и смертью

• Название: Между жизнью и смертью
• Автор: Наби Даули
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

- Ну что ж, ладно, - сказал Николай, еще раз осмотрев шинель со всех сторон. - Послужила ты своему хозяину, довольно, послужи теперь мне, - и надел шинель.

К обеду в лагере показались новые группы пленных. Я встретил товарищей, вместе с которыми работал в Гроссумштадте. Видимо, немецкое командование готовило по отношению к нам какие-то новые меры. Всех русских военнопленных, разосланных весной по селам, теперь возвращали обратно в лагерь. Двор и бараки заполнились вернувшимися. Но многим из старых друзей уже не суждено было встретиться: одни умерли, других рассовали по тюрьмам. Пленные, вернувшиеся из сел, привезли множество интересных новостей. Один из них рассказывал в нашем бараке:

- Вы, ребята, и не знаете, а ведь дела-то у Германии аховые. Есть слухи, будто наши уже по польской земле идут...

Весь блок вдруг ожил и радостно загомонил. Повеселел и мой тезка, блестя повлажневшими глазами.

- Молодцы наши! - сказал он, улыбнувшись мне.

Между тем разговор продолжался:

- А еще скажу вам: наше правительство закатило главарям Германии такую, знаете, вразумительную ноту...

- А что в ней сказано, а? - громко перебил кто-то.

- Наши, будто, заявили, что если, мол, вы, сукины дети - фашисты, держите наших пленных впроголодь и мучаете всячески, то вам, мол, за это придется отвечать головой...

- Вот это толково! - воскликнул сидевший рядом паренек. Он соскочил с койки на пол и сгоряча шмякнул шапку под ноги.

- Эх, братцы, и сплясал бы я вам сейчас, жаль гармошки нету! подосадовал он. - А то бы я показал вам, как пляшут комаринскую...

- Ладно бы, если сможешь, - усмехнулся кто-то.

- Да уж видели бы! Я, брат, в свое время даже грамоту выплясал, сказал паренек и вдруг лихо пустился в пляс, подпевая самому себе.

- Постой, - крикнул пленный, обрадовавший нас своими новостями. Гармошку, говоришь? А у нас тут и гармошка есть! - Он вынул из кармана губную гармошку и, привстав с места, бойко заиграл комаринскую.

Плясун прошел сгоряча несколько кругов, но вдруг опустился на корточки и проговорил:

- Не могу, голова закружилась...

Он побледнел, прижал руку к сердцу и опустил голову.

- Голодный-то не больно попляшешь, - промолвил кто-то с верхнего ряда нар.

- Ну, в таком случае давайте споем, - предложил гармонист и заиграл какую-то грустную мелодию.

Я слышал ее впервые. Но нашлись и такие, кто знал песню; молоденький пленный в углу запел хриплым тенорком:

Расскажи, расскажи мне, гармонь;

Отчего ты так грустно поешь?

Чем я милой письмо напишу?

Оглядишься - пера не найдешь...

До любимой моей далеко,

А перо на гусином крыле...

Как же милой привет передать?

На немилой томлюсь я земле...

Я уже не помню последних куплетов. Но эта песня до сих пор волнует меня. Может быть, пленный сам сочинил ее в томительные лагерные вечера.

Через несколько минут пел весь барак. Было видно, что каждый думает о своем, о далекой любимой, вспоминает отчие края. Глаза поющих горели, устремленные куда-то вдаль, словно там они видели родину.

Песня смолкла.

Гармонист положил гармошку на ладонь и улыбнулся, глядя на нее.

- Сама малюсенькая, а голосок, брат, на всю деревню... А все ж, ребята, нет на свете гармошки лучше нашей, тульской. Уж вы бы у меня попели, - похвастался он. Впрочем, для хорошего гармониста это едва ли было хвастовством. Кого он не заставит петь, в ком не вызовет невольной слезы! С хорошим гармонистом, говорят, и в тюрьме весело, а наша жизнь была куда тяжелее тюремной...

Гармонист заговорил снова.

- А вы, ребята, думаете, нас даром сняли с сельских работ? По-моему, немцы во Франции держатся на волоске. Один француз говорил: на Францию вот-вот десант высадят. Похоже, что это правда.

Для нас этот слух не был новостью. Молва о десанте шла по баракам давно. Можно было услышать даже, что он должен спуститься чуть ли не прямо в наш лагерь.

Настроение в бараке стало по-настоящему праздничным.

Николай Жадан потихоньку спустился с нар и подошел к гармонисту.

- Слышь, дружок, ты умеешь играть "Интернационал?"

- Еще бы я нашего гимна не знал! - ответил тот и заиграл "Интернационал".

Николай кашлянул, прочищая горло, и запел:

Вставай, проклятьем заклейменный...

К нему сразу присоединились другие голоса. Спустя минуту весь барак был уже на ногах и дружным хором пел международный гимн пролетариата.

Получилось это неожиданно, как-то само собой. Гнев, переполнявший сердца, уже давно клокотал, готовый вырваться наружу. Теперь он выливался в могучую мелодию гимна. В окнах дребезжали стекла. А мелодия неслась все выше и выше; казалось, вдохновенный хор голосов, слившихся воедино, сорвет сейчас барачные крыши и разнесет их в прах.

Вдруг кто-то крикнул, указывая рукой в окно:

- Идут, идут!

Мы сразу притихли. Через лагерный двор бежали к баракам немецкие солдаты.

- А вы прислушайтесь-ка, прислушайтесь, - громко произнесли рядом со мной.

Не только в соседних блоках, но и в других бараках тоже звучал "Интернационал". Это товарищи присоединились к нашему хору.

Николай Жадан поднял руку.

- Поем до конца! - сказал он и начал следующий куплет.

Гимн грянул с новой силой.

В барак ворвались немецкие солдаты. Они бросились по бараку, осыпая нас ударами и яростно крича. Но пение не смолкало. Гимн звучал все с большей силой.

Последние слова мы допевали уже с окровавленными лицами. Многие были сбиты кулаками эсэсовцев на пол. Но никто не проронил ни стона. Для нас это было открытым столкновением с фашистами, как на фронте, и мы торжествовали.

В барак вошел комендант с переводчиком. Мы к этому времени уже сидели по своим местам.

- Ахтунг! - скомандовал по обыкновению один из солдат.

Никто не поднялся.

Эсэсовцы собрались возле коменданта. Они смотрели ему в глаза, ожидая распоряжений, как смотрят собаки на хозяина.

Комендант что-то пробормотал переводчику. Тот улыбнулся и, выступив вперед, объявил:

- Сегодня и завтра питания вам не будет. В Германии запрещается петь "Интернационал"...

Мы не шелохнулись.

Немцы вышли и заперли барак на замок.

Николай Жадан взобрался на свое место и сел.

- Даже на душе легче стало. И здорово же получилось, а, тезка! сказал он.

Внезапный вой сирены потряс весь лагерь. Вскоре донесся мощный рокот моторов. Мы бросились к окнам.

По небу звеньями летели бомбардировщики. Их было много - летят и летят без конца. Один пленный принялся было считать, но тут же сбился, потому что самолеты летели с разных сторон. Им было тесно в просторе небес.

Без умолку выли сирены. Казалось, сама Германия рыдает и стонет, предчувствуя свою гибель.

- Так вам и надо, проклятые! - вырвалось у Николая Жадана. Сжимая кулаки и вытягивая шею, он жадно следил через решетки за самолетами, точно сам хотел улететь вместе с ними.

- Смотрите-ка, смотрите-ка! У тех вон на крыльях красные звезды. Наши, наши! - закричал вдруг у окна какой-то пленный и запрыгал, как будто хотел пробиться через решетки наружу.

- Ура! - не выдержал кто-то.

- Ура! Ура! - подхватили мы все.

Барак гремел от восторженных возгласов.

Радости моей не было границ. Я готов был крикнуть сейчас в лицо любому гитлеровцу:

- Ну, где же ваши хваленые "мессершмитты"? Что же замолчали зенитки? Вот когда вам прищемили хвосты!..

Где-то затряслась земля.

- Эх, здорово! - воскликнули у окна.

- Мо-лод-цы! - отчеканил Николай Жадан, хлопнул меня по плечу и, нетерпеливо оглядываясь, стал кого-то искать глазами.

- Эй, гармонист! - крикнул он. - Давай, дуй комаринскую, нынче у нас праздник!..

МЫ - ЖИВЫЕ СВИДЕТЕЛИ

Прошли недели. В Германии началась настоящая зима. Правда, она здесь не такая морозная, как в России, но слякотная и поэтому кажется еще холодней. Пленных стали мучить чирьи, многих свалил с ног грипп.

Однажды нас подняли чуть свет и выстроили во дворе. Пересчитали. Велели показать номера. Обыскали. Потом разбили на группы по сто человек и в тот же день вывезли в крытых машинах из лагеря. Как только мы выехали на большак, машины разъехались в разные стороны.

Долго везли нашу группу на трех машинах. Мы с Николаем ехали вместе. Под вечер машины въехали в какое-то большое село. Здесь нас разместили в лагере рядом с польскими военнопленными.

Поляки работали у местных немецких богачей. Сойтись с ними поближе нам не удалось. Мы видели их только через проволочное заграждение.

Тут нас каждый день водили на лесоразработку. Благо, что это недолго продолжалось. Пробудь мы там подольше - вряд ли я сейчас писал бы эти строки. Представьте себе: голый лес, снег, холод. На нас тонкие шинелишки. Руки голы, шеи открыты. С деревьев сыплется снег и набивается нам за ворот. На ногах у нас деревянные башмаки. В них поскальзываешься на каждом шагу.

Одни из нас валят лес, другие обрубают сучья и пилят ствол на части, а третьи выволакивают бревна к дороге. Охрана не сводит глаз с работающих. То и дело слышится: