Макс Поляновский - Дважды Татьяна

• Название: Дважды Татьяна
• Автор: Макс Поляновский
• Издательство: Детская литература
• Жанр: О войне
• Год: 1983

В книге две повести: «Дважды Татьяна», посвященная героической борьбе партизан в годы Великой Отечественной войны, и «Судьба запасного гвардейца», также посвященная годам Отечественной войны, мужеству и героизму советских воинов.

---

Таня поверила Кучерову после одного необычного инцидента.

Как-то забежала к Тамаре посланница Наташи с очередной срочной вестью от их командира Андрея и сказала, что партизанам срочно требуется образец пропуска на право выезда из Минска. Каждые десять дней немецкие власти меняли его.

Таня, скромная поденщица, помогавшая своей родственнице зарабатывать на хлеб насущный, отправилась в жандармерию слезно просить, чтобы ей разрешили съездить в Витебск, забрать у знакомых кое-какие оставшиеся вещички. Пришлось упрашивать, задабривать чиновников дня три. Убеждать, что вот даже переодеться не во что, а у родных как попросишь — они и сами пообносились, детей переодеть тоже не во что.

Лишь на третий день Таня возвращалась домой с пропуском в сумке. Она готова была бежать вприпрыжку от радости. Выполнила задание. Новое важное задание своего командира.

И вдруг — откуда только его принесло! — на мосту через Свислочь к ней подскочил пьяный немец. Схватил за руку, обнял, потащил за собой.

Но в эту минуту Таня заметила на другом конце моста Кучерова: похоже было, что он кого-то дожидается.

— Тише, оставь, — торопливо заговорила Таня по-немецки, — вон меня дядя ждет. Мы с тобой в другой раз увидимся, дядя у меня очень строгий.

И Таня указала рукой на Кучерова.

Но гитлеровец бормотал, не отпуская ее:

— Если твой дядя мешайт, он плохой человек, не любит Германия. А может, твой дядя партизан? Мы его за это будем пук-пук стреляйт. И тебя стреляйт, если не идешь со мной.

Кучеров в своей потрепанной спецовке медленно скручивал цигарку, поглядывая исподлобья на гитлеровца и Таню. Но когда немец уставился на него угрожающе, он отвернулся, провел по цигарке языком, чтобы слепить ее…

Таню не так ошеломили приставания пьяного солдата, как это равнодушие. Уже не глядя на Кучерова, она лишь яростно выдирала свои руки из рук фашиста, желая в эти минуты лишь одного: развернуться и дать ему оглушительную затрещину. Но сделать этого ей не пришлось. Мощный кулак обрушился солдату на голову, и тот, не удержавшись на ногах, полетел в мутную, поднявшуюся после недавнего дождя Свислочь.

— Таня, беги! — услышала девушка голос Кучерова. Она и не заметила, в какую минуту он очутился рядом с ней на мосту.

— Тикай и ты, Павел! — крикнул кто-то.

И уже через минуту не было на мосту ни Тани, ни ее спасителя. Лишь возвращавшийся с хлебозавода рабочий задержался посреди моста поглядеть, как пытается выбраться на берег сразу протрезвевший гитлеровец.

«Хальт! Стой! Партизаны!» — вопил он во все горло, будто ринулся в воду именно в погоне за партизанами. Люди останавливались на берегу, тихо пересмеивались. Какой-то мальчишка подобрался поближе, пискнул в восторге: «Ишь ты, купаться полез!» На него зашикали, но никто не попытался помочь оккупанту.

Кучеров, убегая, сорвал с головы мятую шляпу, выбросил ее в кусты, вынул из кармана прихваченную про запас кепчонку и степенно зашагал по улице, как и подобает преуспевающему, пусть даже не слишком крупному коммерсанту.

Таня прибежала домой и свалилась на кровать, обессилевшая от обиды, страха, волнения. Подошла Тамара, молча вынула из ее сумки пропуск и исчезла.

Придя в себя, Таня рассказала Терезе Францевне о событии на мосту.

Они сидели за столом в полутемной комнате, когда, деликатно постучавшись, вошел Кучеров. Присел у стола. Тереза Францевна заторопилась, пошла искать на улице ребятишек — прежней их робости как не бывало, осмелели, совсем от дома отбились. А уж гитлеровцам готовы любую каверзу подстроить, просто страшно за них.

— Спасибо, — тихо произнесла Таня, вглядываясь в темноте в необычно суровое лицо Кучерова.

Кучеров не ответил, постучал пальцами по столу, после долгой паузы заговорил не спеша:

— Вы тут во дворе справки обо мне наводили…

Спокойным жестом остановил готовое вырваться у Тани то ли возражение, то ли оправдание, значительно добавил:

— Ни к чему это, без пользы. Больше, чем я сам скажу, все равно не узнаете. А вот вам теперь поосторожнее придется быть.

И тут же пояснил сдержанно, что даже в эту ночь возможна проверка квартир. Не исключены вообще облавы. Так что надо все предусмотреть. Пусть и документы, как говорится, «в ажуре», но… Одним словом, иногда можно переночевать на чердаке того соседнего дома, в кладовке. А в другой раз если не к соседям, то можно прийти к ним, Кучеровым…

Таня пристально посмотрела на Кучерова, но не проронила ни слова.

Кучеров как бы нарочито заранее отгородился деловитой холодностью от всяких изъявлений Таниной благодарности. О событии на мосту он явно не хотел вспоминать. Если так, она тоже ничего не помнит. Разведчик должен уметь помнить и должен уметь забывать. Начисто.

Но она с чувством облегчения подумала, что, видимо, этот человек при случае и впредь будет для них полезен.

МАРАТ И ЛЕНА

На попечении Тамары Синицы были не только Светлана и Игорек.

Были еще, оказывается, Марат и Лена.

Таня узнала про Тамариного брата — Петра Ильина. Узнала, что у него и жены его — Блюмы — двое детей. Жили они все тоже в Минске, на другой улице. Впрочем, по предположению Тани Петр должен был уйти на фронт.

Первые дни Таня была уверена, что вот-вот отворится дверь и все они придут в гости. Но никто не приходил. И тогда Таня не удержалась, спросила, почему не видно ни Блюмы, ни Марата с Леной. Спросила — и растерялась, увидев, что Тамара поспешно выпроваживает из комнаты Светлану с Игорьком, а вслед за ними Терезу Францевну за какой-то мелочью к соседке.

— Я что-то не то сказала? — смущенно произнесла Таня.

Тамара в ответ разрыдалась. Она плакала судорожно, не в силах произнести слова, как человек, долгое время сдерживавший рыдания.

— Но ведь они… живы? — Таня обняла Тамару, нежно гладила по волосам, стараясь хоть немножко успокоить.

— Блюму убили, она — еврейка. Они, проклятые, с первого дня искали коммунистов и евреев… Лену и Маратика я у знакомых спрятала. Там не знают, что мать у них еврейка. Хожу к ним каждый день…

Таня стояла оглушенная. Да, она и читала, и слышала, что фашисты считают возможным, считают себя вправе стереть с лица земли целые народы. И все же осмыслить это было невозможно. Она училась в школе, где ребята вовсе не интересовались, кто из них какой национальности. Школьники, дети — самый справедливый народ в мире, если их не слишком еще испортили взрослые, — они ценили человека прежде всего по человеческим его достоинствам.

Тамара же говорила сейчас о происшедшем, о нависшей над детьми опасности как о некоем установившемся законе: это было страшнее всего, что безумие, нелепость могли приобрести силу закона, могли быть навязаны людям.

Новая беда разразилась через несколько дней после этого разговора: пришли полицаи и Марата с Леной увели.

Несколько дней металась по городу обезумевшая от горя Тамара, пока не узнала, что детей держат за колючей проволокой, собираются вскоре куда-то вывезти.

— Ну так вот, — решительно сказала Таня, — мы с вами все насчет взяток толковали. Ребят надо выкупить.

Они понимали: сумма потребуется солидная. Пришлось продать кое-какие вещи. Таня отдала Тамаре все, что у нее было.

Вместе отправились они к обнесенному несколькими рядами «колючки» лагерю. Тане очень пригодился немецкий язык, помог договориться с охранниками. Торговаться пришлось долго — с них запрашивали вдвое больше, чем они могли дать. Все же наконец дети были освобождены.

Дрожащие, напуганные, шли Марат и Лена, крепко вцепившись в Тамарино пальто. И, наверно, одного не могли понять: отчего беспрерывно утирает слезы тетя Тамара, отчего так расстроена тетя Таня.

Лица, лица… Молчаливые, безмолвно ждущие дети. Дети, которым некого ждать, за которыми никто не придет, кроме фашистских охранников, потому что близкие их погибли, уничтожены…

Рядом, здесь были Марат и Лена, но там, за проволокой, остались десятки таких же детей, как они, и помочь им было невозможно…

Грязных, голодных, исхудавших до неузнаваемости Лену с Маратом привезли в Тамарину квартиру, выкупали, переодели. Однако радость была недолгой. Спустя несколько дней полиция опять узнала о детях.

Во дворе появились полицаи. Старший был уже пьян. Карманы у него оттопыривались — иногда он вынимал горсть мятых бумажных денег, разглядывал не без удовольствия и вновь распихивал по карманам.

Двое других расспрашивали во все горло, где тут находится квартира Синицы, укрывающей незаконно чужих детей.

Куда было девать Лену с Маратом? Еще минута-две, и полицаи вломятся в квартиру.

Детей успели спрятать. Их положили на кровать, накрыли пышной периной, сверху набросили покрывало.

Войдя в комнату, старший полицай застал двух мирно беседующих женщин. Одна из них, помоложе, сидела на аккуратно прибранной кровати. Кто-то возился за занавеской. Полицай заглянул туда: седая женщина мыла посуду, на полу играли двое малышей. Седая женщина спокойно вытерла фартуком руки, достала из ящика кухонного столика две метрики. Полицай прочитал их, крякнул, вышел из-за занавески.