Ирина Дедюхова - Мы сидим на лавочке…

• Название: Мы сидим на лавочке…
• Автор: Ирина Дедюхова
• Жанр: Современная проза

---

И только Клава с бабками настроились, что уравниловка закончится, что ихнему звену сделают честный коэффициент, а лодырям и пиявкам фигу выкрутят, как депутатка эта продолжает: «Вот твое звено, Тимохина, излом да вывих! С обеда ползете, так едва ноги волочите, тунеядки хреновы!» И как поперла на тетю Машу Тимохину! А, дескать, лярвы эти молодые, которые на самом-то деле только зенки красят и с солдатней хороводятся, вкалывают, оказывается, за них за всех в поле лица. А она, бригадирша-то, по указке сверху будет теперь молодежь выдвигать. Девки-то и рады, скалят старухам зубы. Тетя Маша хотела пристыдить бригадиршу, ведь та с соплюшек у нее в подсобницах начинала, из простых лягушек проквакалась! А бригадирша тогда почему-то на Клаву кинулась. Мол, ходит, сволочь жирная, на работу не за просто так, а с директорским портфелем, как прораб или еще там кто! А на нее, бригадиршу, Васильичу в тресте пальцем тычут, что она бригаду распустила, что они там все жиром заплыли и портфели завели! Тут Федоровна и Петровна как с матом подцепятся, как понесут! Кричат: «Не тронь Клавку, шантрапа подзаборная! Она и так жизнью битая! У нее всего-то имущества энтот портфель! Как его дома оставить, если его мать на толчок снести может?» Мат, конечно, через каждое слово. Как вдруг все заорут! А глотки у всех луженые, поори-ка на морозе «Майна-вира»! Тут плотники к ним в бытовку заскочили, помирить баб хотели по-доброму, даже пива банку трехлитровую захватили. Но в то время Херовна уже вцепилась в волосья бригадирши. Бригадирша от нее брыкнулась да и раскола банку с пивом об пол нечаянно. Плотники взярились, они за пивом долго в очереди стояли, и по той причине немного помяли бригадиршу. Та заверещала от обиды на весь участок. Короче, мастер с прорабом ворвались. А факты-то все на лицо… В бытовке от пива дух такой, что на закуску тянет. Это, глянь-ка, в рабочее время штукатурки с плотниками в зюзку напились и драку учинили, а их партейная бригадирша с треста вернулась и фонарь под глаз заработала. И правильно, ты поменьше по трестам шастай, а то уже забыла, как мастерком говно месить!

После такого скандала бригаду лишили премии, а Клаве, как главной зачинщице, и старухам за компанию срезали коэффициент. При той же работе Клава стала получать на треть меньше. А мамку все чаще теперь гнали с дальних рейсов, и домой она стала возвращаться все чаще. Теперь прорабской собаке Клаве по утрам и подать-то было нечего, когда она с надеждой обнюхивала ее портфель. Но собака все равно Клаву не разлюбила и издали махала ей хвостом. Под конец лета старухи стали кумекать, как им сообща пережить еще одну зиму. Растворный узел зимой почти не работал, мокрая штукатурка шла плохо из-за морозов, метлахских полов им хватало только на осень, а всю глазурованную плитку тыркалки себе захапали, хотя на их швы мастер слова приличного найти не мог. Зимой всю их бригаду частенько кидали на копеечную шпаклевку в помощь маляркам с их вонючими флягами. Бригадирша у малярок была стерва та еще, так что зима предстояла голодная. Картошкой и капустой Клаве и Херовне, не имевшим своего огорода, старухи обещали помочь, но вот с деньгами у них самих было туго. А у Клавки из-за мамки даже одежды зимней не осталось. Одежда на Клавку была дорогой, потому что на нее шло гораздо больше материала, чем на щуплую тетю Машу.

По финансовым проблемам старухи советовались с плотником Авдеичем, которому полностью доверяли. Он был такой же старый, как и они. Клава его очень стеснялась. Он приходил на работу с сильным запахом водки, до вечера пел матершинные песни и все время норовил ущипнуть Клавкину задницу. Но это не мешало ему одним топором вязать рамы на окна без всякого КПП, которое в последнее время гнало гольный брак. При этом он громко матерился на начальника КПП и кричал на весь участок, что в разведку он с их участка ни с кем, кроме Клавки, идти не желает. Когда до получки оставалось еще три дня, Клаве стало совсем туго, и она впервые отказалась идти на обед, уверяя старух, что кушать ей совсем не хочется. Они силком потащили Клаву с собой. Харитоновна купила ей большой пирог с яйцом и луком на вечер. Клава обрадовалась до слез, она второй день ломала голову, чем же кормить мамку, которую, похоже, окончательно списали на берег. Она это поняла по тому, что та впервые приехала из рейса трезвая, а теперь все сидела на последнем табурете у окна и глядела в одну точку.

На другое утро ее встретил Авдеич у бытовки с каким-то молодым мужиком и сказал: «Вот, Клава, этого у нас Мишкой зовут. Ему давно хорошую напарницу надо было по шабашкам ходить. Смотри, Мишка, какую кралю от сердца отрываю! Сам бы с ней куда хочешь двинул, хоть в разведку, но староват я стал для такой бабоньки. Это же такой нежный фрукт! Таких уже нынче не производят. Ты, Михаил, понимать должен, что такие роскошные девушки без аванса на шабашку с тобой, сопляком, не пойдут». Клава и Михаил краснели и стеснялись смотреть друг другу в глаза. Наконец, Михаил выдавил из себя вопрос: «А сколько Вы, Клава, авансом берете?» Клава испугалась до слез, а Авдеич строго одернул Михаила, что такие, как Клава, меньше тридцати рублей в аванс не берут. Клаве стало страшно, что Михаил откажется, она хотела сказать, что пойдет работать и без всякого аванса, но Михаил уже сунул ей в ладонь три красненьких.

В субботу утром Михаил встретил ее на остановке, молча взял из рук портфель, и они отправились куда-то в центр города ремонтировать частную квартиру.

* * *

В институт Хиля, естественно, в первый год не поступила. Во-первых, она решила быть юристом, что несколько покоробило ее родственников. А сразу на юриста поступали только грузины, а остальные, как водится, шли на юридический с горячим стажем, или после армии, или из деревни. Девушки вообще редко шли, только с рабфака. В основном, парней туда принимали. А такие, как Хиля, вообще никак не шли, даже если брали мамину фамилию Шпак, а не папину — Видергузер. А ведь кроме национальности в анкете абитуриента надо было еще писать про дядю Леву из Владимира, который к тому времени взял да и перебрался в Израиль. Поэтому после Хилиного провала в институт был собран большой семейный совет всех Шпаков и Видергузеров. И, после огромной порции бабушкиной коронки — рыбы с морковкой, двоюродный папин брат предложил такой ход, что все экзаменаторы юридического факультета должны были при виде Хили прослезиться и понять, наконец, что ни Шпаков, ни Видергузеров им голыми руками не взять. Хиля с мамой весь вечер подавали и подливали, но Хиля, ввиду расстройства, из-за своего провала, путала национальные кулинарные термины, поэтому, чтобы не делать родственникам лишний раз больно, она так и спрашивала: «А хочите, дядя Хаим, еще рыбки с морковкой? Это сама бабушка делала!»

Горючая слеза должна была прошибить экзаменаторов при виде Хилиной анкеты, которую брал на себя дядя Хаим, работавший начальником снабжения автопарка. С понедельника она должна была стать там сменным слесарем. Тут все женщины, сидевшие за столом, сделали круглые глаза, поперхнулись рыбой и дружно ахнули. Но в том-то и была самая изюминка. Слесарем Хиля становилась только в трудовой книжке, а на самом деле работать слесарем Хилю дядя Хаим вовсе не заставлял. Она у них должна была за стеклянным окошечком сидеть в тулупе, в цивильной культурной обстановке и отмечать путевки автопарковским водилам.

* * *

Что такое счастье? Это что ли, просто когда есть деньги? Когда можно поздно вечером купить даже зимнюю лисью шапку-формовку, о которой давно мечталось, у старого, сильно пьющего скорняка, что с лета торговал тайком возле продуктового магазина? Или, когда мамка почти не пьет и служит нянечкой в больнице, принося оттуда восемьдесят семь рублей и дармовые лекарства от сердца? Это, наверно, все вместе. Счастье, когда с двух авансов, Клавкиного и мамкиного, не дожидаясь окончаловки, можно купить телевизор. Не цветной, да и не в магазине, конечно. И, конечно, добавив деньги с шабашек. Счастье и то, что теперь Клава ремонтировала квартиры у завскладом магазина «Мебель» и грузчиков магазина «Товары для дома», ведь ей столько всего надо было купить. У нее ведь даже занавесок раньше не было! А может счастье, это когда в доме есть новые табуреты и занавески? Какая же тонкая эта штука — счастье…

У Миши были густые темные ресницы, Клаве хотелось смотреть на них долго-долго, но это было очень неловко. Поэтому она кидала на Мишу короткие, но внимательные взгляды до следующего раза, когда на него можно будет посмотреть еще раз. И еще Миша, по подсказке Авдеича, считал, что раз Клава теперь его кадра, то он, кроме аванса и окончаловки, обязан ее кормить. Он разламывал булку и передавал ее Клаве. Их пальцы соприкасались, и оба краснели. А потом Миша доставал Клаве бутылку кефира, и их пальцы соприкасались снова… Миша носил еще хромированную стремянку, которую сделал для Клавы один сварщик, друг Авдеича. Она была очень красивая, почти такая же, как брусья в школе, на которые ей не давали взбираться. И совершенно напрасно, стремянка ее выдерживала. Миша помогал ей взбираться, обнимая за талию, и они опять краснели. А ведь после воскресной работы, Миша приглашал Клаву в кино на последний сеанс! Такого ей даже не снилось ни разу за всю жизнь!