Мариво - Удачливый крестьянин

• Название: Удачливый крестьянин
• Автор: Мариво
• Издательство: Наука
• Жанр: Европейская старинная литература
• Год: 1970

В книгу вошел роман Мариво «Удачливый крестьянин» (1734). В нем Мариво воссоздает широкую картину городской жизни своего времени. Это исключительно «парижский» роман. В нем перед читателем разворачивается целый калейдоскоп лиц, характеров, типов – слуги, горничные, швейцары, ливрейные лакеи, мелкие торговцы, стряпчие, нотариусы, полицейские, государственные чиновники, домовладельцы, трактирщики, актеры, и актрисы, армейские офицеры, откупщики, светские щеголи, знатные дамы; все они теснятся пестрой толпой в людской, на улице, в приемной министра, в театральном фойе, в великосветских гостиных. В центре романа – один персонаж, одна человеческая судьба: провинциал Жакоб, в юности попавший в Париж, поразивший его своей огромностью и великолепием.

В качестве приложения книга содержит анонимное продолжение «Удачливого крестьянина».

---

Было уже поздно, но без меня не садились за стол: читатель благоволит припомнить, что мы пригласили к ужину квартирную хозяйку с дочерью и лиц, бывших свидетелями при нашем бракосочетании.

Не нахожу слов, чтобы описать вам, как сердечно я ухаживал за гостями, осыпая их любезностями и развлекая шутками. Оба свидетеля, люди грубоватые и тугодумы, не могли не видеть, насколько я живее, остроумнее и, можно сказать, изящнее их, и сознавали мое превосходство; как я ни старался их развеселить, они чувствовали разделявшее нас расстояние и отвечали мне сдержанно.

Я поразил даже госпожу д'Ален; она оставалась такой же кумушкой, как была, но все-таки и она выбирала выражения. Мои достоинства оказались главной темой вечера, причем все сотрапезники старались выразить свои похвалы как можно учтивей и любезней; я почувствовал, что усвоенные мною светские манеры придавали мне особый вес в глазах присутствующих.

По-видимому, общение с обеими дамами, госпожей де Ферваль и госпожей де Фекур, пошло мне на пользу, я перенял от них нечто, чем прежде не обладал.

Несомненно одно: я сам чувствовал, что стал иным и, глядя на своих гостей, думал: «Этим славным людям до меня далеко, но до поры до времени я должен с ними знаться».

Не буду пересказывать нашу застольную беседу; Агата то и дело поглядывала на меня; я был душой общества, много шутил, но шутки мои выслушивались почти с уважением; я так обворожил госпожу де Ля Валле, что, желая остаться со мной наедине, она несколько раз вынимала из-за пояса свои часики, как бы деликатно намекая, что пора и по домам.

Наконец, гости встали; дамы расцеловались, все разошлись, со стола было убрано, и мы остались одни с госпожей де Ля Валле.

Не тратя лишних слов и сославшись на усталось, моя набожная супруга сейчас же легла в постель и сказала:

– Пора ложиться, дорогой мой, уже поздно.

Скрытый же смысл ее речей был таков: «Ложись, потому что я люблю тебя». Я так и понял мою жену и с удовольствием лег, потому что тоже любил ее; она была еще привлекательна и хорошо сложена, я уже говорил об этом в начале своего повествования. В воображении моем накопилось столько сладких картин, в этот день мое сердце так много билось, мне столько говорили о любви, что я и сам настроился на любовный лад; притом же рядом со мной было существо, которое всей душой отвечало на всякое мое чувство, а это не может не волновать.

Раздеваясь, я начал было рассказывать ей весь сегодняшний день: я успел упомянуть о добрых намерениях госпожи де Ферваль, о приходе госпожи де Фекур, о письме, которое она мне вручила, и о завтрашней поездке в Версаль; но момент был неподходящий. Хотя жена моя живо интересовалась всеми моими делами, она пропустила рассказ мимо ушей; я не добился ничего, кроме коротких рассеянных замечаний: «Да, да», «Очень хорошо», «Тем лучше», а затем: «Иди же сюда, расскажешь в постели!»

Я послушался, и прощай разговоры о моих успехах! Я забыл к ним вернуться, а моя милая жена об этом не напоминала.

Какие нежные и пылкие слова мне довелось услышать в ту ночь! Я уже говорил о том, как сильно она меня любила; могу добавить, что ни одна набожная женщина не пользовалась столь самозабвенно радостями дозволенной любви. Я так и ждал, что она воскликнет: «Как приятно отнимать у дьявола его права и, нисколько не греша, наслаждаться не хуже отъявленных грешников!»

Наконец, оба мы уснули, и лишь в восемь часов утра я смог вернуться к моему вчерашнему рассказу.

Жена моя была тронута заботами госпожи де Ферваль и призывала благословение божие на нее и на госпожу де Фекур; потом мы встали и вместе вышли из дома. Я отправился в Версаль, а она в церковь, чтобы помолиться за успех моей поездки.

Прежде всего я пошел на почтовую станцию;[54] там как раз готовилась к отправлению четырехместная карета: три места уже были заняты, и я сел на четвертое.

Среди моих спутников был пожилой офицер[55] весьма почтенного вида, человек рассудительный, с простыми и приятными манерами.

Затем там был высокий худой господин, все время нервно суетившийся; его черные глаза горели странным огнем; вскоре мы узнали, что у него тяжба в суде, и это обстоятельство как нельзя лучше объяснило нам его беспокойство.

Третьим был молодой человек приятной наружности; он и офицер все поглядывали друг на друга, как люди, где-то встречавшиеся, но которые не могут вспомнить, где именно. Наконец, они припомнили, что обедали вместе в одном доме.

Итак, рядом со мной были не мадам д’Ален и не влюбленные в меня дамы, а потому я внимательно следил за своей речью и старался говорить так, чтобы во мне не признали крестьянского сына; вообще же больше помалкивал и довольствовался тем, что слушал других.

Когда человек внимательно вас слушает, вы не замечаете, что он молчит; всем кажется: вот он сейчас заговорит; уметь слушать – все равно, что быть хорошим собеседником.

Время от времени я вставлял: «Да, разумеется», «Конечно, нет», «Вы правы» – смотря по тому, каково было общее мнение.

Первым нарушил молчание офицер, кавалер ордена святого Людовика.[56] Почтенный возраст, облик честного солдата, открытые, приятные манеры расположили к нему всех, даже господина, ходившего по судам, хотя вообще тот держался молчаливо и, казалось, о чем-то размышлял.

Не знаю уж почему, офицер стал рассказывать изящному молодому человеку о бракоразводном процессе, который вела одна дама.

Эта тема нашла живой отклик у господина, ведущего тяжбу. Бросив несколько пристальных взглядов на офицера и, видимо, почувствовав к нему доверие, он тоже вступил в беседу, высказал несколько нелестных замечаний насчет всего женского пола и как-то незаметно для себя признался, что и сам в таком же положении: судится со своей женой.

Услышав это, собеседники оставили прежний разговор и занялись новым. Они поступили вполне правильно: он оказался куда занятнее, ибо подлинник всегда интереснее копии.

– В самом деле? – сказал молодой человек. – Вы судитесь с вашей супругой? Сочувствую вам. Как это неприятно для светского человека. А из-за чего вы с ней поссорились?

– Хм, из-за чего? – отвечал тот. – Много ли надо, чтобы поссориться с женой? Быть чьим-либо мужем – ведь это само по себе значит вести тяжбу против своей жены. Всякий муж либо защищается, либо нападает. Иногда этот судебный процесс не переходит через порог дома, а иногда выплескивается наружу. Мой выплеснулся.

– Я решительно не хотел жениться, – заметил офицер. – Не знаю, плохо или хорошо я поступил, но до сей поры в решении своем не раскаиваюсь.

– Счастливый вы человек! – воскликнул ведущий тяжбу муж. – Мне бы так! А ведь я тоже хотел остаться холостяком; я даже много раз удерживался от искушений, куда более опасных, чем то, которое меня погубило. Сам не понимаю, что со мной случилось; затмение нашло. Ну да, я был влюблен, – так, немножко, гораздо меньше, чем в другие разы; и вот – женился.

– Вероятно, барышня была богата? – предположил молодой человек.

– Да нет, – – отозвался тот, – не богаче других; и не моложе. Этакая рослая дылда, лет тридцати двух, тридцати трех; мне было сорок. Я тогда судился со своим племянником, – сутяга, каких мало; с ним я еще и до сих пор не разделался, но все равно пущу разбойника по миру, пусть сам останусь без гроша; впрочем это другая история, о ней я рас: скажу отдельно, если успею. Моя ведьма (я говорю о жене) была родственницей одного из судей, выступавших по моему делу; мы были знакомы, и я отправился к ней с просьбой походатайствовать за меня. После первого визита пришлось сделать второй, я зачастил к ней, а там стал бывать чуть ли не каждый день, – сам не знаю, зачем; вошло в привычку. Семьи наши принадлежали к одному кругу; у нее было состояние, у меня нет; пошли слухи, что я собираюсь жениться на ней; мы оба посмеялись.

«Надо встречаться пореже, чтобы положить конец этим толкам; как бы не выдумали чего похуже», – сказала она со смехом.

«Вот еще! – возразил я. – Я как раз намерен влюбиться в вас; что вы на это скажете? Нравится вам такая мысль?»

Она не сказала ни да, ни нет. На другой день я снова пришел и опять шутил насчет этой будущей любви, а любовь-то, оказывается, уже пустила корни, да так, что я и не заметил, не почувствовал, ни разу даже не сказал: «Люблю вас». Что может быть противней подобной любви по привычке? Она застигает врасплох. До сих пор выхожу из себя, как подумаю об этом; нет, я никогда не примирюсь с этой мерзостью! И что же? Недели через две на горизонте появляется весьма состоятельный вдовец, постарше меня, и начинает ухаживать за моей красоткой. Я говорю «красотка» для смеха; таких физиономий, как у нее, хоть пруд пруди, никто их и не замечает; если не считать больших, скромно потупленных глаз, которые на деле не так уж красивы, как кажутся, это самое обыкновенное лицо; только и было в нем хорошего, что белая кожа. Этот вдовец мне сразу не понравился; когда ни придешь, он тут как тут; просто портил мне настроение; я ни в чем с ним не соглашался, даже говорил ему дерзости. Есть люди, с которыми у вас нет ничего общего, и этим я объяснял свою антипатию к нему. И опять-таки ошибся; я просто-напросто ревновал. Его тяготило вдовство; он завел речь о любви, а там и о браке. Я узнал об этом и еще больше возненавидел его, все еще не догадываясь о настоящей причине моей ненависти.