Песах Амнуэль - Каббалист

• Название: Каббалист
• Автор: Песах Амнуэль
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2000

---

Ассоциация, которая таилась в дальних уголках подсознания, всплыла, как всегда, неожиданно. Р.М. вспомнил и удивился. Конечно, его сбил с толку возраст Нади. Нет, идея нелепая… Впрочем, можно спросить.

— Скажите, Сергей Борисович, фамилия у Нади, наверно, по отцу?

— Вероятно, — Родиков пожал плечами.

— А девичьей фамилии матери вы не знаете?

— Нет.

— А вы могли бы узнать? — настойчиво продолжал Р.М. — Если я напишу ей сам, она может не ответить.

— Вполне, — согласился Родиков. — А зачем вам?

— Может быть, я знал мать Нади до замужества?

Родиков внимательно посмотрел на Романа Михайловича.

— Вам что-то пришло в голову? — спросил он.

— Привык все раскладывать по полочкам. Вы знаете, что такое морфологический анализ?

— Да так… — неопределенно отозвался Родиков. — У меня лежит ваша книга «Наука об открытиях», я взял ее в библиотеке еще до встречи с вами, но… Оглавление прочитал, помню, был так и этот морфологический анализ. Кстати, я давно хотел спросить… У вас есть рассказ «Волны Каменного моря», я сам не читал, но сын…

Р.М. думал о своем. Что-то отвечал Родикову, а мысленно просчитывал схему. «Таких ведьм как ты…» В этом ключ, интуицию нужно слушаться. Узнать девичью фамилию Надиной матери. Еще лучше — посмотреть на ее фотографию или выяснить, где она жила двадцать лет назад. Может ли быть, что дело в матери? Казалось бы, чушь. Но все объясняет. Все?.. Девушки нет. Нет Нади…

Ему повезло с родителями. Это он сейчас понимал — повезло. А в детстве он отца боялся. Тянулся к нему, во многом подражал, но боялся. Стоило отцу с сумрачным видом войти в комнату, где Рома играл в солдатиков, и у него начинали дрожать ноги. Отец садился перед ним на низкий продавленный диван и говорил «давай поиграем». Играли они обычно в шашки или в «логику».

А маму Рома не боялся. Она ему все разрешала, а он хотел сделать что-нибудь наперекор и не мог, просто руки не поворачивались. Мать он жалел. Отец появился, когда Роме уже исполнилось четыре, а до того они жили вдвоем, он знал, что матери трудно, она ему это часто говорила, и он знал, но не понимал. Еще он знал, что отец ни в чем не был виноват, что лучше его нет и не будет, но не понимал, в чем не виноват отец, которого он никогда не видел. Когда явился незнакомый мужчина, и мать долго плакала, Рома решил, что этот чужой дядя принес дурные известия об отце, но оказалось, что бородатый пришелец и есть отец, а плачет мама от радости. Рома не понимал, как можно плакать от радости, и потому ему долго не верилось, что мать стала совсем другим человеком, и у них, наконец, появилась семья. Позднее отца реабилитировали, но это трудное слово Рома не мог в то время ни выговорить, ни понять.

Отец пошел работать на завод — до ареста он был инженером-механиком,

— и в пятьдесят пятом они впервые «наскребли», как сказала мама, достаточно денег, чтобы снять на лето комнату в дачном поселке у моря.

Рома отца боялся — так он считал, — но подражал ему во всем, впрочем, этого он тоже не понимал. Отец не любил купаться, и Рома с утра до вечера строил с ним огромные замки из мокрого пляжного песка, а однажды провел насыпную «железную» дорогу через весь пляж до пионерского лагеря и пустил по ней «электричку» из спичечных коробков.

Отец научил Рому читать и по десять раз на дню загадывал загадки, а ответ требовал искать в книгах.

— В книгах есть все, — уверял он, — нужно только не лениться искать.

Однажды отец принес засвеченную фотографическую пластинку и предложил Роме поглядеть на солнце. Они сидели на песке, к ним подходили любопытные и просили показать, что такого интересного можно различить сквозь непрозрачное стекло.

— Ну вот, — сказал отец, — а завтра будет главное событие — солнечное затмение.

День был обычным, рабочим, но Роме казалось, что наступил праздник, что-то вроде Первого мая. Весь день они провели на пляже, погода выдалась великолепная: ни облачка, жарко, ходить босиком по песку было невозможно. Вскоре после полудня на диске солнца возникла щербинка. Наползала она медленно, никто этого не замечал. Но день постепенно поблек, стало неестественно сумрачно. Отец потом говорил, что начали лаять собаки, где-то заблеяли овцы. Ничего этого Рома не слышал. Чувства его сосредоточились в зрении, потому что на пляже неожиданно появилась странная женщина. Вся в черном, закутанная в чадру, она медленно шла по берегу у самой воды и, наверно, смотрела в небо, а не перед собой, потому что босые ее ноги то и дело ступали в воду, она будто плыла в мелкой воде, и была в ней сила, которая не позволяла отвести взгляд. Она прошла недалеко от Ромы, и он почувствовал, что сейчас пойдет следом. Женщина ни на кого не обращала внимания, но всюду люди оборачивались и смотрели вслед.

Неожиданно отец схватил Рому за плечо и что-то сказал, и мгновенно, будто в театре перед началом спектакля, отключили лампы, и оркестр заиграл вступление — крики животных и людей, наконец, достигли слуха Ромы, — и сразу поднялся занавес, на месте солнца осталась густая и непроглядная синева, окруженная махровым ореолом, будто раскаленное вещество выплеснулось из сердцевины светила и растеклось по полированному столу неба неровными потеками, а внутри не осталось ничего, дыра, которая тихо звенела, женщина подняла руки, чадра упала к ее ногам, распластавшись черной кляксой.

Женщина звонким голосом говорила что-то, Рома не понимал ни слова и в то же время понимал все. Она обвиняла солнце в том, что оно забыло о людях, о тех, кого само же создало, а люди перестали быть людьми и стали скотами, и солнце серебристым звоном отвечало, что это не так, что люди прекрасны, и нужно только уметь видеть, а это не каждому дано. Я вижу, — говорила женщина, будто пела, — я вижу их души и вижу, что они черны. Не черны, — звенело в небе, — а только запачканы грязью, и нужно уметь видеть сквозь грязь. Что же мне делать, — говорила женщина, будто молилась, — у меня нет сил оттирать грязь с каждого. И не нужно, — слышался звон, — достаточно видеть и понимать. Главное — понимать.

Из-за края лунного диска вырвался ослепительный луч, темень канула мгновенно, опять был день, таинство кончилось, и у Ромы подкосились ноги. Он сел на песок, а женщина, стоявшая по-прежнему спиной к нему, тихо подняла с песка чадру и пошла дальше, вся теперь в белом, будто в саване, и черный шлейф волочился за ней.

Отец ожидал, что Рома станет восторженно говорить о затмении, но услышал только: «Кто эта женщина?» — «А, местная ведьма, — отец усмехнулся, — ну как тебе корона?»

Это слово — ведьма — еще больше взбудоражило сознание, и Рома принялся расспрашивать. Что он мог узнать — шестилетний мальчишка? Только то, что зовут ее Ульвия, что ей лет тридцать пять, и что у нее дурной глаз, не говоря о том, что она вообще психическая. Ребята, с которыми Рома запускал змея, уверяли, что был такой случай. Они играли на улице поселка

— это было весной, — а Ульвия шла мимо. Какой-то бес в них вселился: они побежали за ней, кричали, строили рожи, хотя и слышали от взрослых, что Ульвии следует сторониться. Она откинула чадру и посмотрела на старшего среди них, Ильяса, ему было уже десять лет, и он учился в третьем классе. Ничего не сказала, но Ильяс сник и больше не бежал за ней. А несколько дней спустя заболел. Болезнь была странная, Ильяс весь распух, его отвезли в город, и он лежал в больнице, а на лето его отправили в санаторий.

Рома еще несколько раз видел Ульвию. Она не снимала чадры, появлялась всегда неожиданно и исчезала неизвестно куда. Рому — а он легко поддавался влиянию — научили бояться ведьму, не подходить к ней близко, и уж во всяком случае не попадаться на глаза. Отец, который, как верил Рома, знал все, рассказал ему о ведьмах, перемежая правдивую информацию рассказами о полетах на помеле, о шабашах на Брокене и прочих атрибутах ведьминого быта.

Осенью Рома пошел в школу, и началась новая жизнь, но Ульвию он помнил всегда. Много лет спустя он описал свои детские впечатления в одном из фантастических рассказов, прекрасно понимая уже, что именно тогда, в день солнечного затмения, определилась его судьба.

Отец приучил Рому быть самостоятельным хотя бы в мыслях, хотел научить сына быть талантливым, но не знал, как это сделать, и потому считал, что своего в жизни Рома добьется только упорным трудом. Рома думал немного иначе, ему трудно было высидеть за книгами больше трех часов кряду. И он разбавлял усидчивость фантазией, которой отец его не учил, потому что считал: воображение — от бога.

К десятому классу Рома твердо знал, чем будет заниматься после школы. Родители нервничали, их беспокоило, будет сын учиться десять или одиннадцать лет. Школьная реформа, которая привела к образованию одиннадцатилеток, еще не кончилась, хотя и была на излете, поговаривали, что с будущего года все вернется на круги своя. Хорошо бы так, — рассуждали родители, — недопустимо терять лучшие творческие годы сначала в школе, а затем, возможно, и в армии. Они считали Рому человеком творческим, в чем сам он, однако, еще не был уверен.