Юрий Андреев - Откровенный разговор, или беседы о жизни с сыном-старшеклассником на пределе возможной откровенности

• Название: Откровенный разговор, или беседы о жизни с сыном-старшеклассником на пределе возможной откровенности
• Автор: Юрий Андреев
• Издательство: Просвещение
• Жанр: Здоровье
• Год: 1986

Книга построена в форме бесед отца с сыном-подростком. В ней обсуждаются вопросы о выборе цели в жизни, о подготовке к будущей профессиональной деятельности и т. д.

Значительное внимание уделяется анализу человеческих взаимоотношений подростков.

---

Мне довелось как-то читать письмо бывшего «вора в законе» Алексея Фролова, которого в конце концов умудрил его страшный и печальный опыт, молодому парню, имеющему уже две судимости. «Мне и в голову не приходило, писал Алексей Фролов, — что в моих нравственных представлениях что-то не так, что я кого-то обижаю, кому-то приношу беду… Я был преисполнен самодовольства, — кастового, если хотите. Далеко не всех уголовников я считал себе ровней: хулиганы, „штопорилы“ (мелкие грабители), насильники, „барыги“ (перекупщики краденого) — их я презирал, но не потому, что они были бесчестными, а потому, что в воровском мире они стояли ниже меня „по рангу“.

Я жил в тюрьмах и колониях, я бежал, совершал новые кражи — чаще всего в магазинах и складах — и снова возвращался в тюрьму. Я считал это нормальным — быть в тюрьме и жить ее интересами, бежать (риск, смелость!). Свобода мне нужна была только для того, чтобы снова идти на „дело“. Побеги и судимости были для нас все равно что ордена…

О, как все было просто и ясно в моей голове! Воры были для меня единственно стоящими людьми. Безграмотностью своей я гордился. Когда мне предложили прочесть книгу классика, я долго хохотал. „Чему может научить меня, меня, вора! — какой-то фраер!“.

Вообще я теперь вижу: чем человек невежественнее, тем больше он категоричен. Существования других мнений он просто не допускает. И тем более жесток».

Проявлять свою сущность в жестокости?

Незабываемая фотография была опубликована как-то в газете «Советская культура». Перед этим она обошла газеты всего мира. На этой фотографии был изображен мальчишка, который в кругу, образованном взрослыми, палкой убивает койота. Рядом лежат уже несколько убитых животных. Невдалеке, с удовольствием глядя на происходящее, стоит полицейский с дубинкой: в случае чего он поможет мальчишке, в случае чего подскажет. Комментируя эту фотографию, редакция писала: «Кем вырастет этот мальчик, сейчас нельзя сказать, но снимок этот страшен не менее, чем те виселицы, около которых так любили фотографироваться палачи».

Жестокость к людям, жестокость к стране — своей стране. Читаем судебный очерк «Черный бизнес»: некий Морозов ради полной жизни, как он ее себе представлял, сплавил за рубеж огромное количество достояний нашей истории, несметное число культурных ценностей — он грабил свой народ, чтобы купаться в роскоши. Читаем другой судебный очерк «Тараканы»: говорится о перепродаже опять-таки за рубеж культурных ценностей — картин, книг, ювелирных изделий. Читаем очерк «Видеопетля» — о «деятелях», наживавшихся на растлении соотечественников западными порнофильмами. Знакомимся с другими подобными материалами…

Итог, думаю, однозначен: отнюдь не всякое внутреннее самоудовлетворение и отнюдь не всякой личности будем мы иметь в виду, когда речь идет о подлинно человеческом счастье. Всегда следует видеть соотнесение своего личного счастья, реализацию своей личной программы с интересами и счастьем народа, общества, человечества в целом.

А сейчас со всем возможным скептицизмом — тоже для проверки-обратимся к самой сложной проблеме: а чем, собственно говоря, плохо, если человек живет, ни в чем и никогда не преступая уголовного кодекса, не злодействуя, будучи трудолюбивым, законопослушным членом общества, однако ориентируясь при всем своем добродетельном образе жизни исключительно и прежде всего на радость от потребления всевозможных благ? Видя именно в этом счастье свое? Да, чем плоха «красивая» жизнь? И, в конце концов, за что боролись?

Нет, боролись не за это.

Плохо, разумеется, не то, что человек пользуется вещами и благами, — вещи и блага для того и существуют, чтобы ими пользоваться, а то, что именно блага и вещи становятся королем на доске человеческой судьбы.

И если этот принцип ведущий, определяющий в жизни, то все остальные принципы выстраиваются в подчиненное ему положение, хорошо, если на уровень ферзей, а то ведь — и битых пешек.

О чем говорить, были времена, когда, например, при натуральном хозяйстве крестьянин вынужден был денно и нощно заботиться лишь о хлебе насущном. Но сейчас-то, при нынешнем развитии производительных сил, не выглядит ли анахронизмом человек, который задержался на уровне одних лишь материальных забот, пускай даже совсем по-другому выраженных?

У такого человека четкая иерархия ценностей. Он не может быть бескорыстен, его отношения строятся на принципах натурального обмена времен первобытного общества, только объекты торга иные: я тебе — японскую куртку, ты мне-американские джинсы; я тебе организую путевку в санаторий, ты мне устроишь дочь в модный институт; я тебе… что? Ты ничего не можешь предложить взамен? Никакого дефицита? Так зачем ты мне нужен вообще?

Сад или помидорная теплица? А что больше принесет выгоды? Теплица? Вырубим яблони, организуем помидорный бизнес!

Тратить время на разных там друзей или родителей или вкалывать, чтобы купить машину? Все для машины!

Предпочесть девушку, к которой тянется душа, или ту, у которой родители посостоятельнее, больше за ней дадут? Конечно, ту, с богатой собственной квартирой!..

Подобная иерархия ценностей беспощадна, ибо она проста и ее критерии оставляют человека на уровне одноклеточного организма.

И личное, и общественное несчастье подобного уровня Представлений, подобных определяющих принципов заключается в том, что человек, использующий их, реализует в себе возможности лишь далеких животных предков, но отнюдь не те высшие потенции, которые дано ему развить как человеку, венцу всего живого, как высшему представителю жизни, бесконечно далеко продвинувшемуся вперед от состояния протоплазмы.

Да, реализовать себя на уровне «тепло и сыро», на уровне ярких тряпок, комфорта, «балдежа», — это значит реализовать лишь возможности своей протоплазмы, но не себя как Человека. Это — не счастье, потому что, прожив свою жизнь с КПД ноль целых, ноль ноль ноль одна по сравнению с тем, что мог он жизни дать и мог от жизни взять, человек просто не состоялся, его не было. А ведь он был…

Мне приходят на память грустные стихи, грустные, мудрые и многозначительные. И великого автора их (Шекспира), и их замечательного переводчика (Маршака), думаю, ты узнаешь фазу:

Моя душа, ядро земли греховной, Мятежным силам отдаваясь в плен, Ты изнываешь от нужды духовной И тратишься на роспись внешних стен.

Недолгий гость, зачем такие средства Расходуешь на свой наемный дом, Чтобы слепым червям отдать в наследство Имущество, добытое с трудом?

Расти, душа, и насыщайся вволю, Копи свой вклад за счет бегущих дней, И, лучшую приобретая долю, Живи богаче, внешне победней.

Над смертью властвуй в жизни быстротечной, И смерть умрет, а ты пребудешь вечно.

Но беда тех, кто не состоялся, кто всю жизнь лишь украшал «внешние стены» обиталища своей души, кто реализовал себя лишь на ноль, ноль, ноль один КПД, эта беда касается не только таких людей, и их «король» не так уж безобиден, даже когда его действия не закононаказуемы. Суди сам. Я расскажу тебе сейчас о бабке Анне.

НОВЕЛЛА О БАБКЕ АННЕ

Мне было около двенадцати лет, когда я ослеп от голода. Позже я расскажу тебе об этом. Слепота поразила мои глаза зимой сорок второго года, когда мы с матерью были эвакуированы в Поволжье. К лету сорок второго года зрение вернулось, но я был тогда, как костлявый цыпленок. В июне я отправился в деревню наниматься в колхоз, чтобы подкормиться. В колхоз меня брали охотно, тогда требовалась любая пара рук. Но оплатить работу трудоднями и продуктами могли лишь осенью. А мне нужно было есть уже сейчас, летом. И тогда подсказали мне добрые люди пойти работать к бабке Анне Смирновой в богатое волжское село Усть-Курдюм. Бабка Анна согласилась взять меня и обещала кормить каждый день два раза, а в воскресенье и трижды. И за это определила она мне дело: доставать воду из колодца и поливать грядки с огурцами.

Усть-Курдюм стоит на горе. Берег к Волге сходит крутой, обрывистый, метров пятьдесят высотой, и колодец во дворе был глубиной поболее пятидесяти метров. А огород у бабки (впрочем, может быть, и не стара она была, может быть, моложе, чем я сейчас, какое у двенадцатилетнего понятие?) был две тысячи квадратных метров, двадцать соток, и все эти квадратные метры она засадила огурцами. И в то страшное жаркое испепеляющее лето я должен был все огурцы до последнего кустика поливать обильно, утром и вечером ежедневно. Это значит, надо было поднять с глубины, в которой и воды-то не видать было, до ста ведер, отнести их на гряды и разлить воду по лункам. А в промежутках между утренним и вечерним поливом надо было очистить, отряхнуть все листья от пыли и грязи, чтобы она не мешала солнцу освещать листья и наливать огурцы соком. Бабка Анна отменно знала агротехнику!.. И вот я таскал на своих цыплячьих косточках эти бесконечные ведра и поливал эти бесконечные ряды огурцов; по сухой раскаленной земле между тем не торопясь, немножко боком передвигались огромные, мохнатые, величиной с мышонка, черные тарантулы, пауки-крестовики. Они чувствовали себя хозяевами положения. Я им, а не они мне уступали дорогу.