Всеволод Бенигсен - ГенАцид

• Название: ГенАцид
• Автор: Всеволод Бенигсен
• Жанр: Современная проза
• Год: 2009

«Уважаемые россияне, вчера мною, Президентом Российской Федерации, был подписан указ за номером № 1458 о мерах по обеспечению безопасности российского литературного наследия…» Так в нашу жизнь вошел «ГЕНАЦИД» — Государственная Единая Национальная Идея. Каждому жителю деревни Большие Ущеры была выделена часть национального литературного наследия для заучивания наизусть и последующей передачи по наследству… Лихо задуманный и закрученный сюжет, гомерически смешные сцены и диалоги, парадоксальная развязка — все это вызвало острый интерес к повести Всеволода Бенигсена: выдвижение на премию «Национальный бестселлер» еще в рукописи, журнальная, вне всяких очередей, публикация, подготовка спектакля в одном из ведущих московских театров, выход книжки к Новому году.

«Новый год, кстати, в тот раз (единственный в истории деревни) не отмечали»…

---

— Финита ля комедия, — сказал Пахомов и устало откинулся на спинку стула.

— Хорошо, — шмыгнул носом взмокший от напряжения Черепицын. — Так и чего теперь?

— Так и ничего. Сейчас поедем на твоем тарантасе в библиотеку, выберем книги и свезем в клуб.

— А у тебя все это в библиотеке есть?

— Не боись, сержант. А чего нет, так то пускай Бузунько в райцентре ищет. Не наша это забота.

Они поехали в библиотеку и до обеда провозились среди пыльных полок, разыскивая нужную литературу. Нашлось все. Впрочем, Антона это не сильно удивило. Он знал, что библиотека у него неплохая. Во-первых, буквально полгода назад само здание посчитали архитектурным памятником и выделили дополнительные средства из бюджета — многое тогда приобрели. А во-вторых, две библиотеки, располагавшиеся в соседних деревнях, были неожиданно упразднены, и весь материал, хранившийся в них, перевезли в Большие Ущеры.

К трем часам они с сержантом отвезли книги в клуб. Пахомов ушел к себе отсыпаться, а Черепицын, проклиная все на свете, вернулся в отделение. И сразу зашел к Поребрикову.

Тот дрых без задних ног. Сержант присел на кровать.

— Эй, алло, террорист хренов, — подергал он спящего за плечо.

— А? — испуганно вскочил Поребриков. — Че, завтрак?

— Завтрак, завтрак. И обед с полдником. На-ка. Для ликвидации голода.

И Черепицын положил перед арестантом увесистую книгу.

— Че это? — хмуро спросил Поребриков, протирая опухшие от сна глаза.

— Конь через плечо. Платонов. Писатель. Учить будешь. Наизусть.

Сон у Поребрикова как рукой сняло.

— Не, сержант, — испуганно затараторил он. — Я на это дело не подписывался. Мне пятнадцать суток. Это да. А вот это. Это нет. Да за что? Что я тебе сделал? Говорю же, ну находит на меня иногда, прям беда. Вот и звоню. Сам себя потом проклинаю. А ты прям сразу вот так. Хочешь меня в дело употребить — давай. Я ж не против! Я ж только за. Может, двор тебе убрать, так давай. Я уберу. Двор. До забора, — уточнил на всякий пожарный Поребриков. — А вот это. Это за что? Тебе что тут, концлагерь, что ли, какой? Эксперименты над живыми людьми ставить на себе не позволю. Я это… буду писать. В конвенцию по правам людей. Нет, сержант, так дело не пойдет. Я на такой беспредел не подписываюсь. И точка.

Тут Поребриков замолчал, почувствовав, что Черепицын его даже не слушает и потому слова его летают по камере, как пингпонговые мячики и, не находя выхода, стучат об стены без ущерба для сознания сержанта.

Черепицын действительно совершенно не слушал сбивчивый монолог Поребрикова, а думал о чем-то своем, уставившись немигающим взглядом на противоположную стену.

— Все сказал? — спросил он, казалось, даже не Поребрикова, а какого-то воображаемого персонажа перед собой.

Поребриков проследил взгляд Черепицына и, не найдя никакого объекта в пространстве перед сержантом, растерянно кивнул головой.

— А теперь я скажу.

Тут Черепицын неожиданно развернулся к Поребрикову всем корпусом.

— Жаловаться можешь хоть в Верховный суд Антарктиды, мне параллельно, перпендикулярно и диагонально. Эту байду все будут учить, включая меня, так что не надо тут из себя лося грамотного строить и рогами сучья ломать. Шняга всероссийского масштаба. Ясно? Указ президента. Национальная идея. Вся деревня с этой ботвой колупаться будет. И все, как миленькие, 31-го декабря экзамен пойдут сдавать. А кто отлынивать будет или, как ты, права свои лосиные качать начнет, того на бабки поставят. Так что в твоих, Поребриков, интересах взять то, что я тебе тут положил, открыть на заложенной странице и выучить назубок то, что там отмечено. Тем более, что подвигов от тебя героических никто не ждет. Вполне посильная задача. Заодно мозги потренируешь. Все равно тебе еще десять суток сидеть. А будешь пальцы гнуть, я тебе еще пятнадцать суток нарисую. А потом еще, пока ты не выучишь от сих до сих. Вопросы есть?

Поребриков понурился и даже как будто уменьшился в размерах.

«Чуток перегнул палку, — подумал Черепицын. — Тем более что мужик-то он хороший».

— Ладно, ты не дрейфь, — подбодрил он сникшего Поребрикова. — Прорвемся!

— Ага. Прорвемся. Сказал презерватив, — хмуро отозвался Поребриков.

— Да брось! Там не так уж и много. Да и текст я тебе нормальный даю. Сам подбирал. Безо всяких закидонов. Простой. Очень простой.

Черепицын скосил глаз на книгу с непонятным названием «Чевенгур» и подумал, что насчет простоты он, похоже, врет. «Ну и насрать», — подавил он в себе жалость к узнику.

7

К семи вечера к клубу стал стекаться народ. Кто-то сразу проходил внутрь, кто-то задерживался на улице, курил и обсуждал предстоящее мероприятие. Оттого, что спецвыпуск газеты так и остался лежать в виде прессованной пачки на почтамте, предположения народ выдвигал разнообразные.

— Че собирают-то?

— Говорят, будут деньги раздавать.

— Ага. Хуеньги, ёпт! Раззявил варебульник свой подсвинок, да хмырем стал, — внес свою лепту в беседу Гриша-плотник, проходя мимо.

Дословно никто ничего не понял, но приблизительный смысл сказанного был, в общем и целом, понятен.

— Не, точно говорю. Из этого… стаби… стабилизационного фонда, — продолжил первый.

— Какого фонда?

— Ну фонда, где, короче, нефтедоллары хранятся.

— И их раздавать будут?

— Ага. Точно. Раздадут. По нефтедоллару на брата.

Ха-ха!

— А на хера нам нефтедоллары?

— А хер их знает.

— А как они выглядят-то?

— Кто?

— Да нефтедоллары эти!

— А хер их знает.

— Да нормально выглядят, не ссы. Типа обычных долларов.

— Ага. Только на них вместо президента вышка.

— Какая?

— Бля, такая! Для прыжков в бассейн. Нефтяная, конечно. Ха-ха.

— Чего ржете, мужики?

— Саня говорит, нефтебаксы будут раздавать.

— Ага. Завалят по самые гланды. Глупости все это. Закрывать нас будут.

— Кого это нас?

— Большие Ущеры.

— Ты б хоть закусывал, Петруха. Мы ж не ларек, чтоб нас закрывать. Мы ж деревня.

— И я про то. Земля нынче больно дорогая стала. А мы, получается, сидим на золоте, как собака на сене. Вот они и будут выкупать землю.

— А нас куда?

— На кудыкину гору. В райцентр, наверное.

— А заместо деревни чего будет?

— Какой-нить секретный объект.

— Да никаких объектов не будет. А будет дорога скоростная, такая навороченная, до самой Москвы, — встрял очередной проходящий мимо. — А мы, выходит, как раз на пути и стоим. Вот нас и перенесут на пару километров в сторону.

— Ты сам-то понял, чего сказал? Как это перенесут?

— Да, Василий, ты нам своими фантазиями головы не забивай. Как ты целую деревню перенесешь?

— Отсталый ты, дядя Миша. Темнота. Сейчас знаешь какие технологии есть?

— Какие?

Василий насупился.

— Эти… нанотехнологии, например.

— Чего это? — спросил въедливый дядя Миша. Василий затушил сигарету, потоптался на месте, а затем зло сплюнул:

— Я б тебе, деревне, объяснил, но ты ж все равно ни хера не поймешь! — И резко зашел в дверь клуба.

Внутри народ уже проходил на места. Было невероятно душно, но кто-то наконец догадался припереть входную дверь, чтоб она оставалась открытой, и вроде полегчало.

На сцене стоял только стол и три стула. На двух из них сидели участковый Черепицын и библиотекарь Пахомов. Третий, предназначенный для Бузунько, пустовал. Сам Бузунько стоял у края сцены и курил в форточку зашторенного окна. Он как будто не собирался принимать участия в предстоящем спектакле и своей повернутой к залу спиной напоминал какого-то персонажа из фильмов про доблестных чекистов. Там тоже во время беседы кто-то обязательно скромно стоял спиной к допрашиваемому, словно был ни при чем. В самый ответственный момент он поворачивался лицом и задавал какой-нибудь каверзный вопрос, от которого подозреваемый бледнел и сникал, потому что было ясно — перед ним стоит самый главный человек. Майор, впрочем, делал это не нарочно, он действительно хотел курить. При этом он легонько барабанил пальцами левой руки по подоконнику, а между затяжками пыхтел, надувая щеки, как будто дул в невидимую трубу — пу-пу-пу.

Наконец, он докурил и, послав ловким щелчком бычок сигареты куда-то в темноту, повернулся к залу:

— Все, что ли?

Зал дружелюбно загалдел: «Да все, все, не томи!», «Давай, майор, расстреливай», «Все равно воскресенье испорчено».

— Ну, раз так, то, пожалуй, начнем? — он вопросительно глянул на Пахомова, и тот лишь пожал плечами: «А чего ждать-то?».

Бузунько кашлянул и начал.

Рассказ о том, что пора-де объединиться вокруг государственной единой национальной идеи (сокращенно — ГЕНАЦИД), что, мол, времена нынче такие, что требуют подъема самосознания и так далее и тому подобное, зрительный зал прослушал с большим вниманием и в благоговейной тишине. Даже тракторист Валера, обычно скорый на шутку, сидел тихо и не перебивал. Когда Бузунько закончил свое вступление, эстафету принял Черепицын. Он зачитал текст обращения президента, а затем и сам указ.