Любовь Арестова - Последняя улика (Сборник)

• Название: Последняя улика (Сборник)
• Автор: Любовь Арестова
• Издательство: Юрид. лит.
• Жанр: Детектив
• Год: 1988
• ISBN: 5-7260-0149-4

Эта книга о работниках советской милиции, действующих на важном участке борьбы за справедливость, в которой показан их сложный и вдохновенный труд, высокий профессионализм, убежденность в правоте своего дела, взаимодействие всех служб милиции.

На фоне конкретных ситуаций освещается формирование нового социалистического правосознания и активной жизненной позиции в борьбе со злом, раскрываются гуманизм советской правоохранительной практики, неразрывная связь милиции с народом.

Для широкого круга читателей.

---

Утром страх кончался. Мама, как всегда, уже в магазине. А отца нет. Да был ли он?

— Колька, что это вчера было?

— Папка пьяный пришел. Бил мамку, — отвечал брат.

Значит, было. Значит, это не снилось ей.

— Зачем? — спрашивала Настя.

— Почем я знаю? Отвяжись, — следовал ответ.

«Может, так надо?» — рассуждала она. Вот и Колька поколачивает ее иногда. И не ответишь ему — сильный. Но не хотелось, ах, как не хотелось смириться с глухими вскриками матери. Где-то в глубине маленького сердца жила неуверенность в том, что так должно быть. Эта неуверенность утверждалась, когда приходила днем мама, виновато пряча глаза, ложилась на кровать лицом к стене, где по голубой клеенчатой воде плыли-плыли себе белые птицы-лебеди. «Вы, детки, молчите про наш позор», — просила мать. Матери не откажешь. Притихший Колька уводил сестру во двор, не давая беспокоить мать расспросами.

Всегда так было? Или один только раз?

Плохое тоже помнится долго.

А потом Кольку унесла Кудинка. Мама плакала, а Колька лежал на лавке длинный, страшно неподвижный в полутемной от прикрытых ставен избе. Насте было почему-то стыдно, что вот он так беспомощно лежит, а чужие люди приходят, смотрят на него. Она знала, конечно, что Колька умер. Но ей казалось, что это нехорошо, стыдно — умереть. Некрасиво.

Без Кольки стало совсем худо. Скучно днем, а вечером тоскливо и страшно. Чтобы не обидеть мертвого Кольку, его место на печке она не занимала, даже когда отец скандалил. Стараясь ничего не слышать, Настя прижималась к теплым кирпичам, крепко зажмуривалась, вызывая в памяти приятные картины, которых было не так уж много: Колька, речка Кудинка и белые лебеди над маминой кроватью. Лебеди медленно-медленно плыли к ней по красным кирпичам и укутывали теплым белым пухом. Так, наверное, закрывают они своих маленьких лебедят.

Отец не замечал девочку и не хотел замечать. А она боялась и не любила его. Он представлялся ей темным лесом за речкой Кудинкой, где она никогда не бывала. Стоит лес и все. И если не помнить о нем, не поглядывать хоть изредка в ту далекую сторону — ничего, можно жить.

Конец лета принес непривычные хлопоты. Насте купили коричневое платье с белым воротничком, жесткий портфельчик. Хлопоты были вроде бы приятные, но сердце девочки сжималось от недобрых предчувствий. Там, в школе, она знала, будет много детей. Больших и сильных. Она знала, как поступают сильные.

Пришло, наконец, 1 сентября. Был яркий, почти летний день, возле школьного дома толпились родители и притихшие ребята. Настя жалась к матери, страшно было оставаться в чужом доме. В их маленькой деревенской школе одна учительница вела сразу два класса — первый и третий. Учительницы часто менялись, не Задерживались в деревеньке. Сейчас девочку встречала совсем незнакомая молодая девица, долговязая и громкоголосая. Учительница слегка подтолкнула Настю к двери класса, легонько так подтолкнула, но девочка почувствовала на спине острые костяшки пальцев, вздрогнула и сжалась: здесь тоже от нее ничего не зависело.

Первоклассников усадили за парты в первом ряду у окна, рядом с Настей оказалась девочка с быстрыми глазами, она оглядела Настю, поджала тонкие губки.

Началась новая жизнь. Учиться в школе ей не понравилось с первого же дня. Палочки, черточки, кружочки — все получалось неровно, плохо. Учительница сердилась, и Настя до дрожи боялась ее голубых, таких строгих, глаз. Ребята постарше учились весело, Настя часто слушала, шевелила губами, повторяя ответы третьеклашек, но учительница замечала это, опять сердилась. Настя вновь склонялась над тетрадкой, выводя ненавистные палочки, которые мстили ей за нелюбовь, выбегая за клеточки тетрадного листа.

Быстроглазая соседка быстро поняла, что Настя легко подчиняется. А Настя с радостью приняла подружкину тиранию, сулившую покровительство и защиту. Настя была благодарна за любое внимание, избавлявшее от одиночества и страха перед всем, что составляло ее жизнь.

Время шло, и однажды вдруг обнаружилось, что палочки и кружочки писать совсем не трудно, а глаза у молодой учительницы — веселые и голубые, совсем как вода на сказочном озере, по которому плыли белые-белые лебеди. Иногда на уроке учительница касалась рукой Настиного плеча, и девочка с нетерпением ждала этого прикосновения. От него сладко щемило сердце.

Появился смысл жизни: она спешила в школу. Там обретала она радость общения. Дома же Настя оставалась лишней.

Осень принесла с собой окончание полевых работ. Отец постоянно жил дома, то и дело раздавалась его пьяная песня. После смерти Кольки мать часто плакала, не пряталась от отца, а присаживалась за стол, где стояли бутылки. Драки стали чаще. Из-за старой ситцевой занавески Настя слышала пьяные материны стоны: «Сыночек мой, прости меня, сыночек…».

«Мертвый же он, не слышит», — думала девочка со страхом. И прибегала к старому испытанному средству, своей единственной защите. Крепко зажмуривала глаза, представляя теперь уже не речку Кудинку и не братишку, образ которого потускнел в памяти. Вставала перед ней быстроглазая подружка, а теплые кирпичи печки грели ласково, как учительницина рука на плече.

Частым гостем в доме вдруг стал участковый дядя Серело. Приходил большой, красивый, говорил о чем-то с мамой, вздыхал и уходил смущенный, а мать после него долго сидела, непривычно бросив руки вдоль тела, глядела перед собой пустыми, невидящими глазами. Потом руки оживали, хватались за работу, а глаза долго еще оставались пугающе неподвижными.

Настю дядя Сережа ни о чем не спрашивал, молча гладил по голове, потом с треском открывал кнопки планшета и дарил ей несколько листов блестящей белой бумаги. Настя ждала участкового и радовалась, когда он приходил.

Лег на землю пушистый снег. В ясное высокое небо днем поднимались над избами прямые белые дымы. Школьный день пробегал быстро. Еще немного можно было постоять во дворе или, загребая валенками снег, незаметно проводить голубоглазую учительницу, которая жила близко, слишком близко от школы.

Кончилось все неожиданно и страшно. Последний урок подходил к концу, когда дверь приоткрылась, кто-то позвал учительницу. В коридоре раздался приглушенный вскрик, учительница даже не вошла — вбежала в класс и по взгляду, брошенному на нее, Настя поняла: что-то случилось.

— Пойдем со мной, Настя, — учительницин голос необычно дрожал, — а вы, дети, быстренько по домам.

По дороге к Настиному дому они почти бежали. Еще издали Настя увидела возле своего дома зеленый «газик» председателя. Увидела и удивилась зачем это приехал к ним председатель колхоза?

Калитка была распахнута настежь, во дворе у крыльца стояли соседи — в дом не входили, хотя дверь в избу была тоже открыта. «Выстудят избу», машинально отметила Настя. Соседи молча расступились, пропуская учительницу и Настю.

Из-за стола им навстречу поднялся знакомый Насте участковый в полной милицейской форме. Кожаный планшет с белой бумагой лежал на столе, но дядя Сережа не взял его, направился было к Насте, потом как-то незнакомо махнул рукой и вернулся за стол. «Не сумел», — разобрала Настя слова участкового, ни к кому не обращенные. Неизвестный мужчина, который писал что-то за столом, поднял голову и ответил:

— Вот и казнись теперь.

На табуретке возле маминой кровати стоял раскрытый саквояж фельдшера дяди Саши, который всегда был приветлив с Настей, а сейчас только глянул. Внезапно взгляд Насти скользнул на стенку над кроватью и — вот оно, страшное, — она увидела, что лебедь-то один убит! Белое крыло и склоненная к нему маленькая лебединая головка прострелены дробью, окровавлены и кровью залита голубая вода, по которой так долго, всегда они плыли лебеди.

«Как же это?» — растерянно подумала Настя, оглянулась на учительницу, увидела бледное ее лицо и взгляд, обращенный не на раненого лебедя, а ниже, ниже. Настя тоже опустила глаза. На кровати неподвижно лежало что-то, прикрытое одеялом. Всмотревшись, они угадала очертания человеческого тела, а у самой спинки кровати заметила выбившуюся из-под одеяла русую, с легкой проседью прядь, которая слегка подрагивала — в избу несло холодом от приоткрытой двери.

«Мама, — удивилась Настя, — почему же при людях лежит с головой под одеялом? Ведь стыдно!»

И вдруг память отбросила девочку назад, в летний день, когда неподвижно лежал на лавке братишка, вокруг — чужие люди и у всех был такой же вот виноватый вид, а на Колькиной неподвижной голове чуть подрагивала, словно еще жила, русая прядочка. Такая же русая, только без проседи…

И девочка все поняла. Умер не только лебедь, умерла мама. Вместе они умерли, вот что.

Настя не испугалась. Но ей мучительно захотелось, чтобы все исчезло, развеялось, оставило ее. А она знала только одно средство успокоения. Настя повернулась к учительнице, крепко зажмурила глаза, уткнулась лицом в жесткое пальто.