Вадим Чекунов - Кирза

• Название: Кирза
• Автор: Вадим Чекунов
• Жанр: Контркультура

---

По-южному веселый и задорный, Роман щедро награждает нас, духов, «орденом дурака». Суть заключается в следующем.

На выданной нам форме металлические, со звездами, пуговицы крепятся к сукну специальной петелькой-дужкой.

Роман, как эсэсовец Мюллер из «Судьбы человека», проходит вдоль шеренги на вечерней поверке и размеренно, с силой и неумолимостью парового молота, каждого бьет кулаком в третью пуговицу сверху.

Через несколько таких поверок на груди расплывается синяк размером с блюдце. В центре — маленькая черная вмятина от дужки.

Ее, эту самую дужку, я загнул, прижав к основанию пуговицы, в первый же день, по совету, полученному на гражданке от отслуживших уже друзей. Синяка у меня почти не было, да и вкладывал мне Роман не сильно. Так, для формы.

Неделю спустя, после бани, я поделился секретом с Мишаней Гончаровым. Уж очень пугающе выглядел его «орден».

Где знают двое… Через несколько дней, на утреннем осмотре, Роман заставил всех расстегнуть третью пуговицу. Приказал отогнуть петлю обратно. А за порчу казенного имущества мы отбивались на время часа полтора.

На этих «орденах» сержант Роман и погорел.

Наступила жара, и на зарядку мы побежали по форме номер два — голый торс.

Мимо шел замполит полка.

С Романа сняли лычки и отправили в кочегарку. Не в печь, к сожалению, а старшим смены.

Мы сидим в бытовой и подшиваем подворотнички. Самое трудное — правильно натянуть их на ворот гимнастерки. С каждым днем подворотнички становятся почему-то все короче и короче. От ежедневной стирки и сушки утюгом вид у них замусоленный и жалкий.

Подшивой — белой тканью, нам, духам, до присяги подшиваться не положено. После, когда из духов мы станем бойцами, разрешается подшиваться тоненьким, в два раза сложенным куском материи.

Черпаки и деды подшиваются в несколько слоев, больше пяти. Выступающий кантик выглядит у них красивой белой линией. На внутренней стороне, у сходящихся концов, стежками обозначаются флажки — один у черпака и два у деда.

У нас никаких изысков нет, поэтому выглядим мы, как и положено — по-чмошному.

Входит Криницын.

— Вот! — потряхивает он измятым тетрадным листком. — Выпросил у Зуба. Он мне надиктовал, а я записал.

Круглое лицо его разрезает довольная улыбка.

— Это поважней будет, чем присягу учить! «Сказочка» называется! Зуб сказал, что деды сразу, как нас в роты переведут, ее спрашивать наизусть будут. Кто не знает — по сто фофанов отвесить могут.

Листок идет по рукам. Доходит и до меня. Я вглядываюсь в торопливые криницынские каракули. Разбираю следующее:

Масло съели — день начался.
Старшина ебать примчался.
Мясо съели — день идет.
Старшина ебет, ебет.
Рыбу съели — день прошел.
Старшина домой ушел.
Дух на тумбочке стоит
И ушами шевелит.

— Это что за херня? — поднимаю глаза на Криницына.

Тот снисходительно улыбается:

— Так я же говорю — «сказочка». Ее дедушкам на ночь заставляют рассказывать. Мне Зуб объяснил все и прочитал ее. Чтобы мы, это… Ну, готовы были. После присяги-то…

Продолжаю читать:

Дембель стал на день короче,
Спи старик, спокойной ночи!
Пусть присниться дом родной,
Баба с пышною пиздой!
Бочка пива, водки таз,
Димки Язова приказ
Об увольнении в запас.
Чик-чирик-пиздык-ку-ку!
Снится дембель старику!

Возвращаю листок.

— Ну, что, — говорю, — неплохо. Фольклор, как ни как. Не шедевр, конечно. Но четырехстопный хорей почти выдержан. Произведение явно относится к силлабо-тонической системе стихосложения.

— А? — по-филински вращает головой Криницын, тараща глаза то на меня, то на других.

— Учить, говорю, легко будет. Давай! После отбоя мне расскажешь. С выражением.

С каждым словом завожусь все сильнее. От нестерпимого желания съездить Криницыну по роже сводит лопатки и зудит спина. Чувствую, как приливает к лицу кровь.

Вовка Чурюкин трогает меня за плечо:

— Остынь, чего ты…

Чем ближе к присяге, тем дерганней мы становимся. Уже вспыхивало несколько коротких драк. Любая мелочь способна вывести из себя.

Холодкова и Ситникова с трудом разнял даже Рыцк. Те катались по полу, орошая все вокруг красными брызгами из разбитых носов. Рыцк влепил им по три наряда, и заставил полночи драить «очки». А подрались они из-за очереди на утюг, не договорившись, кто гладится первым.

Правда, теперь они не разлей вода. Вместе ходят по казарме и задирают молдаван и хохлов. Повадками и голосом «косят» под Рыцка и Зуба. Совсем как я в первую ночь в бане.

— А ты, типа, у нас невъебенно старый? — Криницын бледнеет и делает ко мне шаг. — Или охуенно умный? А-а! Ну да! Ты же у нас студент!

Но в драку лезть не решается, и лишь еще больше таращит глаза.

— Вот и погоняло у тебя тогда будет — Студент! — вдруг объявляет он и прячет листок в карман. — Я им как друзьям принес… Помочь чтобы… Ну и хуй с вами!.. Живите как хотите!

Криницын поворачивается к выходу.

Наваливается на него человек пять сразу. Мне едва удается достать пару раз кулаком до его рожи — мешают руки других.

На шум вбегают Гашимов и Зуб.

Каждый из нас поочередно отрабатывает наказание — «очки». Все шесть грязно-белого цвета лоханей необходимо тщательно натереть небольшим куском кирпича. Так, чтобы «очко» приобрело равномерно красный оттенок.

Рыцк лично принимает качество работы. Если ему не нравится, смываешь из ведра и начинаешь по новой.

Чурюкин пытается схитрить. Он уже успел заметить, что обломок кирпича всего лишь один, и когда очередь доходит до него, трет пару минут «очко» и роняет кирпич в сливное отверстие. Огорченно вздыхает и отправляется докладывать Рыцку. На его физиономии огорчение и сознание вины. Перед выходом из сортира Чурюкин нам подмигивает. Мы, те, кто уже сдал свои «очки», драим тряпочками медные краники в умывальной.

Благодаря Чурюкину мы узнаем, что такое «ловить динозаврика».

Вот Вовка, сняв китель, стоит на коленях у покинутого было «очка» и запустив в него руку почти по плечо, пытается нашарить и извлечь упущенное казенное имущество. За его спиной, положив ему руку на затылок, стоит Рыцк и методично отвешивает звонкие фофаны.

— На каждую крученную жопу найдется хер с винтом, — говорит нам сержант Рыцк. — Правда, бывает, что задница не только крученная, но и с лабиринтом…

Рыцк выдерживает паузу.

— Но у сержанта даже на такую жопу найдется хуй с закорюкой! — заканчивает он. — Правда, Чурюкин?

Кличка «Студент» ко мне так и не прижилась. Не знаю, почему. Рожей, наверное, не вышел.

Как владельца самых больших сапог прозвали просто Кирзачом.

Кличек было много, но не у каждого. В основном не мудрили — за основу бралась фамилия.

Кицылюк стал просто Кица, Макс Холодков — Холодец, Ситников — Сито. Цаплин — конечно, Цаплей. Вовка Чурюкин — просто и незатейливо — Урюк.

Гончарова за вредный характер звали Бурый.

Кто-то, как Паша Рысин, из города Ливны, он же Паша Секс, притащил кликуху с гражданки.

А «сказочка» разошлась все-таки по роте.

Гашимов, которому на дембель лишь через год, заменил в ней «старика» на «черпака» и с удовольствием выслушивает от желающих. По-восточному щедрый, за хорошее исполнение угощает чтеца сигаретой.

Желающие всегда находятся.

Меня в «сказке» веселит многое, но особенно — «баба с пышною пиздой». Представляется что-то кустодиевско-рубенсовское, как раз во вкусе основного контингента рабоче-крестьянской.

Блядь, ну что же мне в универе не училось-то…

Женатого Димку Кольцова, жилистого и высокого паренька из Щелково, мучают каждую ночь поллюции.

Точнее, ночью-то они его не мучают, а даже наоборот. А вот по утрам, когда надо вскочить и откинуть на спинку кровати одеяло и простынь, Димка страдает.

С треском отдирает себя от простыни и ныряет в брюки, прикрывая белесые разводы на трусах.

Трусы нам выдаваются всегда новые, «нулевые». Они отчаянно линяют и красятся Вся простынь Димки заляпана сине-голубыми пятнами.

— Я привык, дома, со своей, каждую ночь… — смущается Кольцов. — А тут и не вздрочнешь ведь нигде. Куда ни сунься — везде кто-нибудь торчит…

Наши койки стоят рядом.

— Ты, Димон, ночью только, того… не перепутай!.. А то полезешь спросонья: — говорю я ему обычно после отбоя. — Я ведь твой боевой товарищ, а не…

— Иди на хер!.. — грустно вздыхал Димка.

Самое вкусное на завтраке — это пайка.

На алюминиевом блюдечке два куска белого хлеба, кругляшок желтого масла и четыре куска рафинада.