Автор неизвестен - Аспазия

• Название: Аспазия
• Автор: Автор неизвестен
• Жанр: Историческая проза

Доподлинно не известны ни дата ее рождения, ни смерти. В истории она осталась как одна из самых умных и блистательных гетер. Свою карьеру на этом поприще начала в Милете, на родине сказочных мифов и куртизанок. Ее отец-философ по имени Аксиох, увидев, какой красотой наделили боги его дочь, решил, что такая красавица не может составить счастье одному человеку, ее удел — доставлять удовольствие всему человечеству. Поэтому и дал ей солидное образование, соответствующее ее великому, по его мнению, предназначению в этом мире.

Если верить поэтам, в детстве Аспазию (или Аспасию) похитили и увезли в Мегару или Коринф. Здесь она росла в качестве невольницы своих похитителей, постаравшихся развратить ее. Привлекательная и умная девушка сумела очаровать богатого афинянина, который выкупил ее, и она оказалась на свободе.

По другим сведениям, Аспазия до прибытия в Афины никуда не выезжала из Милета, где вела жизнь куртизанки. Но легкие интрижки вскоре надоели — сердце жаждало настоящей (и желательно великой!) любви. В поисках таковой Аспазия перебралась в Афины, неофициальную столицу Эллады. Денег к этому времени она скопила достаточно, поэтому с несколькими подругами купила дом и организовала школу риторики. Многие исследователи настаивают на том, что это был обычный публичный дом — правда, высшего класса, где Аспазия преподавала девушкам историю, философию, политику, а также искусство любви.

«Каждая женщина, — вещала гетера, — должна быть свободной в выборе мужа, а не выходить за назначенного ей родителями или опекунами; муж обязан воспитать свою жену и разрешать ей высказывать свои мысли».

Вскоре «школа» Аспазии стала едва ли не самым популярным местом в Афинах. Пообщаться с красивой и неординарной женщиной, с ее умными прелестницами приходили знаменитые философы: Зенон, Протагор. Врач Гиппократ и гениальный ваятель Фидий сделались завсегдатаями в доме этой гетеры. В Афинах заговорили о том, что в прекрасном теле женщины поселилась мудрая душа Пифагора. Сократ, юноша с пылкой душой, влюбился в Аспазию и не отходил от нее ни на шаг, а позднее, когда стал известным философом, подчеркивал, что обязан этим Аспазии.

Наслушавшись восторженных отзывов друга Сократа, на куртизанку-философа решил взглянуть и правитель города Перикл.

Наверное, это была любовь с первого взгляда… Ему исполнилось сорок — возраст опытного воина. Он обладал силой, своеобразной мужской привлекательностью и пользовался славой лучшего правителя в истории Афин. Аспазия была прекрасна, как пристало подруге правителя, и умна — как положено советнику вождя… Ее салон переместился в дом Перикла. Сам же стратег незадолго перед этим (по другим сведениям, только встретившись с Аспазией) развелся со своей женой и, заботясь о ее будущем, дал ей приданое и вновь выдал замуж, оставив при себе сыновей.

Впервые в истории античной Греции философы и политики выслушивали советы женщины и следовали им. Более того: правитель допустил свою любовницу к принятию политических решений, она составляла речи для его выступлений в народном собрании и сопровождала любимого даже в военных походах. Современники и потомки, как отмечают многие исследователи, неоднозначно оценивали такое «ненормальное» положение дел. Так, поэт Кратинус был уверен: «Распутство создало для Перикла Юнону — Аспасию, его защитницу с глазами собаки». А некоторые историки вообще склонны считать, что гетера и приехала в Афины с единственной целью — покорить Перикла, этого «достойнейшего из эллинов», о котором она столько слышала…

Закон Афин не допускал брака с чужестранкой. И ребенка гетеры, родившегося через пять лет после начала их связи, долгое время считали незаконнорожденным… Только когда оба старших сына Перикла погибли от чумы, ребенок наложницы был признан наследником.

Аспазия быстро добилась уважения, достойного жены правителя, сохранив при этом свободу, какой могли пользоваться лишь гетеры. Она не чуралась застолий, сама их организовывала, являясь душой и центром увеселений… Более того, позволяла себе принимать посетителей и в отсутствие мужа, развлекала их беседой, угощала вином, что, по афинским обычаям, являлось совсем уж недопустимым.

Многие утверждали, что милетская гетера превратила жилище правителя в дом разврата. На философских пирах непременно присутствовали красивые девушки для вполне определенных целей. Что касается военных походов, в которых верная подруга сопровождала своего супруга и благодетеля, то она делала это не в одиночку: за ней непременно следовал обоз куртизанок из ее школы, и женщины неплохо зарабатывали, ублажая изголодавшихся без любви мужчин.

В конце концов народное собрание обвинило подругу Перикла в сводничестве и развращении юных девушек. Аспазия предстала перед судом. Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы защитником не выступил сам Перикл. Великий правитель плакал! «Он бы не пролил столько слез, если бы речь шла о его собственной жизни», — не без иронии подметил Эсхил. Слезы отважного полководца и государственного мужа настолько поразили судей, что те согласились признать невиновность гетеры. Но несмотря на это в появлявшейся череде бесконечных комедийных пьес ее продолжали высмеивать как распутную и продажную женщину.

После суда Аспазия смирилась с традиционной для благочестивых матрон ролью супруги-затворницы. Возможно, наедине с Периклом она продолжала обсуждать государственные вопросы и даже давала правителю советы, но шумные философские пиры в их доме больше не устраивались. История же донесла до наших дней такой факт. Когда Сократа полушутливо-полусерьезно спрашивали, как воспитать хорошую жену, он без тени сомнения отвечал: «Об этом гораздо лучше расскажет Аспазия!» Как всякая примерная супруга, она прощала мужу минутные слабости, после которых он все равно возвращался к ней — великой искуснице по части разжигания любовных страстей.

«Каким великим искусством или силой она обладала, если подчинила себе занимавших первое место государственных деятелей и даже философы много говорили о ней как о женщине незаурядной, — писал Плутарх. — Тем не менее очевидно, что привязанность Перикла к Аспазии была основана скорее на страстной любви. Говорят, что при уходе из дома и при возвращении с площади он ежедневно приветствовал ее и целовал».

Перикл и Аспазия прожили вместе двадцать лет. А потом на Афины с Востока обрушилась страшная эпидемия, которая скосила множество афинян. Не обошла она и дом Перикла. Ушла из жизни его сестра, умерли оба сына от первого брака. Потом наступила очередь самого правителя…

После смерти супруга Аспазия незамедлительно вышла замуж — вернее, перешла на содержание к некому торговцу скотом, бывшему когда-то ее учеником, Лизиклу, решив своими руками сделать из него великую личность. Благодаря ее педагогическим стараниям недавний скототорговец превратился в прекрасного оратора, снискавшего повсеместную популярность в Афинах. Через год его уже избрали стратегом, а еще через несколько месяцев он погиб в одном из сражений…

Пережила Аспазия и смерть еще одного стратега — Перикла-младшего, собственного сына, одержавшего победу над спартанцами в морской битве при Аргинусских островах. Но, увы, неблагодарные сограждане казнили его в числе других стратегов только за то, что не все трупы погибших в этом сражении афинян были выловлены из бушующих волн и погребены в земле.

Говорят, вскоре после этого и его мать отошла в мир иной…

---

Наутро, после этой ночи, Перикл и Аспазия вышли рука в руку из домика в саду Артемидора и вошли в рощу, еще покрытую утренней росой. Они сами походили на прекрасные цветы, освеженные блестящими каплями росы. Они поднялись на маленькое возвышение, с которого был открытый вид на город, море и залив.

Взгляд Перикла, перенесясь через город, остановился на мгновение на гордых афинских триремах, стоявших в гавани, затем скользнул дальше в утреннем тумане по направлению к городу, у которого он пожертвовал родине целый год своей жизни, затем снова возвратился к прекрасному Милету. И глядя на его роскошь и великолепие, Перикл стал восхищаться его красотой и любезностью и дружелюбием его обитателей.

— Да, Милет стал еще красивее и его обитатели умеют жить, — отвечала Аспазия, — но патриоты помнят то время, когда Милет был царем этого мира, когда он был не только богат и роскошен, но могущественен и независим, когда он основывал свои колонии даже на далеких берегах Понта. Это время прошло, Милет уже не независим и должен преклоняться перед могуществом расцветших Афин…

— Ты говоришь эти слова почти с горечью, — заметил Перикл, — но подумай только, если бы Милет не был афинским, он был бы персидским. Не бедные эллины разбили ваше могущество, а персы, покорившие эти берега и, если бы афиняне не бились при Саламине и Марафоне, персидские сатрапы управляли бы Милетом так же, как и Сардесом. Не сердись на афинский флот, который протянул вам руку помощи.

— В таком случае, я должна, — сказала Аспазия, — вместо того, чтобы сердиться на афинянина, с благодарностью целовать его лоб.

Говоря это, она поцеловала Перикла, который отвечал:

— Твои золотокрылые боги любви вчера отомстили за Милет предводителю могущественного афинского флота.

— Не раскаивайся, — сказала Аспазия, — что ты посвятил милезианскому берегу неделю твоей, богатой событиями жизни. Чти город, который славится не только прекраснейшими розами, но и прекраснейшими сказками на свете. Разве можно придумать более прелестное предание, как наше милезийское сказание об Эроте и Психее?

— Ты права, — отвечал Перикл, — но, — продолжал он лукаво улыбаясь, — под этим же небом, сколько мне известно, сложилось сказание об эфесской вдове…

— …смысл которого, — перебила Аспазия, — обыкновенно кажется таков, что женщина изменчива и непостоянна. Но плохая сказка та, которая имеет только один смысл, заключает в себе одну только истину. Позволь мне взять на себя защиту эфесской вдовы: она изменила только мертвому супругу. Любовь так связана с жизнью, что любовь и верность за гробом, жизнь, связанная с трупом, неестественна. Бескровная тайна Гадеса не должна питаться кровью живых…

Так разговаривали Перикл и Аспазия; затем явился Артемидор и, шутя, упрекал Аспазию, что она отняла у него гостя и, пригласив обоих к себе, повез их в роскошной, запряженной белыми конями, колеснице, в известный храм Аполлона, помещавшийся в некотором отдалении от города.

Они поехали по очаровательному морскому берегу и на возвратном пути сели в лодку, которая понесла их по голубым волнам к поросшему кустами островку, который, сопровождавшие Артемидора рабы, мгновенно превратили в маленький рай, разложив пестрые мягкие ковры, расставив на них самые изысканные блюда. Таким образом, день прошел так же быстро, как прошла ночь, и влюбленные снова принадлежали друг другу в одиночестве своего садового домика, нарушавшемся только пением соловьев.

Артемидор не только предоставил своего гостя Аспазии, но, со свойственной ему расточительной щедростью, дал своей соотечественнице всевозможные средства еще более очаровать ее друга в идиллическом уединении миртовой рощи, и Аспазия пользовалась этой помощью не менее, чем той, которой сама природа еще более расточительно, чем богатый Артемидор, одарила ее саму.

Аспазия по милезийскому обычаю одевалась то в пурпур, то в ярко-голубой цвет, то в огненно-красный, то в золотой; ей нравилось являться другу в самых разнообразных видах. Она заимствовала костюм, манеры, выражение и характер то у той, то у другой богини или героини и по желанию Перикла танцевала перед ним мимические танцы, соответствовавшие этим разнообразным фигурам, танцы, которые по своему искусству превосходили все, чем только могла удивить Теодота в этом роде. При этих переодеваниях своей несравненной подруги Перикл не мог не вспоминать стихов морского старика, Протея, сказанных ему на дороге, когда он, сам того не зная, шел к Аспазии. Эти стихи, предсказывающие ему высшее блаженство, советовали ему, чтобы он только держал его крепче.

— Я буду крепко держать тебя, по предсказанию изменчивого Протея, чтобы ты в своих переодеваниях не ускользнула от меня, — шутя сказал Перикл Аспазии.

— Как же будешь ты удерживать меня? — спросила милезианка.

— Об этом я надеюсь узнать от самой тебя, — отвечал Перикл.

— Может быть, по афинскому обычаю, в клетке за решеткой? — спросила Аспазия.

— О какой клетке ты говоришь? — спросил Перикл.

— О той клетке, — отвечала Аспазия, — которую вы, мужчины называете женскими покоями в вашем доме.

— В этих клетках, — сказал Перикл, после непродолжительного молчания, — может быть, можно удержать только Телезиппу, но не Аспазию.

Милезианка отвечала только улыбкой. Ей было достаточно забросить слово, чтобы оно пустило корни в уме Перикла…

Однажды в отсутствие Аспазии Перикл разговаривал о ней с Артемидором.

— В преданиях и историях всех времен, — сказал Артемидор, достаточно рассказывается о героях, которые на долгое или короткое время попадали во власть женщин: стремившийся на родину Одиссей целые годы провел в гроте у прелестной нимфы Калипсо, даже сам Геркулес прял на прялке у хитрой Омфалы. Но все эти женщины не умели навсегда привязать к себе обольщенных ими; их очарование быстро исчезало, сети разрывались, и скучающий герой снова хватался за меч или спускал в море забытый корабль и, наскоро простившись с красавицей, стремился к новым приключениям. Точно так же исчезнет и очарование Аспазии, если ты достаточно насладишься ею в этом счастливом убежище.

— Да, конечно, — согласился Перикл, — это было бы так, если бы Аспазия была Теодота, если бы она не имела ничего, кроме физической красоты, но есть нечто, что может навсегда привязать влюбленного. Я не говорю о средствах обыкновенных женщин, которые притворной скромностью или мучением и трудностью обладания думают навсегда привязать к себе влюбленных; существуют избранные женские натуры, которые могут, несмотря на то, что отдаются вполне, и даже этим самым еще крепче привязывать к себе. Эта чудная смесь прелести и кротости, мне кажется, что это тот дар, который Афродита скрывает в своем золотом поясе. Множество туч поднимается на небе влюбленных, и нужно большое умение, чтобы рассеять их; но женщине, обладающей названным мною качеством, можно все дозволить и все простить, потому что она не может нанести рану, мгновенно не залечив ее, и Аспазия обладает этим качеством, этим поясом Афродиты и, благодаря ему, шутя уничтожает все старания Теодоты. Я знаю женщин и знаю насколько редко, насколько единственно в своем роде то качество, которым обладает Аспазия.

— Я вполне понимаю тебя, — сказал Артемидор, — то, что ты говоришь, я часто испытывал сам: пробный камень женщины и ее очаровательности есть не то наслаждение, которое она нам дает, а то искусство, с которым она умеет наполнять промежутки между наслаждениями медового месяца.

— И Аспазия вполне постигла это искусство, — отвечал Перикл. — Никто лучше ее не умеет занять ум и сердце человека, и все это она делает без малейшего усилия, без всякой искусственности; она поступает так, потому что это для нее вполне естественно, оно, вместе с тем, неотразимо. Медовый месяц с женщиной, бедной умом, наполовину есть смертельная скука…

Наконец, наступил день, в который Перикл должен был снова возвратиться на Самос, посетив на короткое время по дороге Хиос.

Сговорчивость милезийцев облегчила Периклу исполнение тех намерений, которые привели его в Милет, так что во время своего пребывания в этом городе он только небольшую часть времени должен был посвятить политическим переговорам, а большую — своему счастью.

Гостеприимный Артемидор дал в честь уезжающего афинского героя торжественное празднество, в котором приняла участие и Аспазия.

На этом празднике Перикл сказал своему хозяину Артемидору:

— Нет ничего удивительного, что тайная прелесть здешнего неба подействовала и на меня, и я провел здесь целую неделю в счастливой праздности. Сейчас видно, что вы, греки, живете на этом берегу вблизи горячих финикиян, которые более всех богов почитают богиню любви, а также вблизи острова Киприды, на котором во время своего победного шествия по водам в Элладу богиня сделала первую остановку на пути. И если с юга к вам близок остров Киприды, то с севера, с вершин Тмолоса, к вам доносится шум празднеств Диониса и Реи, так что вы со всех сторон окружены богами веселья и счастья. Вам, милезийцам, оргии на острове Тмолосе известны не только по рассказам. Он так близок от вас, что нет ничего удивительного, если кто-нибудь из вас из любопытства принимает участие в этих празднествах или отправляется в соседнюю Лидию, чтобы хоть издали посмотреть на безумства корибантов.