Автор неизвестен - Аспазия

• Название: Аспазия
• Автор: Автор неизвестен
• Жанр: Историческая проза

Доподлинно не известны ни дата ее рождения, ни смерти. В истории она осталась как одна из самых умных и блистательных гетер. Свою карьеру на этом поприще начала в Милете, на родине сказочных мифов и куртизанок. Ее отец-философ по имени Аксиох, увидев, какой красотой наделили боги его дочь, решил, что такая красавица не может составить счастье одному человеку, ее удел — доставлять удовольствие всему человечеству. Поэтому и дал ей солидное образование, соответствующее ее великому, по его мнению, предназначению в этом мире.

Если верить поэтам, в детстве Аспазию (или Аспасию) похитили и увезли в Мегару или Коринф. Здесь она росла в качестве невольницы своих похитителей, постаравшихся развратить ее. Привлекательная и умная девушка сумела очаровать богатого афинянина, который выкупил ее, и она оказалась на свободе.

По другим сведениям, Аспазия до прибытия в Афины никуда не выезжала из Милета, где вела жизнь куртизанки. Но легкие интрижки вскоре надоели — сердце жаждало настоящей (и желательно великой!) любви. В поисках таковой Аспазия перебралась в Афины, неофициальную столицу Эллады. Денег к этому времени она скопила достаточно, поэтому с несколькими подругами купила дом и организовала школу риторики. Многие исследователи настаивают на том, что это был обычный публичный дом — правда, высшего класса, где Аспазия преподавала девушкам историю, философию, политику, а также искусство любви.

«Каждая женщина, — вещала гетера, — должна быть свободной в выборе мужа, а не выходить за назначенного ей родителями или опекунами; муж обязан воспитать свою жену и разрешать ей высказывать свои мысли».

Вскоре «школа» Аспазии стала едва ли не самым популярным местом в Афинах. Пообщаться с красивой и неординарной женщиной, с ее умными прелестницами приходили знаменитые философы: Зенон, Протагор. Врач Гиппократ и гениальный ваятель Фидий сделались завсегдатаями в доме этой гетеры. В Афинах заговорили о том, что в прекрасном теле женщины поселилась мудрая душа Пифагора. Сократ, юноша с пылкой душой, влюбился в Аспазию и не отходил от нее ни на шаг, а позднее, когда стал известным философом, подчеркивал, что обязан этим Аспазии.

Наслушавшись восторженных отзывов друга Сократа, на куртизанку-философа решил взглянуть и правитель города Перикл.

Наверное, это была любовь с первого взгляда… Ему исполнилось сорок — возраст опытного воина. Он обладал силой, своеобразной мужской привлекательностью и пользовался славой лучшего правителя в истории Афин. Аспазия была прекрасна, как пристало подруге правителя, и умна — как положено советнику вождя… Ее салон переместился в дом Перикла. Сам же стратег незадолго перед этим (по другим сведениям, только встретившись с Аспазией) развелся со своей женой и, заботясь о ее будущем, дал ей приданое и вновь выдал замуж, оставив при себе сыновей.

Впервые в истории античной Греции философы и политики выслушивали советы женщины и следовали им. Более того: правитель допустил свою любовницу к принятию политических решений, она составляла речи для его выступлений в народном собрании и сопровождала любимого даже в военных походах. Современники и потомки, как отмечают многие исследователи, неоднозначно оценивали такое «ненормальное» положение дел. Так, поэт Кратинус был уверен: «Распутство создало для Перикла Юнону — Аспасию, его защитницу с глазами собаки». А некоторые историки вообще склонны считать, что гетера и приехала в Афины с единственной целью — покорить Перикла, этого «достойнейшего из эллинов», о котором она столько слышала…

Закон Афин не допускал брака с чужестранкой. И ребенка гетеры, родившегося через пять лет после начала их связи, долгое время считали незаконнорожденным… Только когда оба старших сына Перикла погибли от чумы, ребенок наложницы был признан наследником.

Аспазия быстро добилась уважения, достойного жены правителя, сохранив при этом свободу, какой могли пользоваться лишь гетеры. Она не чуралась застолий, сама их организовывала, являясь душой и центром увеселений… Более того, позволяла себе принимать посетителей и в отсутствие мужа, развлекала их беседой, угощала вином, что, по афинским обычаям, являлось совсем уж недопустимым.

Многие утверждали, что милетская гетера превратила жилище правителя в дом разврата. На философских пирах непременно присутствовали красивые девушки для вполне определенных целей. Что касается военных походов, в которых верная подруга сопровождала своего супруга и благодетеля, то она делала это не в одиночку: за ней непременно следовал обоз куртизанок из ее школы, и женщины неплохо зарабатывали, ублажая изголодавшихся без любви мужчин.

В конце концов народное собрание обвинило подругу Перикла в сводничестве и развращении юных девушек. Аспазия предстала перед судом. Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы защитником не выступил сам Перикл. Великий правитель плакал! «Он бы не пролил столько слез, если бы речь шла о его собственной жизни», — не без иронии подметил Эсхил. Слезы отважного полководца и государственного мужа настолько поразили судей, что те согласились признать невиновность гетеры. Но несмотря на это в появлявшейся череде бесконечных комедийных пьес ее продолжали высмеивать как распутную и продажную женщину.

После суда Аспазия смирилась с традиционной для благочестивых матрон ролью супруги-затворницы. Возможно, наедине с Периклом она продолжала обсуждать государственные вопросы и даже давала правителю советы, но шумные философские пиры в их доме больше не устраивались. История же донесла до наших дней такой факт. Когда Сократа полушутливо-полусерьезно спрашивали, как воспитать хорошую жену, он без тени сомнения отвечал: «Об этом гораздо лучше расскажет Аспазия!» Как всякая примерная супруга, она прощала мужу минутные слабости, после которых он все равно возвращался к ней — великой искуснице по части разжигания любовных страстей.

«Каким великим искусством или силой она обладала, если подчинила себе занимавших первое место государственных деятелей и даже философы много говорили о ней как о женщине незаурядной, — писал Плутарх. — Тем не менее очевидно, что привязанность Перикла к Аспазии была основана скорее на страстной любви. Говорят, что при уходе из дома и при возвращении с площади он ежедневно приветствовал ее и целовал».

Перикл и Аспазия прожили вместе двадцать лет. А потом на Афины с Востока обрушилась страшная эпидемия, которая скосила множество афинян. Не обошла она и дом Перикла. Ушла из жизни его сестра, умерли оба сына от первого брака. Потом наступила очередь самого правителя…

После смерти супруга Аспазия незамедлительно вышла замуж — вернее, перешла на содержание к некому торговцу скотом, бывшему когда-то ее учеником, Лизиклу, решив своими руками сделать из него великую личность. Благодаря ее педагогическим стараниям недавний скототорговец превратился в прекрасного оратора, снискавшего повсеместную популярность в Афинах. Через год его уже избрали стратегом, а еще через несколько месяцев он погиб в одном из сражений…

Пережила Аспазия и смерть еще одного стратега — Перикла-младшего, собственного сына, одержавшего победу над спартанцами в морской битве при Аргинусских островах. Но, увы, неблагодарные сограждане казнили его в числе других стратегов только за то, что не все трупы погибших в этом сражении афинян были выловлены из бушующих волн и погребены в земле.

Говорят, вскоре после этого и его мать отошла в мир иной…

---

13

Переодетая Аспазия находилась на корабле, который вез из Милета афинского стратега обратно в Самос.

Когда трирема вышла из гавани в открытое море, милезианка, стоя рядом со своим другом, глядела на удаляющийся цветущий ионический город. Взгляд Аспазии не отрывался от исчезающих вдали вершин родного города. Душа ее была полна гордости при мысли, что здесь, в этом городе, где она в первый раз увидела свет, она одержала самую прекрасную победу в своей жизни и опутала цепями любви лучшего из эллинов.

Перикл также глядел на исчезающий ионийский город сверкающим взглядом. Он вспоминал прожитые в нем счастливые дни, и ему казалось, что его несравненная подруга, подобно Антею, приобрела новую силу от прикосновения к родной земле.

— Я готов оплакивать, — сказал он, — наш исчезнувший медовый милезийский месяц, но меня успокаивает мысль, что я везу тебя с собой, как мою лучшую добычу.

— Счастье и любовь будут повсюду следовать за нами, — возразила Аспазия, — мы оставляем за собой только одно, чего может быть не найдем снова — это счастливую таинственность, которой мы там наслаждались, и свободу от всяких цепей…

Перикл опустил голову и задумался.

— Возвратившись в Афины, — продолжала Аспазия, — ты снова сделаешься правителем государства, на поступки которого устремлены все взгляды. Ты снова сделаешься афинским гражданином, связанным строгими правилами, снова будешь супругом Телезиппы, а я… я опять буду только чужестранкой, не имеющей ни родины, ни прав, буду, как выражается твоя супруга Телезиппа и ее подруги, гетерой из Милета.

Перикл медленно поднял голову и пристально поглядел в лицо подруги.

— Разве ты желала бы другого, Аспазия? — спросил он. — Разве ты не смеялась постоянно, как над рабством, над браком и не смотрела на женские покои афинян иначе, как на тюрьму?

— Я не помню, Перикл, — возразила Аспазия, — чтобы ты когда-нибудь спрашивал меня, что я выберу: положение гетеры или жены афинянина?

— А если бы я это сделал, — сказал Перикл, — если бы задал этот вопрос, какой ответ дала бы ты?

— Я сказала бы тебе, — отвечала Аспазия, — что я не желаю выбрать ни того, ни другого, что добровольно я не сделаюсь ни гетерой, ни женой афинянина.

Перикл был озадачен.

— Женой афинянина… — повторил он. — В таком случае, ты осмеивала не вообще брак, а только афинский брак? Скажи мне, где во всем свете найти идеальный брачный союз, который заслужил бы твое одобрение?

— Этого я не знаю, — возразила Аспазия, — и думаю, что такого идеала не существует нигде на свете, но я ношу его в себе.

— А что нужно было бы, чтобы осуществить то, что ты носишь в себе? спросил Перикл.

— Всякий брак должен был бы основываться на законах свободы и любви.

— А что должен делать я, — сказал Перикл, — чтобы достичь вместе с тобой этого идеала?

— Ты должен дать мне все права супруги, не отнимая у меня ни одного из тех прав, которые до сих пор давал, как твоей возлюбленной, — отвечала Аспазия.

— Ты желаешь, — сказал Перикл, — чтобы я развелся с Телезиппой и привел тебя вместо нее, как хозяйку моего дома — это для меня понятно, но я не понимаю остальной части твоих требований: что понимаешь ты под правами, которых я не должен отнимать?

— Прежде всего, право не признавать между мной и тобой никакого другого закона, кроме любви, — отвечала Аспазия. — В таком случае я буду равна тебе как возлюбленная, а не раба. Как супруг — ты господин дома, но не мой. Ты должен довольствоваться одним моим сердцем, не стараясь заковывать в цепи мой дух и принуждать к скучной бездеятельности и праздному одиночеству женских покоев.

— Ты хочешь принести в дар сердце, — сказал Перикл, — а твой ум должен быть общим достоянием. Ты не желаешь отказаться от постоянного соприкосновения во всем, что только может придумать твоя фантазия, что может занимать твой ум.

— Ты понял меня! — вскричала Аспазия.

— И если бы мы сделали попытку подобного союза, — сказал Перикл, уверена ли ты, что эта попытка осуществима не только с точки зрения предрассудков, но и с точки зрения любви?

— Если она кажется тебе невозможной, то кто принуждает нас делать это? — улыбаясь, возразила Аспазия, прижимая к себе друга с нежным поцелуем и начиная разговор о другом…

Путь к Самосу прошел незаметно. Отдав некоторые приказания флоту, Перикл снова взошел на трирему, чтобы идти в Хиос.

— Как! — шутя, вскричала Аспазия. — Ты чувствуешь такое сильное желание снова увидеть одну из любимых красавиц, которая, насколько я знаю, живет на Хиосе у поэта Иона.

Перикл улыбнулся ее словам, как шутке.

На этот раз спутником Перикла был Софокл, немало удивленный, найдя милезианку в хорошо знакомом мужском костюме на корабле Перикла. Она снова была очаровательным юношей, тайна которого была известна только немногим посвященным.

На Хиосе, жители которого считались богатейшими людьми во всей Элладе, жил трагический поэт Ион, родом хиосец, трагедии которого заслужили ему в Афинах много лавров, хотя, может быть, при первом представлении он приобрел расположение афинских граждан несколькими бочками хиосского вина, которое он раздал народу. Он был, как уже доказывает его щедрость, одним из богатейших людей в Хиосе и, как таковой, пользовался большим влиянием на родном острове. С Периклом Ион был не в особенно хороших отношениях с тех пор, как они были соперниками в расположении прекрасной Хризиппы, и поэт был все еще раздражен против Перикла, хотя красавица осталась его возлюбленной и последовала за богачом на его родину.

Перикл очень сожалел о дурных отношениях с бывшим соперником, так как желал добиться от хиосцев многих немаловажных уступок в пользу афинян и должен был бояться, что влиятельный Ион поддастся личному нерасположению.

Софокл взял на себя примирить Перикла с Ионом и, так как никто лучше поэта не был способен на роль посредника, то эта попытка удалась ему настолько, что Ион сейчас же пригласил Перикла к себе вместе с Софоклом и считал за честь угощать у себя обоих афинских стратегов.

Перикл мог пробыть в Хиосе только с одного утра до другого, и после того, как большая часть дня была посвящена политическим переговорам, он в сопровождении Софокла отправился в дом богатого хиосца не вдвоем. Аспазия, не без тайного умысла, настояла, чтобы ее друг позволил ей следовать за ним, на этот раз переодетой рабом, который должен был сопровождать его всюду.

Тайный план милезианки состоял в том, чтобы сделать безвредной встречу Перикла с прекрасной Хризиппой и отвлечь от нее внимание своего друга, а также и внимание красавицы от Перикла.

Перикл согласился на переодевание Аспазии, видя причину этого в желании своей подруги познакомиться с Хризиппой.

Ион жил в своем имени на очаровательном обрывистом морском берегу, который был окружен цветущими виноградниками.

Хозяин повел своих гостей на террасу, у подножия которой расстилалось голубое море и открывался очаровательный вид. Когда гости насладились этим видом, он пригласил их опуститься на мягкие подушки и велел подать освежительное питье в серебряных кубках.

Хризиппа присутствовала при приеме гостей. Она еще цвела, как роза, но ее тело среди богатой жизни на Хиосе настолько развилось, что тонкий вкус афинян не мог не быть слегка оскорблен. Она походила на гордую, вполне развившуюся розу, но роза есть роскошнейший и благоухающий, но не прекраснейший цветок.

Ион, который был в сущности человек добрый и любивший повеселиться, принял Перикла с непритворным дружелюбием. Он поднял кубок со своим лучшим вином за здоровье Перикла и не забыл также его знаменитого спутника, благородного Софокла.

Но когда далее Ион стал восхвалять успехи обоих, Софокл отклонил его похвалы, говоря, что вся честь принадлежит его другу Периклу.

— Но, — продолжал Софокл, обращаясь к Иону и нескольким приглашенным им знатнейшим хиосцам, — вы были бы несправедливы, если бы видели в нашем Перикле только государственного человека и полководца — слава о его предприятиях и победах идет по всей Элладе, но она говорит только о тех качествах великого человека, которые вызывают шум и сверкают издали. Я же знаю те благородные и скромные добродетели, которые, может быть, заслуживают славы. Вы знаете о тех победах, которые он одержал под Самосом, но вы не знаете, что каждый из пятидесяти богатых самосцев, которых он послал заложниками в Лемнос, тайно предлагали ему по таланту за освобождение, но он отказался от этих сумм, точно так же, как и от тех, которыми хотел подкупить его персидский сатрап. Все знают, сколько неприятельских кораблей пустил он ко дну, скольких врагов умертвил, но я скажу вам, скольких оставил в живых из сострадания, насколько дорожил жизнью своих воинов. Сколько раз слышал я его, шутя говорящим солдатам, что если бы это от него зависело, то они жили бы вечно. Он придумал железные руки для своих кораблей, чтобы пощадить руки и ноги из человеческого мяса. Вы не знаете, что он мудрец в часы спокойствия, что он, даже в лагере, в свободные минуты рассказывал своим воинам про ветер, грозу, солнечное и лунное затмения и всевозможные небесные явления, за что многие называли его колдуном. О его учености и философских знаниях они такого высокого мнения, что многие в настоящее время утверждают, что он обратил в бегство Мелисса, знаменитого философа, не столько ловкой стратегией, как убедительными силлогизмами. Во всем лагере не было более мягкого и в то же время более строгого, более уважаемого и, вместе с тем, более любимого человека, чем он. Вот что хотел я сказать вам о Перикле, чтобы вы могли достойно чтить этого благородного и прекрасного человека не только как стратега и военного героя. Как таковой, он, конечно, заслуживает похвалы, но, может быть, не безграничной, так как из Самоса он отправился в Милет и простоял там на якоре более, чем было необходимо, на что я смотрю как на стратегическую ошибку.