Айседора Дункан - Моя жизнь. Моя любовь

• Название: Моя жизнь. Моя любовь
• Автор: Айседора Дункан
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007
• ISBN: 5-8189-0686-8

Жизнь Айседоры Дункан обещала быть необыкновенной с самого начала. В автобиографии она так говорит о своем рождении: «Характер ребенка определен уже в утробе матери. Перед моим рождением мать переживала трагедию. Она ничего не могла есть, кроме устриц, которые запивала ледяным шампанским. Если меня спрашивают, когда я начала танцевать, я отвечаю – в утробе матери. Возможно, из-за устриц и шампанского».

---

Как-то вечером, к моему удивлению, у нас появилась маленькая г-жа Мироская и пригласила меня обедать. Она была очень взволнована, потому что для нее выезд в город представлял великое событие. К обеду была даже заказана бутылка бургундского. Она просила подробно описать ей как выглядел Иван в Чикаго и что он говорил, и я рассказала про золотень, который он любил собирать в лесу, про то, как я раз увидела его с рыжими кудрями, освещенными солнцем, и с руками, полными цветов золотня, про то, что в моих мыслях он связан с этим цветком. Она принялась плакать, и я также. Мы распили еще бутылку бургундского и предались воспоминаниям.

Наступил сентябрь, и Елизавета, состоявшая в переписке с матерями своих прежних учеников в Нью-Йорке, получила от одной из них чек на возвращение в Америку и решила, что поедет туда делать деньги.

– Таким образом, – заявила она, – зарабатывая деньги, я буду делиться с вами, а когда ты сделаешься богатой и знаменитой, я снова соединюсь с вами.

Мне вспоминается, как на Главной улице Кенсингтона мы купили ей теплое пальто, посадили в поезд и, осиротевшие, втроем, вернулись в ателье, где в большом унынии провели несколько дней.

Наступил октябрь, холодный и мрачный. Впервые мы познакомились с лондонскими туманами, а питание дешевыми супами сделало нас малокровными. Даже Британский музей потерял свое очарование. Потекли долгие дни. У нас даже не хватило энергии, чтобы выходить из дому, и мы целыми днями сидели в ателье и играли в шашки кусками картона на самодельной шашечной доске.

С удивлением вспоминая нашу необыкновенную жизнеспособность, я с не меньшим удивлением вспоминаю этот период полного упадка наших сил. Бывали случаи, когда у нас не хватало решимости встать утром с постели и мы лежали целый день.

Наконец от Елизаветы пришло письмо с денежным переводом. Приехав в Нью-Йорк, она остановилась в гостинице «Букингем» на Пятой авеню, открыла школу и преуспевала. Это придало нам бодрости. Так как срок найма нашего ателье пришел к концу, мы сняли маленький меблированный домик в сквере Кенсингтон.

Как-то теплой ночью бабьего лета мы с Раймондом танцевали в саду, когда показалась редко красивая женщина в большой черной шляпе, которая подошла к нам и спросила:

– С какого места земного шара вас сюда занесло, мои милые?

– С Луны, а не с земного шара, – ответила я.

– С Луны, так с Луны… Во всяком случае – вы прелестны, – заявила она. – Не зайдете ли вы ко мне?

Мы последовали за ней в ее чудный дом у сквера Кенсингтон. Там с дивных полотен Берн-Джонса, Россетти и Вильяма Морриса на нас смотрело ее прелестное лицо.

Это была г-жа Патрик Кампбель. Сев за рояль, она заиграла и запела старинные английские песни, потом читала нам стихи, а в заключение просила меня протанцеватъ. Она отличалась царственной красотой: роскошными черными волосами, огромными черными глазами, молочным цветом кожи и шеей богини.

Мы все поголовно в нее влюбились, и эта встреча нас окончательно спасла от мрачного настроения, в которое мы впали. Начался перелом в нашей судьбе. Г-жа Патрик Кампбель выразила такой восторг перед моими танцами, что снабдила меня рекомендательным письмом к г-же Джордж Виндгэм. Мы узнали от нее, что молодой девушкой она дебютировала в доме этой дамы в роли Джульетты. Г-жа Виндгэм приняла меня очень мило и мне впервые пришлось пить английский пятичасовой чай перед камином.

В камине, в бутербродах, в крепком чае, в желтоватом уличном тумане и в английской манере растягивать слова есть что-то невыразимо привлекательное, и если до сих пор я была очарована Лондоном, то с этой минуты я его горячо полюбила. В доме царила волшебная атмосфера уюта и комфорта, культуры и удобства, и я должна признаться, что чувствовала себя так же привольно, как рыба, вернувшаяся в родную стихию. Меня сильно прельщала также прекрасная библиотека.

Г-жа Виндгэм устроила у себя в гостиной вечер с моим участием в присутствии всех артистических и литературных сил Лондона. Тут я встретила того, кто должен был оставить глубокий след в моей жизни. У него, пятидесятилетнего человека, была одна из самых красивых голов, которые я видела. Глубоко запавшие глаза под высоким лбом, классический нос и тонко очерченный рот, высокая, тонкая, слегка сутулая фигура, седые волосы с пробором по середине, вьющиеся около ушей, и на редкость приветливое выражение лица – таков был Чарльз Галлэ, сын знаменитого пианиста. Странно, что ни один из многочисленных молодых людей, готовых за мной ухаживать, и существования которых я даже не замечала, не привлекал меня совершенно. Но к этому пятидесятилетнему человеку я с первого взгляда страстно привязалась.

Он был большим другом Мэри Андерсон в ее молодости и, пригласив меня пить чай в свое ателье, показал тунику, которая была на ней во время выступления в «Кориолане» в роли Виржилии и которую он хранил как священную память. После этого первого посещения наша дружба сильно окрепла и не проходило дня, чтобы я не заходила к нему в ателье. Он мне много рассказывал о своем близком друге Бэрн-Джонсе, о Россетти, Вильяме Моррисе и всей школе Прерафаэлитов, о Уистлере и Теннисоне, которых он хорошо знал. В его ателье я, как зачарованная, проводила целые часы, и дружбе этого выдающегося художника я отчасти обязана тем, что мне открылось искусство старых мастеров.

В те времена Чарльз Галлэ состоял директором Новой Галереи, где выставлялись все современные художники. Это была прелестная маленькая галерея с двориком и фонтаном посередине, и Чарльзу Галлэ пришла в голову мысль, чтобы я там выступала. Он познакомил меня со своими друзьями художниками: сэром Вильямом Ричмондом, Андрью Лангом и композитором сэром Губертом Парри. Все они согласились прочесть лекцию: сэр Вильям Ричмонд об отношении танца к живописи, Андрью Ланг об отношении танца к греческой мифологии и сэр Губерт Парри об отношении танца к музыке. Я танцевала во дворе, вокруг фонтана, окруженного редкостными растениями, цветами и пальмами. Выступления мои имели большой успех: газеты печатали восторженные статьи, а Чарльз Галлэ был вне себя от радости; все видные люди Лондона приглашали меня на обед или чашку чая и наступил краткий период, когда счастье нам улыбалось.

Однажды днем на многолюдном приеме в маленьком особняке г-жи Рональд я была представлена принцу Уэльскому, впоследствии королю Эдуарду. Он заявил, что у меня тип красавицы Гейнсборо, и это мнение еще увеличило восторги лондонского общества.

Наше положение улучшилось, и мы наняли большое ателье у сквера Варвик; там я проводила целые дни, культивируя вдохновение, навеянное итальянской живописью, которую я изучала в Национальной галерее, хотя мне кажется, что тогда я находилась и под сильным влиянием Бэрн-Джонса и Россетти.

Как раз тогда в жизнь мою вошел юный поэт, только что покинувший университетскую скамью Оксфорда. Обладатель нежного голоса и мечтательных глаз, он происходил от Стюартов и звался Дуглас Эйнсли. Ежедневно в сумерки он приносил в ателье три или четыре томика и читал мне стихи Свинбурна, Китса, Браунинга, Россетти и Оскара Уайльда. Он любил читать вслух, а я обожала его слушать. Бедная мать, считавшая совершенно необходимым присутствовать при визитах молодого человека, хотя знала и любила эти стихи, но не могла понять оксфордской манеры их читать и часто засыпала, особенно под стихи Вильяма Морриса. Тогда юный поэт наклонялся ко мне и нежно целовал меня в щеку.

Эта дружба давала мне большое счастье и, имея таких друзей, как Эйнсли и Чарльз Галлэ, я не искала других. Чарльз Галлэ жил с очаровательной незамужней сестрой в маленьком старом доме на улице Кадеган. Мисс Галлэ была со мной тоже очень любезна и часто приглашала на интимные обеды втроем, и с нею я впервые побывала у Генри Ирвинг и Эллен Терри. Я впервые увидела Ирвинга в «Колоколах», и его великий талант так меня взволновал и привел в состояние такого восторженного энтузиазма, что я несколько недель жила под его впечатлением и ночами не могла уснуть. Что же касается Эллен Терри, то она сделалась тогда и навсегда осталась идеалом моей жизни. Тот, кто никогда не видел Ирвинга, не в состоянии понять грандиозного размаха и трепетной красоты его передачи. Нельзя описать очарования его интеллектуальной силы и глубины его драматизма. Гений этого артиста был так велик, что даже недостатки его становились качествами, перед которыми можно было только преклоняться. В нем таилось что-то от гениальности и величия Данте.

Однажды летом Чарльз Галлэ повел меня к Уотсу, знаменитому художнику, и я танцевала ему в саду. В доме художника я увидела чудесное лицо Эллен Терри, изображенное на множестве его картин. Мы гуляли с Уотсом по саду, и он мне рассказал много прекрасного об искусстве и своей жизни.

Эллен Терри была тогда в полном расцвете своей обаятельной женственности. Она уже не была высокой, стройной девушкой, которая пленила воображение Уотса, а женщиной величавой, с высокой грудью и широкими бедрами, совсем непохожей на излюбленный тип наших дней. Если бы современная публика могла видеть Эллен Терри во времена ее славы, она, конечно, досаждала бы артистке советами, как похудеть при помощи диеты, массажа и прочего, но я позволю себе заметить, что величавое выражение Эллен пострадало бы, если бы она, подобно теперешним артисткам, тратила свои силы на то, чтобы казаться молодой и худой. Она не была ни тонкой, ни стройной, но безусловно являлась прекрасной представительницей своего пола.