Айседора Дункан - Моя жизнь. Моя любовь

• Название: Моя жизнь. Моя любовь
• Автор: Айседора Дункан
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007
• ISBN: 5-8189-0686-8

Жизнь Айседоры Дункан обещала быть необыкновенной с самого начала. В автобиографии она так говорит о своем рождении: «Характер ребенка определен уже в утробе матери. Перед моим рождением мать переживала трагедию. Она ничего не могла есть, кроме устриц, которые запивала ледяным шампанским. Если меня спрашивают, когда я начала танцевать, я отвечаю – в утробе матери. Возможно, из-за устриц и шампанского».

---

Шарль Нуфлар был нашим постоянным гостем и однажды привел к нам в ателье двух своих приятелей: хорошенького юношу Жака Воньи и молодого литератора Андрэ Бонье. Шарль Нуфлар очень много гордился и ему доставляло большую радость демонстрировать меня своим друзьям в качестве необыкновенного продукта Америки. Конечно, я им тоже танцевала. Я тогда как раз изучала шопеновские прелюды, вальсы и мазурки. Мать аккомпанировала мне часами; она играла поразительно хорошо, обладая сильным, чисто мужским ударом, большим чувством и пониманием. Жаку Боньи пришла мысль попросить свою мать, г-жу де Сен-Марсо, жену скульптора, пригласить меня как-нибудь вечером потанцевать в кругу ее друзей.

У г-жи де Сен-Марсо был один из самых блестящих артистических салонов Парижа, и репетиция состоялась в ателье ее мужа. У рояля сидел необыкновенный человек с пальцами кудесника. Я сейчас же почувствовала к нему симпатию.

– Какой восторг! – вскричал он. – Какое очарование! Что за прелестное дитя! – И, заключив в объятия, расцеловал меня в обе щеки по французскому обычаю. Это был великий композитор Мессаже.

Наступил вечер дебюта. Я танцевала перед такими милыми и восторженными людьми, что была совершенно вне себя от радости. Они с трудом дождались окончания танца, чтобы воскликнуть: «Браво, браво, как она прелестна! Какой ребенок!» И в конце первого номера высокий человек с проницательными глазами встал с места, чтобы меня обнять.

– Как тебя зовут, девочка? – спросил он.

– Айседора, – отвечала я.

– А как твое уменьшительное имя?

– Когда я была маленькой, меня звали Доритой.

– О, Дорита, ты обворожительна, – воскликнул он и стал целовать мне глаза, щеки и рот. Затем меня взяла за руку г-жа де Сен-Марсо и объяснила:

– Это сам великий Сарду.

В этой комнате были собраны все, с кем считались в Париже, и когда я ушла, осыпанная цветами и комплиментами, мои три поклонника – Нуфлар, Жак Боньи и Андрэ Бонье – проводили меня домой, сияя гордостью и счастьем от того, что их маленький феномен пользовался таким успехом.

Из этих трех молодых людей одному было суждено стать моим большим другом, но не высокому и любезному Шарлю Нуфлару, не красивому Жаку Боньи, а низкорослому, бледнолицему Андрэ Бонье. Он был бледен, круглолиц и носил очки, но что за ум! Я всегда была cerе brale и, хотя этому не верят, но мои «мозговые» увлечения, которых у меня было множество, меня так же интересовали, как и увлечения сердечные. Андрэ, который в те времена писал свои первые книги, «Петрарка» и «Симонда», навещал меня ежедневно, и я через него познакомилась с лучшими образцами французской литературы.

К тому времени я научилась довольно свободно читать и говорить по-французски, и Андрэ Бонье читал мне вслух в нашем ателье после обеда и долгими вечерами. В его голосе звучала ритмичность и проникновенная нежность. Он мне читал произведения Мольера, Флобера, Теофиля Готье и Мопассана, и он же первый мне прочел «Пелеаса и Мелисанду» Метерлинка и всех современных французских авторов. Он поверял мне все свои впечатления и рассказывал о том, что он мечтает создать. Эти произведения, конечно, не принадлежали бы к типу наиболее ходких, но я убеждена, что имя Андрэ Бонье еще много веков будет известно как имя одного из самых очаровательных писателей своего времени. Два раза я видела Андрэ Бонье сильно взволнованным. Один раз по случаю смерти Оскара Уайльда. Андрэ пришел ко мне бледный и дрожащий, в состоянии страшного угнетения. Я читала и смутно слышала об Уайльде, но знала о нем очень мало. Мне были знакомы некоторые из его поэм, и я любила их. Андрэ мне рассказал кое-что из его биография, но, когда я спросила, почему Оскар Уайльд был посажен в тюрьму, Бонье покраснел до корней волос и отказался отвечать.

Он только дрожал, крепко сжимая мои руки, и очень поздно засиделся у меня, то и дело повторяя: «Вы моя единственная поверенная». После его ухода у меня осталось впечатление, что сверхъестественное несчастье посетило мир. Некоторое время спустя он снова появился с бледным и трагическим лицом. Он не хотел мне открыть причину своего волнения, но молча сидел с окаменевшим лицом и глазами, устремленными в точку. Уходя, он меня поцеловал в лоб с таким значительным выражением, что у меня явилось предчувствие угрожающей ему близкой смерти. Меня мучил болезненный страх, пока, три дня спустя, он не вернулся в превосходном настроении духа и не признался, что дрался на дуэли и ранил своего противника. Причины дуэли я так и не узнала, как, впрочем, ничего не знала о его личной жизни. Обычно он появлялся каждый день около пяти или шести часов вечера, и тогда мы читали вслух или шли гулять в зависимости от погоды и настроения. Как-то мы сидели в Медонском лесу на открытом месте, где пересекаются четыре дороги. Дорогу направо он назвал Богатством, дорогу налево – Миром… а дорогу прямо перед нами Бессмертием. «Где же находимся мы сами?» – спросила я. «В царстве Любви», – тихо ответил он. «Тогда я здесь останусь!» – вскричала я в восторге. Но он только ответил: «Здесь оставаться мы не можем», встал и быстро пошел по дороге Бессмертия.

Разочарованная и недоумевающая, я побежала за ним, крича: «Почему, почему, почему вы меня покидаете?» Но всю дорогу домой он не говорил ни слова и неожиданно попрощался со мной у дверей ателье.

Эта странная и страстная дружба продолжалась уже больше года, когда я, в невинности своего сердца, решила придать ей другой характер. Однажды вечером я устроила так, чтобы отправить мать и Раймонда в оперу и остаться одной. Я купила бутылку шампанского, поставила ее с двумя бокалами на столик, убранный цветами, надела прозрачный хитон и, украсив волосы розами, стала поджидать Андрэ, чувствуя себя, точно Таис. Он пришел, казался удивленным и растерянным и почти не притронулся к шампанскому. Я ему танцевала, но он выглядел рассеянным и вдруг ушел, говоря, что ему предстоит много писать в этот вечер. Оставшись одна с розами и шампанским, я горько заплакала.

Если вспомнить, что тогда я была молодая и замечательно хорошенькая, трудно дать объяснение этому случаю, и, действительно, я так его и не разгадала. Тогда же могла лишь в отчаянии думать: «Он меня не любит». И из чувства уязвленного самолюбия и самой себе назло я стала сильно кокетничать с другим поклонником из моего трио, высоким, светловолосым и красивым и настолько же предприимчивым в области поцелуев и объятий, насколько Андрэ был сдержан. Но и этот опыт окончился неудачей. В один прекрасный вечер после обеда с шампанским в отдельном кабинете он повез меня в гостиницу и записал под именем супругов X. Я дрожала, но была счастлива. Наконец-то я узнаю, что такое любовь. Я оказалась в его объятиях, унесенная вихрем страстных ласк, с бьющимся сердцем, с каждым нервом, отвечающим на призыв любви, со всем своим существом, тонущим в безумном счастии, я пробуждалась к жизни, я ликовала – как вдруг он резким движением поднялся и, падая на колени перед кроватью, воскликнул в невыразимом волнении: «О, но почему же вы мне не сказали? Ведь я был близок к преступлению. Нет, нет, вы должны оставаться невинной. Одевайтесь, одевайтесь скорей!»

И, не внимая моим протестам, он накинул на меня пальто и, выйдя из гостиницы, поспешил усадить в экипаж. Всю дорогу домой он вслух проклинал себя.

«К какому преступлению был он близок?» – не раз спрашивала я себя. Голова у меня кружилась, я чувствовала себя больной и несчастной и была очень подавлена, когда меня вновь покинули у дверей ателье. Мой молодой светловолосый друг больше не возвращался, вскоре после этого уехал в колонии, но когда я встретила его несколько лет спустя, он меня спросил: «Простили ли вы меня?» – «Но за что же?» – спросила я…

Таковы были первые приключения моей юности у границ той неведомой страны, которая называется Любовью, в которую я мечтала войти, но которая долгие годы оставалась для меня закрытой, благодаря тому религиозному страху, который я внушала своим поклонникам. Но последняя встряска сильно повлияла на мою восприимчивую натуру и направила все ее способности в сторону искусства, дававшего радости, в которых мне отказывала любовь.

* * *

Много дней и ночей проводила я в ателье в поисках танца, способного воплотить в движениях тела божественность человеческого духа. Я целыми часами простаивала совершенно спокойно. Мать часто пугалась, видя меня подолгу стоящей неподвижно и как бы в трансе, но я искала и в конце концов нашла основной источник всякого движения, исходную точку любой силы, единство жеста, поле зрения для создаваемого танца, открытие, на котором и покоилась созданная мною школа. Балетная школа учила, что источник этот находится посередине спины, у основания позвоночника. «От этой оси, – говорит балетмейстер, – должны свободно двигаться руки, ноги и туловище, наподобие марионетки. В результате этого метода мы имеем механические движения, недостойные души». Я, напротив, пыталась добиться, чтобы источник духовного выражения проник во все излучины тела, наполняя его вибрирующим светом – центробежная сила, отражающая духовный взор. После долгих месяцев, когда я научилась собирать всю свою силу в этот единый центр, оказалось, что лучи и колебания слушаемой мною музыки устремлялись к этому единому ключу света внутри меня – там они отражались не в мозговых восприятиях, а в духовных, и эти духовные восприятия я могла выражать в танце. Я часто пыталась объяснить артистам эту первую главную теорию моего искусства, и Станиславский в своей книге «Моя жизнь в искусстве» упоминает об этом.