Гордон Диксон - Потерянный

• Название: Потерянный
• Автор: Гордон Диксон
• Издательство: АСТ, Terra Fantastica
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1997
• ISBN: 5-15-000428-6,5-7921-0196-5

Воины Дорсая — офицеры и солдаты, мужчины и женщины, старики и дети, — сражаясь за свою независимость, противостоят захватчикам-землянам. Ум, сила и отвага — против подлости и коварства. Кровопролитные сряжекия на планетах и в космосе, опасные операциии космические десанты — таков удел обитателей Дорсая, планеты космических героев, известной всей Галактике.

Этот том знаменитого военно-фантастического цикла Гордона Р.Диксона «Дорсай», вошедший в сокровищницу мировой фантастики, включает короткие романы «Аманда Морган», «Братья», «Потерянный» и «Воин».

---

Будь у нас достаточное количество «понюхавших пороху» солдат, не говоря уже о ветеранах-дорсайцах, мы могли бы так организовать оборону, что после громадных потерь наступающие поневоле прекратили бы бесплодные атаки.

Никто из нас не высказал этого соображения вслух, но оба мы отчетливо понимали, что поражение наше неизбежно и единственное, на что мы способны, — это нанести как можно больший урон противнику.

И вот еще что было очевидно и не обсуждалось: чем яростнее будет оборона Гебель-Нахара, тем меньше будет оснований у губернаторов и Уильяма обвинить дорсайских военных в непрофессионализме.

Закончился мой завтрак, а вместе с ним и лекция по тактике обороны.

— Где сейчас Аманда? — спросил я, вставая из-за стола.

— Работает вместе с Падмой... или нужно говорить: Падма работает вместе с ней, — ответил Ян.

— Я не знал, что экзоты изменили своим принципам невмешательства в военные конфликты.

— А он и не участвует. Обычная линия поведения экзотов — делиться знаниями с тем, кому они нужны. И ты это прекрасно знаешь. Они пытаются найти политическое решение проблемы, чтобы репутация дорсайцев не пострадала.

— А твое мнение — реально ли им отыскать такое решение?

Ян пожал плечами.

— Дело в том... — Ян замолчал, бесцельно перебирая разложенные на столе бумаги. — Они рассматривают проблему под несколько другим углом, чем мы, военные, и я не силен в оценке их стратегии, но... мы не должны терять надежды.

— Кстати, у тебя не возникало мысли, что Мигель с его знанием характеров и образа жизни нахарцев может быть им полезен?

— Да. Я говорил об этом и просил Мигеля оказать помощь, если таковая потребуется. Насколько я знаю, пока к нему за советами не обращались.

Ян поднялся, и мы пошли; он — в свой рабочий кабинет, а я — в штаб, заниматься вопросами организации обороны.

Мигеля в штабе не оказалось, тогда дежурный отправил меня на первую террасу, где господин капельмейстер уже начал отработку первых навыков обращения с оружием. Мы потратили на это почти все, утро, но вскоре пришлось прервать занятия, и не потому, что команду уже нечему было учить (как раз наоборот), а потому, что нетренированные солдаты находились на пределе физических сил и бесконечно совершали одну ошибку за другой уже просто по причине усталости.

Скомандовав отбой и отправив своих музыкантов на отдых, Мигель провел меня в свой кабинет, куда дневальный принес бутерброды и кофе.

Покончив с едой, я встал и подошел к стене, где висела так заинтересовавшая меня в первое посещение «ископаемая» волынка.

— Ну и штучка... Ян скромно признался, что кое-как сможет справиться с шотландской волынкой, ну а если мне хочется послушать вот эту, то следует попросить Мигеля.

Мигель смотрел на меня из-за стола и улыбался. Эти утренние часы учений изменили его до неузнаваемости, о чем он сам не догадывался. Он помолодел, повеселел, и, конечно, ему был приятен мой интерес к этому необычному инструменту.

— Она называется gaita gallega. А если точнее — это один из видов gaita gallega — волынки, которую делали в Галисии на планете Земля и которую, пожалуй, можно и сейчас там встретить. Если умеешь играть на шотландской волынке, то справиться с этим инструментом не составляет особого труда. Ян поскромничал или хотел, чтобы я продемонстрировал свои музыкальные способности.

— Наверное, он считает, что у тебя получится гораздо лучше.

— Хорошо... — Мигель снова улыбнулся. — Ну разве что чуть-чуть. — Он встал из-за стола и подошел ко мне. — Ты действительно хочешь ее послушать?

— Очень хочу.

— Тогда выйдем отсюда, — предложил Мигель, снимая инструмент со стены. — Она не предназначена для столь маленькой комнаты.

Мы вернулись на террасу, туда, где совсем недавно отрабатывали боевые приемы и где до поры застыло в молчании грозное оружие. Рядом с ним постоял Мигель в коротком раздумье, и вот уже ремень, прикрепленный к обоим концам басовой трубы, перекинут через плечо, сама труба, словно указующий перст, направлена в небо; губы его обхватили мундштук, пальцы пробежали по отверстиям в сопелке, меха набрали воздух, и он начал играть.

Музыка волынки подобна дорсайскому виски. Или вы не выносите ее, или считаете непревзойденной и ни с чем несравнимой. Я принадлежу к тем, кто находит своеобразную прелесть в этих звуках. Здесь, в Гебель-Нахаре, я понял — почему. Мои предки — не только шотландские горцы; течет в моих жилах немалая толика испанской крови, а вот сейчас я узнал, что полюбившийся инструмент по праву принадлежит и моим испанским предкам.

Меряя шагами площадку, Мигель играл незатейливую шотландскую мелодию «Лесные цветы», вдруг он резко остановился, сделал шаг к крепостной стене и, устремив свой взгляд на равнину, заиграл незнакомое.

Пусть найдутся достойные слова для описания охвативших меня чувств. В ритме мелодии не было ничего шотландского. Она была испанская — испанская по духу, испанская «до мозга костей». Заключенная в изысканную музыкальную форму, мелодия превращалась в яростный, гневный вызов, от которого пульсирует в жилах кровь и волосы на голове поднимаются дыбом.

Мигель закончил на протяжной, как стон, затухающей ноте, снял с плеча лишенный воздуха мешок, повернулся, и я увидел его лицо — лицо, с которого исчезло выражение юношеского задора. Передо мной стоял усталый, опустошенный человек.

— Что это было? — спросил я.

— Для приличной компании у нее есть приличное название, — тихо произнес он. — Но его забыли. Нахарцы называют ее просто «Su Madre».

— Вот что ты должен сыграть, если хочешь вызвать на бой врага.

Неожиданно, словно последние силы покинули его, Мигель тяжело опустился на уступ крепостной стены и сложил на коленях волынку.

— И они любят меня. — Он слепо глядел на ровные стены казарм. — Мой оркестр, мой полк — они любят меня.

— Во всяком правиле есть свои исключения, — не отрывая взгляда от его лица, сказал я, — но обычно солдаты, служащие под началом офицера-дорсайца, любят его.

— Я говорю не об этом. — Мигель продолжал упорно разглядывать серую казарменную стену. — Ни для кого здесь не секрет, что я решил никогда не брать в руки оружие, — с того самого дня, когда я подписал контракт и стал капельмейстером.

— Хорошо, — кивнул я. — Пусть будет так.

Он поднял на меня глаза и снова отвел их в сторону.

— Ты знаешь, как в этой сумасшедшей стране с ее непонятной культурой и извращенными традициями смотрят на трусов — людей, которые могут, но не хотят сражаться. Они делают все, чтобы уничтожить даже память о них на этой земле. Высшая доблесть мужчины — уничтожить труса. Но меня не трогают. Даже на дуэли не вызывают.

— Они не верят тебе.

— Не верят... — повторил он, и жестким, яростным стало его лицо. — Почему?

— Потому что они слышат лишь слова, — резко ответил я. — На каком бы языке ты ни говорил — слова есть занавес, за которым скрываются истинные мысли. Ты произносишь — «никогда не возьму в руки оружие», и они понимают — ты настолько искусно владеешь этим оружием, что здесь тебе нет равных. По манере речи, даже по твоей походке они видят, что ты можешь, и не верят тебе. Как же иначе?

— Это ложь! — воскликнул в одно мгновение оказавшийся на ногах Мигель. — Я верю, и это свято для меня. С тех пор...

Он замолчал.

— Может быть, нам стоит продолжить учения? — как можно мягче произнес я.

— Нет! — резко бросил он. — Я обязан это сказать. Может, другой возможности не будет... Я хочу, чтобы хоть кто-нибудь...

Мигель замер на полуслове. Он должен был сказать — «чтобы хоть кто-нибудь понял»... но не мог заставить себя произнести эти слова. А я не мог помочь ему. После смерти Элизы я научился выслушивать людей. И есть во мне нечто, безошибочно подсказывающее, когда нужно сказать, а когда промолчать, не помогать твоим собеседникам высказать то, что хотят, но не решаются произнести вслух. И сейчас я тоже молчал.

Несколько долгих секунд на лице Мигеля, как в зеркале, отражались следы яростной внутренней борьбы, но вот оно разгладилось, успокоилось — мир снова установился в его душе.

— Нет, — словно убеждая самого себя, повторил он. — То, что думают люди, ничего не значит. Вряд ли мы переживем завтрашний день, и поэтому я должен знать...

Он внимательно смотрел на меня.

— Я обязан объясниться и хорошо, что рядом оказался такой человек, как ты. Наши семьи живут одной жизнью, мы из одного кантона, нас окружают одни соседи, у нас одни предки...

— Ты никогда не думал, что не обязан никому ничего объяснять? — спросил я. — Когда родители поднимают тебя на ноги, они тем самым отдают долг своим родителям, не более. Хорошо, допустим, ты чувствуешь себя обязанным — и это спорный вопрос, потому что с тех пор, как Дорсай стал планетой свободных граждан, наш единственный и главный долг — добывать ей средства к существованию, заключая межпланетные контракты. Ты свой долг выполнил — стал капельмейстером. Все остальное — твои личные дела.