Борис Ардов - Table-Talks на Ордынке

• Название: Table-Talks на Ордынке
• Автор: Борис Ардов
• Издательство: Инапрес
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1997

Сборник воспоминаний о жизни московского дома Н. А. Ольшевской и В. Е. Ардова, где подолгу в послевоенные годы жила Анна Ахматова и где бывали известные деятели литературы и искусства. Читатель увидит трагический период истории в неожиданном, анекдотическом ракурсе. Героями книги являются Б. Пастернак, Ф. Раневская, И. Ильинский и другие замечательные личности.

В книгу вошли повести «Легендарная Ордынка» протоиерея Михаила Ардова, «Table-talks на Ордынке» Бориса Ардова и «Рядом с Ахматовой» Алексея Баталова.

---

Когда разминулись, Радлов произнес:

— При социализме они будут это делать смокингами…

Я помню несколько изумительных карикатур Радлова, относящихся к той же ранней советской эпохе.

Кладбище. Полуразрушенный, но когда-то роскошный склеп. Возле выбитой двери на земле расположились беспризорники, они играют в карты и пьют водку. А подпись такая:

«И пусть у гробового входа
Младая будет жизнь играть».

И еще. В Музее экскурсия советских подростков, они стоят перед портретом Л. Н. Толстого. Один из мальчиков спрашивает учителя:

— Что это за старый хрен в толстовке?

Ардов говорил, что одним из самых остроумных людей, каких он знал в своей жизни, был Михаил Глушков. (Этот человек описан Ильфом и Петровым в «12 стульях» под фамилией Изнуренкова). Он родился в Киеве в состоятельной семье, а в 1916 году получил миллионное наследство, ему достался огромный доходный дом на Крещатике. Но Глушков пропил, прогулял и проиграл его в карты в течение нескольких месяцев.

Его осуждал «весь Киев» — потерять такое достояние!..

Но тут грянул год семнадцатый, потом восемнадцатый… И все частные дома у владельцев отобрали. И опять «весь Киев» говорил о Глушкове, только на этот раз не с осуждением, а с завистью. Все-таки попользовался своим наследством…

Глушков был страстным игроком в карты, на билльярде, на ипподроме. В день бегов он обычно поступал так. Садился на извозчика и до ипподрома заезжал по очереди ко всем московским конферансье, продавал им за наличные деньги репризы — шутки. Он придумывал их по дороге от одного к другому Если же в день бегов этого не происходило, конферансье начинали звонить друг другу по телефону:

— У тебя Глушков был?.. Не был?..

В редакции журнала «Крокодил», где Глушков состоял сотрудником, происходила очередная «чистка», то есть проверка на благонадежность. Председательствующий задал Глушкову такой вопрос:

— В 1918 году Красная армия ушла из Киева, а вы в городе остались. В каком качестве вы оставались в Киеве?

— В качестве населения, — отвечал Глушков.

— Что это значит? — спросил председатель.

— Ну, красные и белые приходят и уходят, а население остается…

За это и за прочие подобные ответы, Глушкова из редакции уволили.

А вот пример того, как он шутил. Как-то раз Глушков отправился на бега прямо из редакции. Часа через три вернулся. Его спрашивают:

— Со щитом или на щите?

Он отвечает:

— В нищете.

В журналах Глушков главным образом придумывал темы для карикатур и подписи к ним. Например, такое. Фойе жалкого советского «клуба». На стене надпись: «Плевать запрещается. Штраф 1 рубль». Под этим плакатиком стоит хулиган со своей девкой и говорит ей:

— Плюй, Манька! Я — угощаю!..

В двадцатые годы одному аристократу сказали:

— Вы — бывший князь?

— А почему же — бывший? — спросил тот.

— Ну, как же, — говорят, — ведь у нас титулы отменены…

— Помилуйте, — отвечал аристократ, — ведь князь это прежде всего порода… Вы же не говорите «бывший сеттер»…

В те годы, как впрочем и теперь, дебатировался вопрос о реставрации монархии в Советской России. Кто-то по сему поводу пошутил:

— Самым серьезным претендентом является наследник короля Югославии.

— Отчего же именно он?

— Оттого, что он — серб и молод.

В свое время Ардов был в добрых отношениях с известным в Москве невропатологом Виктором Лазаревичем Минором. Он долгое время жил холостяком, а потом женился, подобно доктору Живаго, на дочери дворника своего дома. При встрече Ардов спросил его:

— Виктор Лазаревич, вы, говорят, женились?

— Да, я сочетался браком…

— А давно ли?

— Видите ли, дорогой мой, — сказал Минор, — современные браки подобны современным войнам, их не объявляют, в них сползают постепенно.

Как-то Е. услышал рассказ о том, каким образом на кораблях борются с крысами. Моряки ловят нескольких самцов, сажают их в железную бочку, а корма не дают. И вот крысам приходится жрать друг друга. В конце концов, побеждает самый сильный самец, которого потом выпускают из неволи, и он, якобы, начинает истреблять себе подобных…

— Интересно, — сказал Е., - мне кажется, что точно по такому же принципу в ЦК КПСС выбирают Генерального секретаря.

Е. ввел в обиход такое:

— Декларация прав белого человека.

Он же слегка дополнил известный в свое время пропагандистский афоризм — «Советское — значит отличное».

Он говорил:

— Советское — значит отличное от хорошего. Или даже так: — советское значит отличное от нормального.

Одна дама спросила Е.:

— Почему на полотнах Ильи Глазунова у всех персонажей такие огромные, выразительные глаза?

— Это происходит от фамилии художника, — отвечал Е., - если бы его звали Попкин или Пипкин, была, бы совсем другая живопись…

В восьмидесятые годы либеральная газета «Московские новости» опубликовала статейку, в которой автор жаловался на дискриминацию евреев. Поводом для сетований стало вошедшее в обиход выражение «лица еврейской национальности». Почему-то, — возмущался он, — никогда не пишут «лица русской национальности» (или «грузинской»), в этом словосочетании всегда фигурируют только евреи.

Ознакомившись с этой публикацией, Е. сказал:

— Удивительно, что ему в голову не пришла самая простая разгадка. «Лицо еврейской национальности» — буквальный перевод на советский язык русского выражения «жидовская морда».

Когда было опубликовано сочинение Солженицына «Бодался теленок с дубом», Е. сказал:

— Я очень уважаю Александра Исаевича. Дай Бог ему долгих лет жизни. Но теперь он как бы сам себе сочинил некролог. Не дай Бог, он умрет, и газеты напишут «Теленок дал дуба».

Вместе с «перестройкой» и «гласностью» в стране начался шабаш колдунов, астрологов, экстрасенсов. Е. сетовал по этому поводу:

— Ну, вот… выпустили Джуну из Бутырки…

III

Киносценарист Алексей Яковлевич Каплер был превосходным рассказчиком. Мне особенно запомнилась такая его новелла. Каплер был одним из пассажиров того самого вагона, в котором во время войны эвакуировали из Москвы писателей. И вот на какой-то станции театральный критик, будущий «космополит» Иосиф Ильич Юзовский нашел между вагонами погибающего человека. Это был польский еврей, которого интернировали, везли куда-то под охраной, а на этой самой станции он сбежал и скрывался несколько дней. Он был страшно голоден… Юзовский сжалился над ним, привел в свой вагон. Бедняге дали чаю, как-то покормили его… Он отогрелся и стал с любопытством осматриваться. От его взгляда не укрылось, что люди, к которым он попал, не случайные попутчики, не обычные железнодорожные пассажиры. Они все были между собою знакомы и чем-то друг с другом связаны. И тогда он спросил своего благодетеля Юзовского: «Кто эти люди?» Тот отвечал: «Это-московские писатели».

— И тут, — говорил мне Каплер, — он всплеснул руками и произнес фразу, которую я не могу забыть. Этот еврей воскликнул по-польски:

«Целый вагон писажи!!»

В этом самом вагоне ехала и Ахматова. Вот ее рассказ:

— Гитлер сказал: «Возьму Москву — всех сталинских писак перевешаю». После этого сейчас же вышел приказ эвакуировать всех писателей. Нас посадили в один поезд. Лебедев-Кумач взял с собою столько вещей, что сломался пикап. С нами ехал польский поэт Леон Пастернак. Я спросила Бориса, знает ли он об этом, а он ответил: «Я стараюсь об этом не думать».

То, что большевики в свое время согнали всех литераторов в стадо, дело отнюдь не случайное, а вполне обдуманное. Так было легче понукать, а при случае и стравливать писателей друг с другом. Подумать только, в Америке Фолкнер и Хэмингуэй даже не были знакомы, как, впрочем, в России Достоевский и Толстой, а Ахматова, Зощенко, Платонов, Булгаков были обязаны сидеть вместе на собраниях.

Кто-то назвал Союз писателей — министерством, где все на «ты». Но это скорее было не министерство, а фабрика-кухня, которая занималась изготовлением «социалистического реализма».

Кстати сказать, этот термин в свое время расшифровывали так:

— Социалистический реализм это — восхваление начальства в доступных для начальства формах.

На диване в столовой на Ордынке сидит довольно развязный человек и с характерной интонацией произносит:

— Он меня боится, как Маяковский «Англетера»…

Это — эстрадный администратор Лавут. Тот самый, кого Маяковский отчасти прославил в поэме «Хорошо»:

Мне рассказывал тихий еврей
Павел Ильич Лавут…

При Маяковском, быть может, он и был тихим, но вообще же о нем этого никак нельзя было сказать. Что же касается упоминаемого «страха», то он возник у Маяковского после того, как в «Англетере» самоубился Есенин. Лавут свидетельствовал, что Маяковский боялся жить даже в гостинице «Астория», которая соседствует с «Англетером».