Юрий Стрехнин - Есть женщины в русских селеньях

• Название: Есть женщины в русских селеньях
• Автор: Юрий Стрехнин
• Издательство: Воениздат
• Жанр: О войне
• Год: 1989

Второй том избранного составляют произведения, в основу которых легли реальные события.

Острота ситуаций, достоверность изображения позволяют автору раскрывать широкий диапазон проблем: преемственность патриотических традиций, утверждение наших моральных принципов, единение героического прошлого, с сегодняшним днем,

Издание рассчитано на массового читателя.

---

По утрам в столовую, до того как ее открывали для завтрака, первыми приходили на работу обычно повар, Лида, Саша и официантка Сима. Девушки помогали повару. А когда в обоих залах, офицерском и солдатском, появлялись посетители, Лида и Сима начинали подавать завтрак, а Саша становилась за буфетную стойку. «Шеф» появлялся обычно позже: он был уверен, что в столовой и без него с утра все будет в порядке.

А принесенные Сашей и спрятанные Лидой мины ждали своего часа.

Этот час не наступал потому, что обе девушки должны были вернее определить его.

— Взорвем во время обеда, — сначала предложила Лида, — за обедом немцы дольше сидят.

— Подсчитаем, когда их больше всего в столовой бывает, — высказала свое соображение Саша. — Когда и сколько невыданных порций на кухне остается?

— Вот видишь, — сказала она Лиде через несколько дней, когда подсчеты были закончены. — После завтрака в котлах почти никакого остатка. Все немцы с утра, по пути на службу, позавтракать заходят. В обед не приходят те, кто в разъездах или на дежурстве. А за ужином их всего меньше: время неслужебное. Кто уже напиться успеет, кто по своим личным делам подается. Взрывать лучше всего утром, во время завтрака.

— А как же мы? — забеспокоилась Лида. — Ведь мы-то в это время тоже в столовой?

— Что-нибудь придумаем.

Каждый вечер, после того как последний немец, поужинав, уходил из столовой и вся посуда девушками была вымыта, кто-нибудь из них оставался делать последнюю уборку. В один из вечеров, когда очередь была за Симой, та увидела, что в опустевшей столовой осталась и Саша, которая что-то подсчитывала за буфетной стойкой. Закончив подсчеты, Саша подошла к Симе, протиравшей пол, и сказала:

— Давай я за тебя сегодня закончу. У тебя ведь дома хлопот много, а мне спешить не к кому.

— Ой, спасибо тебе, Верочка! — обрадовалась Сима.

— И завтра с утра не приходи. У немцев не то учение какое-то, не то проверка — завтрак будет позже. Приходи к девяти. Так шеф велел.

Обрадованная Сима ушла.

Оставшись одна, Саша домыла полы, а затем, взяв ковшик и ведро чистой воды, подошла к большому фикусу, стоявшему в кадке посреди зала. Два таких фикуса «шеф» реквизировал у кого-то из жителей Николаевки, желая придать вверенной ему столовой более уютный вид. Один фикус стоял в зале для офицеров, другой — в зале для солдат. Саша выбрала все окурки сигарет, натолканные в кадки с фикусами посетителями, разрыхлила щепкой землю, полила оба цветка. Кажется, все сделано... С удовлетворением посмотрев на свою работу, Саша вышла из столовой. Сторож, куривший на крылечке, запер за нею двери.

Утром столовая открылась в обычное время. Из ее трубы струился дым, все окна были освещены. Немецкие офицеры, унтеры, солдаты входили каждый в свой зал, рассаживались за столами, на которых уже лежали вилки и ложки, стояли тарелки с нарезанным хлебом. Только буфет, который обычно открывался одновременно с дверями столовой, почему-то был еще закрыт, хотя клиенты и привыкли к поистине немецкой аккуратности «фройлен Веры».

Уже почти все места за столами были заняты, но почему-то ни одна из официанток не появлялась в залах, раздаточное окно было все еще плотно закрыто. Восемь часов, начало девятого... В эти минуты обычно уже начинали подавать завтрак. Сидевшие за столами недоумевали: в чем дело? Куда делся весь персонал столовой?

Два взрыва прогремели почти одновременно.

К месту происшествия сбежались немцы со всей Николаевки. Из вышибленных взрывной волной окон столовой валил дым, доносились стоны.

В столовой погибло восемьдесят немецких офицеров и больше сотни солдат. Гитлеровцы искали виновников по всей Николаевке, но не нашли. Да и не могли найти: из села еще ночью исчезли все, кто работал в столовой. А Сима убежала из села сразу, как только услышала о происшедшем: хотя она и была непричастна к этому, но поняла, что ее непременно заподозрят.

Все это Саша узнала только через некоторое время, уже в Старом Осколе, до которого она благополучно добралась вместе с Лидой. Узнала о том, что заблаговременно удалось уйти и повару — он вместе с Лидой готовил диверсию по заданию партизанского штаба, представителем которого в Старом Осколе был Шевченко. К нему доложить о выполнении задания Саша явилась сразу же, как только возвратилась в Старый Оскол.

Шевченко был рад ее возвращению:

— Выбралась! А ну рассказывай, рассказывай, как ты фашистов из своего буфета угостила!

— Я не из буфета! — улыбнулась Саша. — Я цветочки им преподнесла.

— Молодец, Саша! — похвалил Шевченко, выслушав ее. — То, что ты в Тим и еще кое-куда, где немцы, ходила, — это так, зачеты. А в Николаевке был настоящий первый экзамен. Пятерку тебе можно поставить. — И пошутил: — Где твоя зачетная книжка?

ЗАБУДЬ СВОЕ ИМЯ

Сегодня Сашу снова допрашивали. Уже не тот следователь, что в первый раз, — лощеный, спокойный и даже вежливый. Новый — тоже какой-то эсэсовский чин, нестарый, но тучный, с прожилками на толстых щеках, с крупным, тяжелым ртом — быстро потерял терпение, когда она отказалась ответить на его первые вопросы. Он вздыбился над столом, грохнул по нему кулаком:

— Кто ты? Отвечай! Имя! Твое имя!

Кто она — эсэсовец и так знал: разведчица. А имя? Зачем ему имя? Но если так добивается — значит, ему важно знать это?

«Имя!» — до сих пор в ушах этот разъяренный голос. «Имя!» — и удар. Такой, что темнеет в глазах. И снова удар. А после этого — забвение, тьма, тишина. Очнулась оттого, что рукой почувствовала холод промороженной тюремной стены. Снова та же камера-одиночка, загороженное досками окно — трудно понять, день еще или уже ночь...

«Имя... Нет, не дождешься, фашист. Даже парни, с которыми летела в этот раз и прыгнула так неудачно, не знают моего настоящего имени, как и я не знаю их имен. Так положено в разведке. Где-то я читала, что в давние времена, если человек смертельно заболевал, но его удавалось выходить, его нарекали новым именем. Надеялись этим обмануть смерть, чтобы она, однажды потеряв человека по старому имени, не нашла бы его вновь. У каких народов это было и когда?.. А ведь и мы, разведчики, живем по тому же правилу. Двенадцать раз я вылетала на задание, и каждый раз меня называли новым именем. Неужели мое двенадцатое имя — последнее?.. Как мало я прожила. Как мало успела узнать и сделать... Путаются мысли. Трудно следить за ними. Может быть, уже не думать ни о чем? Нет, только о том, чтобы до конца выдержать все, ничего не сказать на допросах. Ничего. Даже имени. Забыть его. Забыть все. Ведь могут начать мучить: а если что-нибудь сорвется с языка? Лучше забыть. Забыть все».

Но трудно человеку бороться со своей памятью, даже если он очень хочет этого, даже если это совершенно необходимо. Трудно потому, что без памяти нет и не может быть человека.

«Память... Ты можешь погубить. И не только меня, но и других: а что, если я не выдержу? Нет, я выстою. Но прошу тебя, память, — если мне станет совсем невыносимо, если я хоть на секунду усомнюсь, что ни единое нужное врагу слово не сорвется с моего языка, — покинь меня. Насовсем. Но сейчас... Сейчас помоги мне, память, как помогала уже не раз, мыслями уйти из этих тюремных стен, уйти от того, что ждет меня, что стоит уже у порога этой камеры...

«Забудь свое имя». Кто сказал мне это впервые и когда? Нет, это не сама себе я сказала. Мне приказали это поздней осенью сорок первого».

Это произошло после возвращения Саши из Николаевки, когда уже стояла зима. Ее вызвал к себе в райком Шевченко.

Она старалась догадаться зачем: новое задание? Снова идти через фронт?

Но оказалось, Шевченко вызвал ее совсем для другого. Он спросил ее:

— Как ты посмотришь, если мы предложим тебе вновь пойти в тыл врага?.. Но предварительно пройдешь кое-какую подготовку.

Саша даже растерялась от неожиданности:

— Туда... экзамены сдавать? Шевченко рассмеялся:

— Считай, ты их уже выдержала. Хотя бы в Николаевке. Экзамены! Это тебе не в институт поступать. Дадим направление — и все. Если, конечно, согласна.

— Я согласна. Если надо.

— Другого ответа я от тебя и не ждал. — Сказав это, секретарь райкома задумчиво и внимательно посмотрел Саше в глаза: — Но все-таки подумай еще. И крепко. Представляешь, что будет с тобой, если схватят фашисты?

— Представляю...

— Сможешь ли вытерпеть все и не сказать ни слова?— Я же комсомолка...

— Все-таки — подумай.

— Что думать? Если достойна — посылайте.

— Хорошо. Тебя вызовут.

Саше пришлось ждать недолго. Через несколько дней ее вызвали в областной комитет партии. Ее провели в комнату, где за столом сидела незнакомая ей женщина, а в сторонке — секретарь обкома Шабанов, которого она несколько раз видела во время его выступлений на собраниях и митингах.

— Здравствуйте, Шурочка! — ответила женщина, когда Саша, войдя, поздоровалась. — Садитесь поближе, — пригласила она. — Я хотела бы с вами поговорить.