Журнал Современник - Журнал Наш Современник 2007 #7

• Название: Журнал Наш Современник 2007 #7
• Автор: Журнал Современник
• Жанр: Публицистика

---

И книга, выпущенная трехтысячным тиражом, приносит ему успех. За-певные ее стихи были обращены к родному краю, кержацкому бытию, к неизбывной любви, связанной с дорогими сердцу местами. Нет, не смутило ни автора, ни редактора книги Виссариона Саянова, что в этих стихах можно было обнаружить влияние Есенина. Уже многим открылась особая манера Корнилова говорить "своей речью", используя свой метафорический набор и свои густые краски, чтобы слово становилось полновесным, рельефным и зримым. В нем, этом слове, чувствовалась натура упористая, не-своротимая, вольная, как сама заволжская суровая природа, ее ненарушенная первозданность, огражденная дебрями заповедность, откуда изначала берутся и сила, и достоинство, и прозрение.

Исконное русское слово оживало под пером заволжского чудо-творца, напоминая, что не всегда следует распахивать душу и не все можно произносить вслух, чтобы не сглазить, не утратить, не погубить.

Это русская старина,

вся замшенная, как стена,

где водою сморена смородина,

где реке незабвенность дана, -

там корежит медведя она,

желтобородая родина,

там медведя корежит медведь.

Замолчи!

Нам про это не петь.

Нет, не так уж он прост, черноглазый крепыш из глухого медвежьего угла в распахнутом драповом пальтеце, косоворотке и кепке, сдвинутой на затылок.

Впрочем, Корнилов не противопоставлял в своей природной, самородной основе прошлое и настоящее, старое и новое, он видел их органическую связь. Может быть, неосознанно - чутьем, а может быть, сознательно он отвергал краеугольный принцип, выраженный в "Интернационале" словами: "до основанья, а затем… " Прочность построенного без фундамента сомнительна. Крона не может обойтись без корней. Вот почему отъединение одного от другого так мучительно, так жестоко и так трагично.

Никогда не отрекавшийся от Есенина, ценивший дружбу с ленинградскими собратьями по перу, Борис Корнилов высоко ставил и Маяковского, с которым однажды встретился. Об этом вспоминала Берггольц:

"Никогда не забуду, как в Доме печати на выставке Владимира Владимировича "Двадцать лет работы" (это было 5 марта 1930 года. - В. Ш.), которую почему-то почти бойкотировали "большие" писатели, мы, несколько человек "семеновцев", буквально сутками дежурили около стендов, страдая от того, с каким грустным и строгим лицом ходил по пустующим залам большой, высокий человек, заложив руки за спину, ходил взад и вперед, словно ожидая кого-то очень дорогого и все более убеждаясь, что этот дорогой человек не придет. Мы не осмеливались подойти к нему, и только Борис, "набравшись нахальства", предложил ему сыграть в бильярд. Влади

мир Владимирович охотно принял предложение, и нам всем стало отчего-то немножко легче, и, конечно, мы все потащились в бильярдную смотреть, как "наш Корнилов" играет с Маяковским".

Константин Мартовский поведал, что якобы Корнилов при встрече в Нижнем рассказывал ему, как попенял Маяковскому на то, что он назвал Есенина "звонким забулдыгой-подмастерьем", хотя Есенин вовсе не подмастерье, а мастер.

Вполне возможно, что так оно и было. Корнилову не откажешь в решительности.

Роковым 1930 год был не только для Маяковского, ушедшего из жизни, но и для Бориса и Ольги, которые расстались.

В 30-м же году, получив после окончания учебы на филологическом факультете университета диплом, она вместе с однокашником Николаем Молчановым уехала в Казахстан, чтобы помогать строить социализм в глубинке. Там работала она разъездным корреспондентом краевой газеты "Советская степь", а когда любимого Николая призвали в армию, вернулась в Ленинград к матери и дочке Ирине, поступила на работу в многотиражку завода "Электросила".

Жизнь Бориса Корнилова без Ольги складывалась по-разному, но вдохновение не изменяло ему. Он работал с той же напористостью и воодушевлением, как и в первые месяцы в Ленинграде, и заметно было, как возросло его мастерство. Одним из программных его стихотворений стало "Чаепитие", где он, прозренчески сказав, что "деревня российская - облик России", посвятил ей такие строки:

Во веки веков осужденный на скуку, на психоанализ любовных страстей, деревня, - предвижу с тобою разлуку, - внезапный отлет одичавших гостей. » тяжко подумать - бродивший по краю поемных лугов, перепутанных трав, я все-таки сердце и голос теряю, любовь и дыханье твое потеряв.

Несомненно, эти стихи тогда воспринимались с настороженностью, в них могли усмотреть и "богемность", и "есенинщину", ведь совершенно другой взгляд проповедовали Илья Сельвинский, Александр Жаров, Александр Безыменский, Яков Шведов, Николай Дементьев, увлеченные пафосом повсеместной ломки и перестройки.

Стоит внимания твердое мнение Бориса Пастернака о поэзии того времени, которое он изложил в 1952 году в письме Варламу Шаламову: "Наступили двадцатые годы с их фальшью для многих и перерождением живых душевных самобытностей в механические навыки и схемы… Именно в те годы сложилась та чудовищная поэзия, эклектически украшательская, отчасти пошедшая от конструктивизма… "

… Корнилов бодрился, демонстрировал свою уверенность и безмятежность, однако сборник "Первая книга" вышел в свет с директивно-прора-боточным издательским предисловием, где указывалось на "непреодоленные" творческие ошибки, "мировоззренческую отсталость", неспособность "понять классовую сущность явлений" автора, не замечающего, что он порой говорит с "чужого голоса". А явно навязанное автору название сборника как бы игнорировало фактически первую его книгу "Молодость". Атаки рапповских критиков, которые обвиняли Корнилова в классовой близорукости, апологетике кулачества, в "есенинщине", сбивая его с толку требованиями рифмованных откликов на достижения ударников, строящих социализм, боеготовность армии, освоение диких пространств и на агитки, понуждали поэта если не кривить душой, то, во всяком случае, отделываться декларативными строчками, которые пишутся чуть ли не автоматически. Пример чему - неудачный цикл "Апшеронский полуостров".

Летом 1930 года Корнилов побывал в творческой командировке в Азербайджане, откуда с ворохом "обязательных" стихов возвращался по Каспийскому морю, а затем по Волге в родные края, решив заехать в Семенов. В июле на пароходе им было написано одно из лучших его стихотворений "Качка на Каспийском море". Когда пароход приближался к Нижне

му Новгороду, стихотворение было уже готово. Оно появилось в журнале "Новый мир" в начале 1931 года. Этот год оказался одним из самых плодотворных у Бориса Корнилова, который вслед за "Первой книгой" выпустил сборник "Все мои приятели", а стихи его кроме "Нового мира" печатались в журналах "Звезда", "Ленинград", "Стройка".

Совпал со своим временем Борис Корнилов в знаменитой "Песне о встречном", благодаря которой он стал известен всей стране и вошел в число самых популярных советских поэтов. Совпадение было совершенно феноменальным, "Песню" сразу подхватили и заучили наизусть даже в отдаленнейших краях. Музыку к словам Корнилова написал молодой композитор Дмитрий Шостакович. Созданная в 1932 году для кинофильма "Встречный" бодрящая духоподъемная песня выразила порыв всего поколения.

С середины тридцатых годов жизнь стала налаживаться. Были отменены карточки, пришло время свободной госторговли, открылись парфюмерные и цветочные магазины. Многолюдно становилось в парках культуры и отдыха. И вместо устаревших танцев "ой-ру" и "карапет", которыми увлекалась молодежь после Гражданской войны, вошли в моду фокстрот и танго. Уже не вызывали отторжения галстуки и шляпы, заиграли в домах патефоны, выдаваемые в виде награды ударникам, появились на улицах велосипедисты.

Едва ли кто мог предполагать, что передышка будет короткой. А впрочем, все знали о тревогах на границе и особенно не расслаблялись. На лацканах пиджаков подтянутых статных парней нередко можно было увидеть значок "Ворошиловского стрелка" или ГТО ("Готов к труду и обороне"). Заниматься спортом было чуть ли не обязанностью. Так выглядела страна, так выглядел Ленинград, где самым почитаемым человеком до своей гибели и после нее считался Сергей Миронович Киров - ближайший соратник Сталина.

Время требовало воли - и она была, требовало знаний - ими овладевали, требовало сердца - его не жалели.

Ленинград не дал потеряться талантливому провинциалу, оценил его талант и закалил его характер, признал своим. Новую любовь он тоже нашел здесь, женившись на молоденькой Циле Боренштейн, которую имел обыкновение называть Люсей. В маленькой квартире на Петроградской стороне, а затем в двухкомнатной квартире в доме на канале Грибоедова у них, по свидетельству начинающей поэтессы Елены Серебровской, постоянно были гости, и благодаря Корнилову она могла увидеть и послушать стихи Бориса Лихарева, приезжавших из Москвы Ярослава Смелякова и Сергея Поделкова.

Корнилов притягивал к себе многих поэтов, которые становились его друзьями, составляли ему компанию, делили с ним свои мысли и чувства. Он окончательно стал считаться ленинградским стихотворцем не только по прописке, но и по духу. Да и сам себя таким считал: