Стефан Вул - Живая смерть

• Название: Живая смерть
• Автор: Стефан Вул
• Жанр: Научная Фантастика

Стефан ВУЛ стал своеобразным мифом французской SF-литературы. По профессии дантист, он буквально "взорвался" в ней, опубликовав с 1956 по 1959 г.г. одиннадцать романов, после чего надолго замолчал. И это при самых хвалебных откликах критиков! Вот некоторые из них: "шок", перешедший в "восторг", "хороший, просто отличный писатель", "побивший" англо-саксов на "поле, которое они считали своим", "проявил способность к поэтике, не пренебрегая при этом и легким сатирическим мазком...Успех был немедленным, значительным, долгим...Первейшее качество Вула - ясновидец. Обладает даром потрясающе конкретно описывать самые диковинные пейзажи...Его второе достоинство - вкус к парадоксу, иногда доведенный до крайности....Третий его плюс - умение взять максимум от темы, оставляя, однако, впечатление, что все же до конца он её не исчерпал...Не вдаваясь в экзальтацию, нельзя не признать, что в Вуле ощущается определенное дыхание Мальро, фантазия уровня Бориса Вьяна" (Ж.Клейн). Его стиль - это - постоянный диалог героев, легко возникающая личная "визуализация" описываемого, удивительная емкость подачи материала. Главная тема его произведений - борьба человека с враждебным ему окружением, в том числе с проявлениями опасных мутаций, в противостоянии с которыми высвечиваются его лучшие личностные качества, Другая забота Вула - Время. Последнее зачастую составляет саму суть его романов. В этом авторе есть "что-то таинственное, не поддающееся критическому анализу, что позволяет его романам раскрываться во всех возможных смыслах, выскакивая из тесных для них формальных корсетов, пробиваться сквозь потолок разумности куда-то ввысь, заряжать здоровым настроем и энтузиазмом". Он владеет "искусством повествования, одновременно очень простым и сложным...причем, использует это в полную силу, возможно, интуитивно" (Денис Филипп).

---

Второй, молча кивнув, пошел открывать люк на крыше. Опустившись в него, он тщательно прикрыл крышку над головой. Он проследовал далее по коридору, где его по ходу исхлестали водные струи, освободился от своего одеяния в теплой комнатушке, где старательно вымыл руки и поднес к губам стаканчик жидкости розового цвета. Прополоскав рот, он сплюнул в умывальник и внимательно осмотрел глотку в зеркале.

Пожав плечами, мужчина направился затем в просторное помещение, куда по одному входили другие люди, тут же пристраиваясь спинами к теплому радиатору.

- Ну, так что стряслось? - осведомился он.

Один из вновь прибывших, утомленно махнув рукой, произнес:

- Фуник полетел, и надолго. Подумать только: обрушилась четверть всего холма! Опоры снесло на протяжении пятисот метров. Теперь в овраге до чертиков металлолома, и его придется доставать оттуда.

- Выходит, что они изолированы там наверху?

- Да вроде бы так. Теперь, чтобы добраться до них, надо карабкаться по северному склону.

- А вертолет... Сообщивший новость субъект саркастически хмыкнул:

- Вертолет! Вертолет! А ты не сдрейфишь полететь на нем? Учитывая разгулявшийся ветер и вихри, что размажут тебя по скалам одного из трех горных пиков?

- Но шеф, похоже, болен.

- Знаю, знаю. И поскольку все мы в той или иной степени неравнодушны к чарам Марты, то предпочитаем предпринять попытку взобраться с севера. Придется пару дней вертикально повисеть на канате! И все это время не снимать капюшонов! А впереди ещё и обратный путь. Это говорит вам о чем-нибудь, парни? По возвращении не обойтись без нескольких обмороженных ног и обугленных легких. Но что не сделаешь ради Марты, разве не так?

2

Вот уже несколько часов, как Жоаким и Марта сидели в вестибюле, примыкавшем к тоннелю фуникулера. Они ждали. После окончания грозы Марты не произнесла ни слова.

Время от времени Жоаким вставал и спускался к железным переходным мосткам, вглядываясь в кабель - не дрожит ли тот, - а также силился уловить - не искрит ли мотор. То и другое означало бы приближение вагонетки подвесной канатной дороги. Но все его надежды не оправдывались.

И тогда ученый неизменно возвращался к молодой женщине и тушил переносную лампу. Тока в сети по-прежнему не было.

В наступавшей темноте он вновь принимался трепетно прислушиваться к малейшим шорохам. Обмирая от страха, он воссоздавал в памяти образ гнусного монстра из зала для стражи. И каждую секунду ему казалось, что он слышит, как ползут змеиные телеса по разветвленной сети лабиринта.

При виде стиснувшей зубы Марты у него сжималось сердце. Он пытался как-то согреть её руки-ледышки, крепко сжимая их в своих ладонях. Она не противилась, безучастная ко всему на свете, опустошенная душой.

Биолог перебирал в уме детали всего, что приключилось с ним с момента отлета с Венеры и прибытия на Землю, где он подключился помогать нечестивому делу. Этот грандиозный, но неудавшийся эксперимент начисто лишил его всякой казавшейся теперь безмерной глупостью религиозности. В сущности, он только сейчас по-настоящему достиг совершеннолетия, освободился от всех этих табу, что с детства сдерживали его развитие. Наконец-то ученый смог осознать ставшим свободным разумом и то, до какой степени были обоснованы некоторые венерианские заповеди. Любая наука несла в себе опасность. И хотя раньше он придерживался другого мнения, в эти минуты был вынужден признать, что крайне рискованно касаться как атома, так и клетки человеческого организма. В этом смысле Его Высокая Осторожность был совершенно прав.

Но Жоаким негодовал в связи с тем, что соблюдение этого принципа было доведено Его Высокой Осторожностью до неоправданной крайности. Если бы Священник-Инспектор не придирался столь вздорно к нему в том, что касалось его опытов на лягушках, то он сумел бы продвинуться в своих исследованиях намного дальше и не оказался бы таким беспомощным перед феноменом близнецов. Его Высокую Осторожность следовало бы величать Святой Трусостью. Он явно находился в руках этой малодушной Консистории. И его эмблему на фронтонах храмов вполне заслуженно надо было бы сменить: вместо меча изобразить страуса, прячущего голову под крыло. Вот она, сермяжная правда!

Его Высокая Осторожность боролся с наукой методом запретов. До чего смехотворно! Наилучшим приемом для него в этой схватке явилось бы нападение. Оборонительная стратегия всегда вела только к беде. Ополчиться против тех опасностей, что таит в себе наука? Ладно, согласен. Но делать это надлежало наступательными средствами, иначе говоря, поощряя ученых в их деятельности, а не всемерно тормозя её.

Жоаким проклинал официальный обскурантизм. Ретроспективно в нем поднималось нечто вроде волны гнева всякий раз, когда вспоминались нанесенные обиды. С ним обращались как с ребенком. Стоит ли тогда удивляться, что, не выдержав слишком сурового воспитания, тот взбунтовался. А из этого мятежа и возникло потом все так трагически проявившееся зло.

Внезапно ученый насторожился. Он уловил какой-то шум в коридоре. Тот напоминал прерывистое шуршание по цементному полу. Вдоль стены доносилось чье-то шипение. Временами все стихало, но затем это нечто начинало еле слышно царапать пол, неумолимо приближаясь к ним...

Жоаким не решался даже пошевелить мизинцем. Марта чуть слышно горестно вздохнула и сделала слабую попытку высвободить руки: объятый диким ужасом, Жоаким не заметил, как сжал их изо всех сил. Этот слабый стон привел ученого в чувство, разом освободив его от раздражавшего паралича. На ощупь отыскав в потемках лампу, он молча поднялся. Шагнул к двери. Еле различимое скольжение чего-то по полу возобновилось, заметно приблизившись к их убежищу.

Жоаким направился, крадучись на подгибавшихся ногах, к коридору. С ходу напоролся, больно стукнувшись лбом, на дверь и с испуга чуть не завопил во весь голос. Он поспешно зажег лампу. Его взгляд тут же выхватил из мрака белое пятно, трепетавшее, словно чье-то крыло, на легком сквозняке, - оказалось, то был обыкновенный листок бумаги, сложенный вдвое!

Жоаким бессильно привалился к стене. Вытер обильно выступивший на лбу ледяной пот.

Едва оправившись от шока, биолог мужественно прошагал до угла коридора и осветил его метров на пятьдесят. Пусто.

Возвращаясь в вестибюль, он подобрал нагнавшую на него столько страху бумажку. Сразу же узнал её. Должно быть, она выпала у него из кармана, куда Жоаким поспешно сунул её перед бегством сюда. Это был черновик его работы по расшифровке надписи:

"ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ ПИРЕНЕ, ДОЧЬ БЕБРИКСА, МАТЬ ЗМЕИ..."

Он надолго задумался над смыслом второй части текста:

"ТАК ЗАКАНЧИВАЕТСЯ ГОСПОДСТВО ЧЕЛОВЕКА... НОВАЯ ВСЕМОГУЩЕСТВЕННАЯ РАСА".

Поперек, напоминая о разыгравшейся трагедии, бежала торопливо начертанная рукой бедняги Уго строчка:

"НА НИХ ЭТО БОЛЬШЕ НЕ ДЕЙСТВУЕТ... НИЧЕГО НЕ ПОНИМАЮ..."

Этот крохотный листочек являлся кусочком недавнего прошлого, доказательством того, что все случившееся не было плодом воспаленного воображения свихнувшегося человека.

- Новая всемогущественная раса, - громко произнес Жоаким.

Он содрогнулся и смял черновик в руке. Еще раз прислушался к зловещему эху, доносившемуся из коридора. Только сейчас ученый заметил, что продрог до мозга костей и с грустью вспомнил о своем жилье, в котором не так давно Уго заботливо поддерживал огонь в камине, постоянно подбрасывая туда охапки дров.

Жоаким взглянул на Марту. Она несколько раз мигнула от света лампы. Спросил ее:

- Как вы себя чувствуете?

Хозяйка замка смолчала. Но в её глазах Жоаким прочел до глубины души потрясшую его муку. В его представлении Марта была крайне хрупкой и изящной женщиной, на которую слишком жестоко и непомерно обрушилась судьба. В груди ученого что-то надорвалось. На сердце накатилась волна долго сдерживаемой нежности. Он присел рядом и заключил молодую женщину в объятия. Поцеловав Марту в лоб, он заговорил с ней так, как никогда бы в жизни не решился сделать раньше, обращаясь к хозяйке замка, гордой принцессе Пурров.

- Моя милая подбитая на лету пташка, - вырвалось у него. - Я спасу вас, вот увидите. Увезу вас отсюда далеко-далеко, и вылечу, и... Я люблю вас, Марта. Вы сразили меня уже при нашей самой первой встрече, но я не отдавал тогда себе в этом отчета. Позвольте же мне признаться в этом теперь и повторять эти слова снова и снова, какими бы смешными они ни казались в устах старика вроде меня. Я буду заботиться о вас всегда, как отец в отношении собственной дочери.

Какое-то время он убаюкивал её на своей груди. При этом не уставал твердить:

- Я люблю вас. Последняя радость в моей жизни наступит только тогда, когда удостоверюсь, что вы спасены. О, да! Я все сделаю, чтобы вывести вас из этой передряги целой и невредимой.