Валентин Моисеев - Как я был «южнокорейским шпионом»

• Название: Как я был «южнокорейским шпионом»
• Автор: Валентин Моисеев
• Жанр: Публицистика

Моисеев Валентин Иванович родился 10 марта 1946 г. в г.Ленинграде. В 1964-1969 годах учился на экономическом факультете Московского государственного института международных отношений. По окончании института в 1969-1972 гг. работал в посольстве СССР в Пхеньяне в качестве референта-стажера, старшего референта, атташе. В 1972-1975 гг. работал в МИД СССР в должности атташе, а затем третьего секретаря. В 1975- 1975 гг. – вторая загранкомандировка в Пхеньян в должности второго секретаря посольства. В 1977-1983 гг. – младший научный сотрудник Института экономики мировой социалистической системы АН СССР. За время работы в институте защитил кандидатскую диссертацию на звание кандидата экономических наук по Северной Корее. 1982-1989 гг. – работал в торгпредстве СССР в КНДР, затем там же в посольстве. В 1992-1994 гг. работал первым секретарем, советником Посольства Российской Федерации в Сеуле. 1994-1996 гг. – работа в центральном аппарате МИД Российской Федерации заведующим отделом Кореи 1 Департамента Азии, затем заместителем директора того же департамента. На протяжении всей трудовой деятельности занимался научной работой, связанной с проблемами Корейского полуострова. Имеет многочисленные публикации в научных изданиях, периодике, монографии, принимал участие в научных российских и международных семинарах. Женат, имеет двоих детей. Некоторые публикации: 1. Советско-корейское сотрудничество. В соавторстве с Н.Ашуровым. Проблемы Дальнего Востока, 1978, N4. 2. Некоторые проблемы социально-экономического развития КНДР. БНИ ИЭМСС АН СССР, 1978, N5. 3. Решение социальные вопросов в КНДР. В соавторстве с Н.Березкиным. Проблемы Дальнего Востока, 1980, N4. 4. Проблема урегулирования на Корейском полуострове. В соавторстве с В.Денисовым. Научный доклад ИЭМСС АН СССР. 5. Проблема мирного урегулирования в Корее в 70-е годы. В соавторстве с В.Денисовым. В сборнике Дипломатической академии МИД СССР "Актуальные проблемы международных отношений", 1982, N45. 6. Советско-корейское сотрудничество и его роль в строительстве социализма в КНДР. В книге "Корейская Народно-Демократическая Республика", Наука, 1985. 7. Корея: путь мирного урегулирования. В соавторстве с В.Осиповым, Знание, 1987. 8. Развитие обстановки на Корейском полуострове и Россия. В сборнике: Политические, экономические и культурные аспекты объединения Кореи. Материалы научной конференции, М., 1997. (Из журнала "Индекс")--------------------------------------------------------------------------------Книга "Как я был «южнокорейским шпионом»" – прислал читатель

Аннотация издательства: Принужденный арестом и необоснованным обвинением в шпионаже сменить посольский особняк на тюремную камеру в «Лефортово», вечерний смокинг на арестантскую робу, российский дипломат и ученый-востоковед Валентин Моисеев рассказывает об этом пятилетнем эпизоде своей жизни, который он называет «позорным для страны и печальным для себя». Дело Моисеева является типичным в череде других «шпионских» дел, раздутых ФСБ в 90-е годы, и, прочитав эту книгу, читатель из первых рук получит представление о современных методах работы российских спецслужб, состоянии судебно-правовой системы и ситуации с правами человека в России.

---

[50]. Практика спецслужб делать секретом все, что с ними связано, привела к тому, что достоверно неизвестно даже, кто архитектор, построивший узилище. По одним изустным данным – Гиппенер, по другим – Козлов. Не буду спорить с Лимоновым, который пишет, что это – четырехэтажное здание, но, по-моему, камеры расположены на пяти этажах.

То, что следственный изолятор находится в ведении ФСБ и даже расположен в едином со Следственным управлением ФСБ комплексе зданий, вопиюще противоречит принципам правового государства и концепции отделения пенитенциарной системы от органов расследования. Это вопрос не только гуманизации заключения, но и обеспечения беспристрастности и справедливости расследования, исключающего любую возможность воздействовать морально или физически на обвиняемого с целью получения от него нужных следствию показаний. Подобный соблазн есть у следователей всего мира, а потому, вступая в Совет Европы, Российская Федерация вслед за другими странами, входящими в эту международную организацию, обязалась передать управление всеми пенитенциарными учреждениями Министерству юстиции. И в 2001 году Главное управление исполнения наказаний из МВД перешло в Минюст. Однако «Лефортово», побыв с января 1994 по апрель 1997 года в составе МВД, к тому моменту возвратилось в ведение ФСБ. Поэтому в обязательствах России отдельным пунктом значился пересмотр в течение года закона о Федеральной службе безопасности с целью исключения положения, позволяющего ФСБ иметь и использовать следственные изоляторы. Этого не сделано до сих пор!

Рассматривая выполнение обязательств России перед Советом Европы в апреле 2002 года, ПАСЕ выразила сожаление в связи с бездействием РФ в отношении закона о ФСБ и выступила с жесткой рекомендацией лишить эту спецслужбу также права на ведение следствия по уголовным делам.

Почему же ФСБ так цепляется за свой «независимый ни от кого» следственный изолятор? Ведь это явно не желание обременить себя дополнительным подразделением, требующим вечно не хватающих средств и кадров, и уж тем более не стремление создать «образцовое» учреждение для содержания подследственных, как приходится иногда слышать. Причина, на мой взгляд, кроется в другом.

«Лефортово» – важнейшая часть системы следствия, практикуемой ФСБ, которая позволяет добиться индивидуальной работы с каждым заключенным, поставить его под круглосуточный контроль, узнать сильные и слабые стороны и моделировать поведение. Узники «Лефортово» – товар штучный, а следовательно, и подход к ним нужен избирательный, не как в обычных изоляторах. Хлипкий интеллигент, впервые попавший в тюрьму, вечно сомневающийся и судорожно пытающийся анализировать происходящее, куда как более податлив психологическому напору, чем грубой физической силе.

«Лефортово» – это попытка уйти от закона, прикрываясь секретностью и внутренними инструкциями, скрыть от чужих глаз свои методы и вывести их из-под контроля. Сначала посадить человека в изолятор, сломать его морально, а потом добиваться от него же доказательств вины – техника отработана десятилетиями. Отсюда и непомерно большие сроки расследования и предварительного заключения. Отсюда стремление добиться увеличения срока содержания под стражей без предъявления обвинения. Вконец измотанный и морально, и физически человек с растопыренными в разные стороны мыслями начинает бороться не за истину, а за то, чтобы все поскорее кончилось. Лучше ужасный конец, чем бесконечный ужас – такая мысль все время крутилась в моей голове. Не случайно, вместе со Следственным управлением в 1997 году ФСБ вернули и следственный изолятор.

Не надо умиляться ковровыми дорожками в коридорах тюрьмы. Они вовсе не для красоты и ублажения взора заключенных, а для того, чтобы шаги не нарушали полнейшую склепную тишину, гнетущую и доводящую до звона в ушах, чтобы скрыть шаги контролера, с перерывом в две-три минуты заглядывающего в глазок камеры. Зачастую контролеры, неслышно подойдя к камере, одним рывком поворачивают ключ замка и открывают дверь, заставляя от неожиданности вздрагивать.

Не стоит также умиляться словам, произносимым заглядывающим через кормушку в камеру контролером по утрам: «Доброе утро!» – и вечером: «Спокойной ночи!» Это произносится тоном и с лицом, выражающим: «Чтоб вы сдохли!» – и вызывает, особенно поначалу, только раздражение, когда еле сдерживаешь себя, чтобы не запустить чем-нибудь в кормушку. О каком «добром утре», о какой «спокойной ночи» можно говорить в тюрьме? Иначе как издевательство эти слова не воспринимаются.

Отсутствие в «Лефортово» внутритюремной почты, такой, как в других изоляторах, – не достаточное основание для сохранения изолятора в структуре ФСБ. Объясняется это очень просто: состав сидельцев такой, что им некому и нечего писать, нет опыта и необходимости налаживания переписки. Ну кому и о чем, спрашивается, мог бы я послать «маляву»?

Думается, однако, что и в других тюрьмах без особого труда можно было бы прекратить ведущуюся практически в открытую переписку, если бы в этом не были в первую очередь заинтересованы сами оперативники, которые и являются первыми читателями маляв. Здесь оперативная работа поставлена иначе. Там – широкий невод, с надеждой, что кто-то в него попадется, здесь – снайперская стрельба.

Кстати, в последнее время в московских тюрьмах малявы все больше вытесняются сотовым телефоном, о чем также всем известно.

В «Лефортово» не бьют. По крайней мере я не испытал этого на себе и не слышал от других узников. Только читал у Натана Щаранского и Павла Судоплатова. Персонал не разговаривает с заключенными матом и не тыкает. Предпочитает вообще не разговаривать, и на вопрос: «Который час?» – зачастую вместо ответа можно увидеть приложенный к губам палец: всякие разговоры с заключенными запрещены. Да ты и не знаешь, к кому обращаешься: у окружающих тебя людей в погонах нет имен – только псевдонимы: Саша, Андрей, Валера, Светлана и т. д., независимо от возраста и звания. Исключение составляют руководители.

Но здесь другое, гораздо хуже. В «Лефортово» отработанной системой режима, поведения персонала тебя подавляют, с первой минуты дают понять, что ты ничто, что ты здесь один и целиком во власти этой тюрьмы и что выход из нее возможен только через полное подчинение системе, которой она служит. «Здесь всегда хотели от людей только одного – раскаяния. Оттого, верно, сами стены Лефортовской тюрьмы пропитаны покаянием», – пишет в воспоминаниях Владимир Буковский.

А вот как я описывал в письме к жене свое состояние, делая упор на самые трудные первые месяцы пребывания в тюрьме: «Первоначальный период – это период абсолютного умственного затмения, полной потери сообразиловки и понимания происходящего, стремления сделать абсолютно все для прекращения происходящего, ощущение смерти и ирреальности. Это период практически полной потери сна, насильственного заталкивания в себя пищи и беспрерывного курения. Мне трудно описать все. Здесь, видимо, нужен писатель с гораздо лучшим владением пером. А внешние проявления тем более могут быть понятны только со стороны. Это, как пьяный человек, который вроде бы все знает, но ничего не понимает и тем более не может дать оценку своему поведению».

И в другом письме: «Это период искусственного и искусно навязываемого полубезумия, толчком к которому является общее шоковое состояние, неверие в реальность и непонимание происходящего, стремление почти физически вырваться и покончить со всем этим. И здесь, конечно, квалифицированно применяются (и совершенно беззастенчиво) кнут и пряник, заставляющие метаться, разрываться в мыслях и сознании».

Гнетущую атмосферу «Лефортово», постоянное стрессовое состояние отмечают все, в нем побывавшие. Многие связывают это не только с установленным там режимом, но с каким-то психотропным воздействием на постояльцев

[51]. Не могу это подтвердить, но и не буду отрицать. Мое состояние прострации в первые месяцы, о котором мне говорили Гервис и жена, почувствовавшая это, по ее словам, из процитированных выше писем, не свойственная мне постоянная сонливость при отсутствии настоящего сна, в конце концов, должны иметь какое-то объяснение. Да и настораживает, что пищу в «Лефортово» раздают аттестованные штатные повара, в то время как в других изоляторах это делают простые баландеры из бригады хозобслуживания, т. е. осужденные, оставленные в изоляторах отбывать наказание на хозяйственных работах. В условиях нехватки персонала такое было бы ненужной роскошью, если бы не было оправдано какими-то другими целями.

Бывший руководитель аппарата Комитета по международным делам Госдумы Владимир Трофимов вышел из Лефортовской тюрьмы в полной уверенности, что к нему во время следствия применяли жесткие методы воздействия, подкладывая ему в пищу химические препараты. «В тюрьме „Лефортово“, – говорил он в интервью «Новым известиям», – есть определенная специфика, которой нет нигде. После тех методов особого воздействия, которые ко мне там применили, я предпочел бы сидеть в общей камере в обычной тюрьме»