Борис Фрезинский - ПИСЬМА ИЛЬИ ЭРЕНБУРГА ЕЛИЗАВЕТЕ ПОЛОНСКОЙ. 1922-1966

• Название: ПИСЬМА ИЛЬИ ЭРЕНБУРГА ЕЛИЗАВЕТЕ ПОЛОНСКОЙ. 1922-1966
• Автор: Борис Фрезинский
• Жанр: Публицистика

---

Получила ли письма и стихи? 24 И почему не выслала обещанной Агари?

Я как-то говорил с Викт[ором] Бор[исовичем] 25. Он тебя очень ценит и любит. Он славный, но без базы, т. е. без больших прямых линий. Весь – детали. Впрочем, м. б., так и лучше.

Если были где-либо статьи об “Учителе” 26 и обо мне – пожалуйста, пришли. Напиши также, можно ли тебя обременить небольшим литерат[урным] поручением?

Главное – просто напиши. Целую.

Твой Эр.

Если встречаешься с издат[елями], расспроси, не хочет ли к[то]-л[ибо] приобрести право переизд[ания] “Хуренито” в России. (Здешнее – разошлось.) Очень прошу – простить за просьбу.

Полярная звезда и проседь окон.

Какая же плясунья унесет

Два рысьих солнца мертвого Востока

Среди густых серебряных тенёт?

Ну как же здесь любить, забыв о гневе? – Протяжен ямб, прохладой веет смерть.

Ведь полюбив, унылый Псалмопевец

Кимвал не трогал и кричал как зверь.

О расступись! – Ведь расступилось море.

Я перейду, я больше не могу.

Зачем тебе пророческая горечь

Моих сухих и одичалых губ?

Не буду ни просить, ни прекословить.

И все ж боюсь, что задохнешься ты -

Ведь то, что ты зовешь моей любовью -

Лишь взрыв ветхозаветной духоты27.

5

Берлин 13/9 [1922] Helikon-Verlag 28

Bamberger Str. 9

Berlin

Дорогая моя, спасибо за твое хорошее письмо. (Мне кажется, что ты умеешь писать и прозу.) Это – первое. Остальные, верно, пропали. Пришли мне обязательно свои новые стихи!

Приехал сюда Пастернак 29. Это единственный поэт, которого сумел я полюбить настоящей человеческой любовью (человека). Вне всего этого – у него изумительные стихи. Мне – радость. Знаешь ли ты его “Сестра Моя Жизнь” 30.

Стараюсь вопреки всему (а всё бывает всяким и часто всем) работать. При прозе это – письменный стол и многие часы. – Роман 31. Что выйдет, не знаю. Чую меж подъемов страшные срывы. Многие главы будут, вероятно, слабыми. Впрочем, написана лишь 1 / 3 и ту переделываю. “Хуренито” у меня купил Госиздат 32. Скоро обременю тебя некоторыми поручениями.

Вчера получил письмо от Слонимского 33 и Груздева 34. Очень милое. Отвечаю 35.

Пильн[як] 36 меня не только ненавидит, но и распространяет обо мне самые мрачные слухи, так что у меня с ним не может быть никаких дел кроме членовредительских.

Спасибо за то, что пишешь об Ирине. Мне это много сказало. М. б., ее привезет ко мне сестра моя этой зимой 37. Может быть, весной я буду в Питере.

Я бы очень хотел тебя видеть и говорить (вне навыков нашего ремесла). Пиши мне.

Целую!

Твой Эренбург.

Заезжий двор. – Ты сердце не суди

И не щади его – оно большое.

И кто проставит на груди “Свободен от простоя”.

И кто составит имя на снегу

Из букв раскиданных, из рук и прозвищ?

Но есть ладони – много губ

Им заменяли гвозди.

Столь невеселая веселость глаз,

Сутулость вся – тяжелая нагрузка,

Приметы выгорят дотла

И уж, конечно, трубка.

Одна зазубрина, ущербный след -

И глубже всех изданий сотых

На зацелованной земле

Вчерашние заботы.

Я даже умираю впопыхах.

И пахнет нежностью примятый вереск -

Парная, розоватая тропа

Подшибленного зверя38.

VII. 1922

Посылаю тебе две книги: “Золотое сердце” 39 (старые вещи) и “6 повестей о легких концах” 40.

На Рюгене 41 я напоминал бабушку из твоего стихотворения 42 – я не мог равнодушно зреть на берегу множество бревен, щепок и пр. горючего материала: сила привычки. Целый год в Коктебеле 43 мы топили “мангалку” (местное зло – coubeur local 44) тем, что давало море. Пропитанные солью доски весело горели синим огнем. Это – по поводу.

6

10/10 [1922, Берлин] Адрес!

Hans Trautenau

Trautenau Str. 9 Лапидарность твоя мне нравится в стихах, если хочешь, в “автобиографии”, но не в письмах мне. Это во-первых.

Потом – стихи. Отрывки?

Вообще – где же ты (т. е. просьба показаться). Знакомиться так знакомиться.

Я много пишу (и это должно оправдывать краткость писем). Мой роман – на 19-ой главе. Дело трудное, скверное, но занятное все же.

Хотя план расчерчен детально заранее и напоминает диаграмму какого-нибудь главка, но… меняется, хоть биография остается прежней. В общем, он хороший человек, но, увы, должен погибнуть. Месяца через два это будет сделанным делом (т. е. он погибнет). “6 повестей” ты, вероятно, уже получила.

Здесь сейчас моя любовь – Пастернак. Знаешь ли ты его стихи? А в Питере у вас как общее явление прозу пишут хорошую, а стихи скучные. В чем дело?

Я получил от Слонимского одно письмо и ответил ему. В “Серапионов” – очень верю и всячески их люблю.

Дорогая моя, не забудь, не забывай – говори (и не скороговоркой). Прости письмо – отнюдь не стилизация, но обалдение.

С тобой Илья Эренбург.

Еще здесь сейчас Познер 45… Очень милый мальчик. Стихи пока плохие. Белый его возвел в Пушкины 46 – как бы не свихнулся…

7

29/10 [1922, Берлин] Вот мой адрес:

Trautenau Str. 9 “Hans Trautenau”

Дорогая моя, я получил твое письмо. Снова наши письма скрестились. Ты спрашиваешь – “в тон ли”?

А разве это новый тон? Разве не слышишь его в детской форме еще в 1909 году?

Читая письма, вижу твою улыбку. Кажется, ей (и следовательно, и “Хуренито”, и многому иному) мы учились вместе. Порой мне жаль, что ты не пишешь прозы, злой, кусачей и в то же время нежнейшей.

Почему ты не присылаешь мне своих новых стихов? Я люблю в них свое, то, чего нет в русских стихах, где “славянских дев как сукровица кровь” 47. Твоя не такая.

Я все работаю. Кончаю роман. В нем как будто maximum меня теперешнего 48.

Меня очень весело ненавидят. Вчера была здесь обо мне большущая статья в “Накануне” некого Василевского 49. Предлагает бить меня по морде костью от окорока. По сему случаю Василевского и Толстого хотят откуда-то исключать 50 и прочее, а я веселюсь – в полное семейное удовольствие, сказал бы Зощенко 51.

Приехал Маяковский 52. Гляжу на “эту глыбу” 53 и радуюсь. Читал свои старые стихи (Флейта-Позвоночник): прекрасные стихи, сам разволновался. Было очень жутко.

Еще что? Еще ходит Ходасевич 54 и злится. Друг твой 55 все носит тот же стакан с самодельной бурей. А немцы стонут: доллар растет – всё призрачно (как у Вячеслава Ивановича 56) – пальто, ломтики мяса, небо и нежные взгляды немок (пару чулок хотя бы Florasaion).

Ты меня правильным видала во сне: я предпочтительно сижу в кресле, курю трубку и молчу. И потом я действительно устал. Впрочем, последнее вещь относительная.

Не забывай меня и напиши мне скорей!

С тобой

Эренбург.

P. S. Если будет что-либо обо мне в питерских изданиях или вообще занятное – пришли. (“Россию” читал 57.) И ты напиши – какие бы книги хотела отсюда.

Получила ли ты мои “6 повестей” и “Зол[отое] Сердце”? Напиши, что думаешь о них, особенно о первой.

Э. 8

18/11 [1922, Берлин] Дорогая моя, я пишу тебе, как полагается, в кафэ. Играют джимми. И дядя, как истукан, раскачивается. Словом, все в порядке. Но, между прочим, я очень грустен.

Никакие романы – ни написанные по утрам, ни организуемые по вечерам – мне не могут помочь. Дело в том, что я ужасно стар. Теперь, заработавшись, я это чувствую особенно ясно: дряхлость, тупость, тишину (скверную). Вообще – чую – это письмо будет жалостливым – не сердись! Я кончил роман. Он большой (по размеру), нелепый до крайности. У меня к нему болезненная нежность – не мудрено, он мне обошелся весьма дорого. Такой опустошенности, как теперь, кажется, никогда не испытывал. Не буду по крайней мере полгода ничего писать.

Болит голова. Хочется на неделю в Париж – здесь и отдохнуть нельзя. Да не пустят.

А вот Маяковского пустили 58 – вчера уехал. Ну, обойдусь.

Еще меня здесь все ужасно обижают. Скажи, почему множество людей меня так ненавидит? А я ко всему стал внешне очень мягким и даже вежливым (честное слово!).

Самое интересное – это ненависть Толстого 59. В “Нак[ануне]” была статья Василевского (верно, она дошла до тебя) – предлагает бить “такого Илюшу” костью от окорока. Белый и Ходасевич тоже злятся. Первый, поссорившись, обругал в газете мои “6 повестей” 60. Даже твоего приятеля натравили на меня 61. Я не знаю, что делать – купить полицейскую собаку (предлагают за 30 000 марок) или нанять помесячно секунданта (это еще дешевле) или стать буддистом (а это уж ничего не стоит). Как ты советуешь?

Напиши мне скорей и больше. Пришли мне свои новые стихи. Получила ли ты “6 повестей”? Напиши и о них тоже. Не забывай меня, родная!

Твой Эренбург.

9

25/11 [1922, Берлин] Дорогая моя, спасибо! Сразу два, и это изумительное обжорство – два обеда после месяца без оных. Кстати, ты, кажется, удивилась, что тебе вернули то письмо, но, как это ни горько, русский алфавит экзотичен и невнятен немецким почтальонам.

Надо было заменить его латинским – вообще. И тебе, в частности, когда пишешь адрес. Впрочем, это задним числом.