В. Буринский - Луи Дагер и Жозеф Ньепс. Их жизнь и открытия в связи с историей развития фотографии

• Название: Луи Дагер и Жозеф Ньепс. Их жизнь и открытия в связи с историей развития фотографии
• Автор: В. Буринский
• Издательство: 3bd93a2a-1461-102c-96f3-af3a14b75ca4
• Жанр: Биографии и Мемуары

Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839–1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.

---

Через некоторое время после свидания с братом Ньепса Шевалье отправился к Дагеру и сообщил ему о слышанном, причем советовал ему вступить с Ньепсом в переписку.

Дагер сначала отнесся к сообщенному ему известию недоверчиво; но выслушав подробности и хорошенько поразмыслив над делом, спросил адрес изобретателя и написал ему, прося сообщить о некоторых подробностях.

Недоверчивый, как все изобретатели, к любопытным вообще и, как большая часть французских провинциалов, к парижанам в частности, Ньепс отвечал на письмо в вежливых, но ничего не значивших выражениях и в то же время навел справки о Дагере у знаменитого в то время гравера Леметра, которому писал, что «в случае чего, я разом оборву затеянную переписку, умножение которой, как вы это, конечно, понимаете, не может мне доставить никакого удовольствия».

Однако же успокоенный благоприятным для Дагера отзывом Леметра, Ньепс послал первому одну из своих досок с гравюрою на бумаге, причем просил, чтобы Дагер в свою очередь прислал ему образец своего открытия. Но он не получил от Дагера ничего в обмен на свою посылку. Вызванный в 1827 году к заболевшему брату в Лондон Ньепс в Париже виделся с Дагером, и оба изобретателя поговорили о своем деле, но в общих чертах, не выдавая друг другу свои тайны.

По возвращении в Париж Ньепс снова посетил Дагера, который уверил его, что он со своей стороны открыл средство для фиксирования изображений камеры-обскуры и притом гораздо лучшее, чем способ Ньепса. Тогда они решили вступить в товарищество для продолжения исследований. 14 декабря 1829 года в Шалоне между ними был составлен формальный письменный договор, по которому вслед за его подписанием договаривающиеся обязывались сообщить друг другу свои открытия, но отнюдь не передавать эти секреты посторонним из опасения уплаты проторей и убытков. Расходы, необходимые для продолжения исследований, и предполагаемые доходы от изобретения должны были делиться между договорившимися поровну.

Вскоре после заключения этого договора Ньепс оставил Париж, а 5 июля 1833 года умер, не увидев полного осуществления своих идей, не разделив при жизни с Дагером славы творца фотографии.

Дагер один продолжал изыскания и уже в 1837 году добился осуществления общей его с Ньепсом мечты.

Анри Греведон. Луи-Жак-Манде Дагер. Литография 1837 года. Дагер часто позировал своим друзьям художникам. Этот рисунок был сделан за два года до того, как он опубликовал сообщение о дагеротипном процессе
Луи-Жак-Манде Дагер. Парижский бульвар. 1839 год. Дагеротип. Это первая фотография с человеком была отправлена Дагером королю Баварии. Оригинал, находившийся в Государственном музее в Мюнхене, погиб во время второй мировой войны

Тогда Дагер заключил новый письменный договор с сыном Ньепса, Исидором, для эксплуатации уже разработанного открытия.

Примерно в это время Дагера поразило большое несчастье: произошел пожар диорамы, где находилась его квартира, причем все его имущество было уничтожено огнем. Так как после этого события ни у Дагера, ни у Ньепса-сына не оказалось средств к окончательному обеспечению дела, то они решили в марте 1839 года открыть подписку среди любителей изящных искусств, но подписка эта не дала почти ничего.

Тогда Дагер решил обратиться за помощью к правительству и рассказал о своем изобретении знаменитому ученому Араго, бывшему в то время непременным секретарем Парижской академии наук. Араго рекомендовал Дагера министру внутренних дел Дюшателю. 14 июня 1839 года было заключено временное письменное условие между министром внутренних дел, Дагером и Исидором Ньепсом. В этом документе Дагеру в виде национальной награды назначалась пенсия в шесть, а Исидору Ньепсу – в четыре тысячи франков; по смерти того или другого наследники имели право воспользоваться половиною этой пенсии. Часть Дагера была больше по той причине, что, кроме дагеротипии, он уже был известен изобретением полиорамы.

На другой день, 15 июня 1839 года, проект договора был представлен палате депутатов. Министр Дюшатель в пространной и горячей речи пояснил палате мотивы, заставившие его внести предложение о назначении государственной пенсии изобретателям светописи. «К несчастью для творцов этого прекрасного способа, – говорил между прочим Дюшателъ, – они не могут сделать свое открытие предметом промышленности и таким образом вознаградить себя за издержки, понесенные ими в течение многолетних бесплодных изысканий. Их изобретение не из тех, которые могут быть ограждены привилегией. Как скоро оно будет обнародовано, каждый может им воспользоваться. Самый неловкий испытатель этого способа в состоянии будет изготовлять такие же рисунки, как искуснейший артист. Надо, чтоб это открытие стало известным всему миру или же оставалось бы неизвестным. Но каково будет огорчение всех людей, дорожащих наукою и искусством, если такая тайна останется для общества нераскрытой, затеряется и умрет вместе с изобретателями. При таких исключительных обстоятельствах вмешательство правительства является обязательным. Оно должно дать возможность обществу обладать важным открытием и, кроме того, вознаградить изобретателей за их труды».

С.У. Хартскорн. Эдгар Аллан По. 1848. Дагеротип. Писатель, который страстно увлекался дагеротипами, позировал для этого портрета за год до своей смерти. В 1840 году он писал: «По правде говоря, дагеротипная пластина воспроизводит несравненно более точно, чем картина, сделанная рукой художника»

После министра Дюшателя Араго в следующих словах объяснил палате депутатов сущность открытия: «Господин Дагер добился возможности закрепить производимое светом изображение с его изумительною точностью, гармонией света и теней, верностью перспективы и разнообразием тонов рисунка. Какова бы ни была величина изображения, для фиксирования его требуется от десяти минут до четверти часа, смотря по силе освещения. Никакой предмет не ускользнет от этого способа: утро дышит свойственною ему свежестью, ярко блещет веселый солнечный полдень, меланхолически смотрят сумерки или пасмурный серенький денек; и при всем том способ этот так нетруден, что со дня его обнародования им может пользоваться каждый желающий».

Речь Араго была покрыта рукоплесканиями, вызвала восклицания шумного восторга, и министерское представление было одобрено единогласно.

То же самое произошло и в палате пэров, где давал объяснения ученый, столь же знаменитый, как и Араго, – химик Гей-Люссак.

Два месяца спустя Дагер представил свое открытие Парижской академии наук.

10 августа 1839 года возле дворца Мазарини и на соседних с ним набережных толпилась масса народа. Все со жгучим нетерпением ожидали окончания представленного институту доклада, после которого предполагалось обнародовать одно из самых блестящих изобретений девятнадцатого столетия. Не так давно Араго представил академии наук несколько металлических пластинок, на которых с помощью света были произведены и зафиксированы мимолетные изображения, получаемые в камере-обскуре. Публике было известно, что пенсия в десять тысяч франков выделена изобретателям открытия и что Араго в эту минуту читает доклад, в котором подробно развивает объяснения, уже сделанные им два месяца тому назад в палате депутатов.

По окончании академического заседания мало кому известное еще вчера имя декоратора Дагера было провозглашено печатью как одно из славнейших имен современной Франции, а открытие светописи рассматривалось как благодетельный дар, которым цивилизация обязана французскому гению. Гениального человека, которому отечество обязано было этою славою, ожидали бесчисленные посетители; каждый жаждал видеть эти пластинки едва в десяток квадратных дюймов величиною, изображавшие обширнейшие перспективы и удивлявшие тонкостью и отчетливостью рисунка. Известный тогда остроумный фельетонист «Journal de Débats» Жюль Жанен, рассказывая о своем визите к изобретателю, называл дагеротип будущим фамильным портретистом бесчисленного множества семей, которые до сих пор не могли даже мечтать о галереях предков, и наконец выражал надежду на возможность близкого осуществления той сказки Гофмана, где влюбленный, поглядев в зеркало, оставляет там на память возлюбленной свое изображение, удержанное стеклом. Но как бы желая во что бы то ни стало, вследствие многовекового национального антагонизма, охладить пылкий энтузиазм французов, Англия приписывала себе славу нового открытия, не вполне справедливо объявляя его творцом англичанина Тальбота, впрочем, вполне почтенного ученого.

Немцы, еще задолго до войны 1870–1871 годов завистливо относившиеся к славе Франции, принялись доказывать, что светопись в ее законченном виде уже давно была известна древним. Заявления эти принадлежали той группе ученых, доселе еще встречаемых в Германии, которым почему-то нравилось фантастическое предположение, что все великие открытия, составляющие гордость новейшего времени, такие, как паровая машина, телеграф и т. д., были якобы известны древнеегипетской цивилизации. Знаменитые иероглифы, тогда еще не изученные в теперешней полноте и точности, являлись к услугам каждого желавшего доказывать какую угодно нелепость.