В. Буринский - Луи Дагер и Жозеф Ньепс. Их жизнь и открытия в связи с историей развития фотографии

• Название: Луи Дагер и Жозеф Ньепс. Их жизнь и открытия в связи с историей развития фотографии
• Автор: В. Буринский
• Издательство: 3bd93a2a-1461-102c-96f3-af3a14b75ca4
• Жанр: Биографии и Мемуары

Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839–1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.

---

Немцы, еще задолго до войны 1870–1871 годов завистливо относившиеся к славе Франции, принялись доказывать, что светопись в ее законченном виде уже давно была известна древним. Заявления эти принадлежали той группе ученых, доселе еще встречаемых в Германии, которым почему-то нравилось фантастическое предположение, что все великие открытия, составляющие гордость новейшего времени, такие, как паровая машина, телеграф и т. д., были якобы известны древнеегипетской цивилизации. Знаменитые иероглифы, тогда еще не изученные в теперешней полноте и точности, являлись к услугам каждого желавшего доказывать какую угодно нелепость.

Через несколько дней после заседания академии наук герой дня Дагер находился в салоне парижского мецената двадцатых и тридцатых годов барона Сенара, среди блестящего общества ученых, художников и высокопоставленных лиц. Он рассказал, каким образом добился проявления и закрепления светового изображения на пластинке, покрытой слоем йодистого серебра.

– Вы, вероятно, должны были чувствовать величайшее удовольствие, – сказал ему один из присутствовавших, – в тот день, когда перед вами в первый раз обнаружилось волшебное действие паров ртути?

– К несчастью, – отвечал Дагер с некоторой грустью, удивившею гостей барона Сенара, – предшествовавшие неудачи мешали мне вполне отдаться радости, которая могла оказаться преждевременной. Своего открытия я добился путем четырнадцатилетних изысканий, безуспешность которых не один раз повергала меня в состояние совершенно безнадежного отчаяния. Я добивался успеха шаг за шагом. Сперва я испробовал двухлористую ртуть, так называемую сулему: она несколько проясняла рисунок, но в грубом и слитном виде; я обратился к каломели, и результат был несколько лучше. Помню это время, потому что надежда на успех вновь меня окрылила. Тогда до паров металлической ртути оставался уже только один шаг, сделать который помог мне мой добрый гений…

Удивительно и достойно нашего сердечного участия внутреннее состояние великих изобретателей. Поразившую их мозг идею они должны заботливо вынашивать в глубине своего ума и ежеминутно голос их завидной судьбы повелительно внушает им: «Иди», и они идут, презирая препятствия, к намеченной их гением цели, не щадя усилий, не уверенные в награде, которою подчас бывает забвение, пока, как Дагер, на склоне лет не добьются права воскликнуть архимедовское эврика (нашел!).

Через четыре дня после заседания академии вся Франция встречала рукоплесканиями пожалование Дагеру правительством командорского креста Почетного легиона. Парижская публика с неописуемой жадностью набросилась на новое общедоступное открытие, которым можно было пользоваться, не обладая никакими особенными научными познаниями, и для чего вовсе не требовалось экспериментаторской ловкости.

Вечером 10 августа 1839 года у парижских оптиков были нарасхват раскуплены все приборы, имевшие хотя бы какое-либо подобие камеры-обскуры. Рассказывали, что подержанный и полуиспорченный аппарат, поставленный на столе аукционной камеры, был приобретен за чудовищную цену в 575 франков, к величайшему изумлению озадаченных аукционистов. Фабрикация медных пластинок в течение нескольких недель была видною отраслью промышленности. Йод, вещество дотоле интересное лишь химикам и аптекарям, сделался модным предметом салонных разговоров. У дагеротипов, выставленных в витринах, теснились до сумерек густые толпы народа. Восходящее солнце ежедневно заставало нескольких любителей с их аппаратами перед различными зданиями и памятниками. Все химики, все ученые и множество добродетельных буржуа имели вид зачарованных неутомимых экспериментаторов, рассматривавших жадными взорами измененную светом поверхность металлической пластинки и приходивших в восторг, когда на ней можно было различить профиль крыши, дымовую трубу, а иногда подробности, недоступные невооруженному глазу, но явственно выделявшиеся на дагеровской пластинке.

Это полудетское увлечение публики, скоро перешедшее в более разумное и серьезное отношение к делу, имело ту хорошую сторону, что из множества праздных людей, желавших непременно стать фотографами, выделился десяток-другой лиц, которым их опыты удались в совершенстве и которые в течение нескольких лет, следовавших за открытием Ньепса и Дагера, немало поработали над усовершенствованием светописи, участвуя таким образом в приближении ее теперешнего полного торжества.

Портрет Самюэля Ф.Б. Морзе, художника, профессора, изобретателя телеграфа. 1845 год. Дагеротип. Полагают, что Морзе был первым американцем, который изучал дагеротипный процесс
Эдвард Энтони. Мартин ван Бурен. Ок. 1848. Можно предположить, что этот дагеротип является одним из тех, который Энтони сделал для своей национальной галереи дагеротипов, погибшей при пожаре 1852 года.
Эдвард Энтони. Портрет Кошута, венгерского патриота. 1851 год. Дагеротип сделан в Вашингтоне
Портрет Томаса Салли (1783–1872). Ок. 1848 г. Дагеротип неизвестного фотографа

Для весьма многих изобретение светописи, явившейся внезапно как снег на голову, являлось чем-то совершенно волшебным: многие совсем отказывались верить возможности такого изобретения, а убедившись в достоверности факта, усматривали в нем нечто весьма близкое к чертовщине.

И так смотрели на дело не только средние, малопросвещенные умы, но и некоторые люди таланта и несомненного основательного образования.

В книге Надара «Faces et profils»[4] имеется интересное сообщение о том, как курьезно-мистически отнесся к дагеротипии знаменитый романист Бальзак, успевший внушить свое воззрение некоторым близким ему замечательным людям – известие тем более интересное, что оно нигде не встречается в многочисленных биографиях великого французского писателя.

«По Бальзаку, всякое природное тело состоит из целой серии призраков, лежащих группами одна над другой, в виде тончайших слоев, состоящих из частиц, доступных зрению. Каждый светописный снимок удаляет один такой слой, а повторение этой операции должно вести к ощутительной для живого существа потере значительной части его субстанции».

Неизвестно, был ли это страх Бальзака перед светописью искренним или притворным, но вероятно, что свою мистическую теорию он успел укоренить в сознании своих друзей – Теофиля Готье и Жерара де Нерваля.

Впрочем, это не помешало двум последним по несколько раз делать свои фотографические изображения.

И сам Бальзак в письме, адресованном своей будущей жене, графине Ганской, возвещает о посылке ей одного из своих «призраков», своего дагеротипного изображения. Эта единственная фотография Бальзака попала в руки Гаварни, а от него через Сальви – к Надару.

Этот дагеротип послужил пособием при создании портретов Бальзака Берталем и другими. На нем писатель изображен во весь рост в панталонах и рубашке, расстегнутой у ворота и на груди. Сходство и выражение не оставляют желать ничего лучшего.

Последние годы жизни Дагера как малоинтересные прошли почти совсем незамеченными.

После обнародования открытия, не доставившего ему иной материальной выгоды, кроме вышеупомянутой пенсии в шесть тысяч франков, Дагер уединился в загородном домике в Пти-Бри. Здесь посещали его многие ученые, художники и любознательные иностранные туристы, относившиеся с полным уважением к добродушному старику. Но по временам в печати раздавались голоса недоброжелателей, желавших развенчать Дагера как творца светописи, с одной стороны, чрезмерно преувеличивая заслуги его сотрудника Ньепса, а с другой, – опираясь на оспаривание у него первенства изобретения англичанами. Некоторые газеты через десять лет еще воспроизводили письмо, написанное Тальботом к Араго и Био от 29 января 1839 года. Вот это письмо: «Милостивые государи! Через несколько дней я буду иметь честь представить академии наук форменное заявление на принадлежащее мне первенство в открытии следующих двух способов, приписываемое г-ну Дагеру: 1) фиксации изображений, даваемых камерой-обскурой, и 2) такой обработке этих изображений, что они уже более не изменяются при дальнейшем действии света. Весьма занятый в настоящее время трактующим о сем предмете мемуаром, который я должен читать на днях в Королевском обществе, ограничусь пока тем, что прошу вас принять уверение в моем совершенном уважении. Тальбот».

В свое время мы увидим, насколько справедлива была претензия Тальбота на первенство в изобретении светописи.

Но огорченный под конец жизни этим спором, Дагер все же иногда покидал свое уединение для посещения уже многочисленных тогда парижских фотографий. Наблюдая разные усовершенствования в его открытии, он имел привычку восклицать: «Как могли вы добиться таких удивительных результатов?» И добродушный изобретатель наивно осыпал вопросами собрата по искусству, им же самим созданному. После непродолжительной болезни Дагер умер 10 июля 1851 года, в тот момент, когда фотография вступала на новый путь, открывавший ей бесконечные и богатые перспективы. После него не осталось детей, а только одна племянница, дочь его сестры Евлампии Куртен, урожденной Дагер.