Владимир Сафонов - 10 писем Робинзону

• Название: 10 писем Робинзону
• Автор: Владимир Сафонов
• Издательство: Физкультура и спорт
• Жанр: Руководства
• Год: 1983

В одиночное велопутешествие по Подмосковью автор взял с собой десять писем-заданий. Исходя из реальных условий, предлагалось найти выход из критической ситуации: утеряна какая-то часть туристского снаряжения, кончились продукты или вода, порвалась одежда или ухудшилось самочувствие и т. д. Автор описывает, как он выходил из затруднительных положений, приводя много полезных советов для туристов попавших в аналогичные условия.

---

Я постарался выбрать место повыше, под сосной, ибо там всегда суше, чем, скажем, под елью или другими деревьями. После этого я начертил на земле две параллельные линии в 70–80 сантиметрах одна от другой, соединив их полукругом с одного конца. Затем по контуру этого удлиненного латинского «U» через 15–20 сантиметров воткнул концы толстых веток. Получилось нечто вроде частокола, который я старательно, виток к витку, оплел еловым лапником. После этого соединил, пригнув друг к другу, обе стороны плетня наподобие свода, и шалаш был почти готов. Осталось только прикрыть свод лапником, накладывая его так, как кроют крестьяне соломенные крыши. На подстилку пошел остаток веток с несколькими пригоршнями сухого мха, надерганного у подножия сосен.

Теперь осталось подумать над тем, как утеплить свою одежду. На мне были бумажная ковбойка и тонкая курточка цвета хаки, которые обычно носят туристы. Будь рядом стог сена или соломы, проблемы не было бы. Я натолкал бы их в брюки и под куртку сколько мог и, округлившись таким образом, не побоялся даже слабых заморозков. Но если бы да кабы… Ни того, ни другого поблизости не просматривалось. Да и до жнивья еще оставалось полтора-два месяца. Пришла мысль «набить» себя мхом, но я сразу отказался от этого, так как на «подушку» еще можно было набрать кусочки без «населения». А в больших количествах… Мне пришлось бы спать в муравейнике.

Значит, «одеяло». Пришлось почти вслепую заготавливать для него материал. Срезал с десяток в рост человека тонких прутьев орешника, воткнул комлями в землю и переплел их возможно плотнее самыми тонкими ветками. Была бы высокая сухая трава, то лучше бы, конечно, травой. Сырая же трава (осока, камыш), как, впрочем, и ветки лиственных деревьев, для этой цели может использоваться только в крайних случаях. Лучше воспользоваться еловым лапником. Но если «одеяло» можно изготовить загодя, дав ему просохнуть и уплотниться, то материал может быть любой влажности.

Закончив плетение, соединил вместе верхние концы (дабы «одеяло» не расползлось), выдернул из земли нижний ряд и тоже скрепил. Идеальным «шпагатом» для этого может служить кора липовых веток — лыко.

На заготовку материала и устройство шалаша-вольерчика и «одеяла» ушли последние полусветлые часы. Поэты говорят «ночь опустилась», мне же больше нравится — «погрузиться в ночь», как водолаз в чернильную темноту морской глубины. Ощущения, вероятно, схожи. Не на меня надвигалась ночь, а я иду или плыву в ее темноту. Но дело, конечно, не в художественно-поэтическом восприятии окружающего.

«Одеялу», перед тем как залезть под него, я постарался придать выгнутую форму, так, чтобы и бока были по возможности прикрыты. На голове — берет, на него «табу» я не распространил. Сами понимаете: комары да мошки, а шевелюра уже не так густа, как в молодости.

Ночь, пора спать. Кругом тишина, и только какая-то бесшумная тень пронеслась по темно-синему небу, просматриваемому из «двери» моего вольерчика. Сплю я обычно на правом боку, поэтому, когда повернулся, то нос оказался в непосредственной близости от стенки моего спального сооружения. И засыпая, я задышал незабываемым ароматом новогодней елки.

Говоря откровенно, мое наспех сделанное ложе не казалось пуховой периной, но и не было кроватью средневековых пыток или топчаном индийских факиров, где из досок на каждом сантиметре торчит острейший гвоздь. Но все-таки это не был ночлег на голой земле, который даже и в теплые ночи не доставляет удовольствия отдыхающему.

Будь похолодней, я вместо вольерчика соорудил бы шалаш. Используя ветки деревьев как опору для жердей, сделал бы навес, покрыл бы его еловым лапником, ветками, папоротником. А стены. Да сплел бы как у вольерчика.

Можно было построить что-то вроде хижины из «кирпичей» дерна с крышей как у шалаша. Одну из двух противоположных стен хорошо бы сделать повыше, тогда крыша получилась бы односкатной. По ней лучше скатываются капли дождя. Зимой хижину можно слепить из снега или построить из снежных «кирпичей».

Дверью таким жилищам могут служить одеяла, пленка, кусок материи и т. п. Можно ее сплести так, как я сплел «одеяло».

В безлесной сухой местности нетрудно отрыть землянку — небольшое углубление (чтобы можно было лечь), прикрыв сверху ковриком, сплетенным из трав.

ПИСЬМО ВТОРОЕ

Рассвет — это еще не прекращение мук бездомного, продрогшего во влажной, как компресс, одежде. Избавление приносит солнце. А если оно скрыто облачностью, то согревающее пламя костра становится жизненно необходимым. Благодаря принятым с вечера мерам (вольер и «одеяло») я не находился в таком трагическом положении, но первые лучи солнца приветствовал с радостью приверженцев этого культа.

Вторым в это утро наслаждением было чаепитие и завтрак горячим картофелем с подсолнечным маслом. Хотелось скорее сняться с места и двигаться дальше. Но что делать со «спальным гарнитуром»? Оставить его так я не мог. Это значило уподобиться тем горе-природолюбам, которые оставляют после себя и незагашенные кострища, и ворох веток, и все иное. Сжечь? Можно, в некоторых случаях это лучше, чем кучи гниющего валежника — рассадника вредителей леса. Но жечь не хотелось — все же кострище, все же черная плешина на траве-мураве. В сухом овражке за опушкой, где был мой первый робинзоний бивак, виднелись размытые вешними водами рыжие ступеньки. Это то, что почвоведы именуют эррозией почвы, началом роста оврага. Вот туда-то и перетаскал я все, что составляло постель и укрытие, равномерно разбросал по ступенькам, а сверху еще покрыл кусками дерна. Теперь размывающих водопадов больше не будет.

Уничтожив следы своего пребывания, я вывел «коня» на ближайшую тропинку и покатил по ней, радуясь движению в новом солнечном дне.

Скептики, а их не так уж мало, могут сказать: ну зачем все эти надуманные трудности? Какие там робинзоны, когда кругом дороги, радио, справочные бюро, туристские базы и прочие прелести цивилизованного мира конца XX века? А робинзоны, робинзонады всего лишь сказки с легкой руки Даниэля Дефо.

Но вот недавно я вырезал из газеты «Известия» следующую любопытную заметку, которую приобщил к своей коллекции. «Необитаемых больше» — так она называется. Приведу ее дословно: «Индонезию называют страной трех тысяч островов. Но на самом деле островов в стране гораздо больше. Наблюдения и работы картографов, проводившиеся в последние годы с использованием различных фотографий, подтвердили, что общее число островов архипелага превышает 13 500. Из этого количества примерно 6000 имеют названия, а постоянные жители зарегистрированы лишь на 992 островах, то есть необитаемых островов в Индонезии более 12 000», — сообщает польский географический журнал «Познай свят». Комментарии, как говорят, излишни. И это только в одной Индонезии.

Те, кому приходилось проезжать, а еще лучше пролетать над бескрайними таежными просторами, согласятся со мной, что глухоманей на планете еще предостаточно и есть местечки для отличных робинзонад! Немало их найдется и в «глубинках» Центральной России.

Когда-то в детстве моей любимой сказкой была сказка о мальчике с пальчик. Воображение рисовало тогда ужасы одиночества покинутых бессердечными родителями детей в темном дремучем лесу, населенном страшными зверями. А прекрасные иллюстрации к этому творению Шарля Перро еще больше подогревали воображение. Громадные стволы деревьев, у подножия которых бредет вереница беззащитных детей навстречу людоеду. Каково! Но не об этом пойдет речь, это лишь первое восприятие пугающей природы — природы без ласкового солнца и весело журчащих ручейков.

Эстетика — наука о прекрасном в природе, искусстве, обществе. Сфера прекрасного в природе, на мой взгляд, в ее целостности, нетронутости человеком. Поэтому так радостна встреча с нехожеными уголками. Все выглядит празднично. Где-то в кустах поют птицы, на полянках жужжат шмели, проносятся изумрудные стрекозы — эти изящные прообразы вертолетов, а над всем этим великолепием бездна голубого неба. В лесу нет тишины барокамеры, она вся пронизана звуками. Надо только прислушаться к ним и полюбить эту симфонию деятельной жизни.

Но изредка, к счастью — изредка, картина радующей глаз природы расплывается, уступая место чему-то тягостно нестерпимому, загадочному из-за невозможности дать ЭТОМУ четкое определение. Я имею в виду уголки природы, которые даже в солнечные часы хочется скорее покинуть не оглядываясь. И причина не в следах современных дикарей, обезображивающих природу, а в какой-то особой «подборке» светотеней в этих угрюмых уголках, в форме и расстановке деревьев и особо гнетущей тишине запустения. Проходя такое место, невольно ускоряешь шаг, умолкаешь, если разговаривал или напевал песенку.

Встретившееся мне такое «заколдованное» место не имело никаких особых примет. Березовый старый лес без подроста. Вся почва под деревьями густо поросла мхом, делавшим шаги по такому ковру совершенно бесшумными. Поражала удивительная тишина. Не слышно было ни щебета птиц, ни жужжания насекомых. Лишь легкий ветерок, пробегавший где-то в вершинах, напоминал приглушенный шепот. Я не мог понять внезапно овладевшего мной беспокойства и непреодолимого желания скорее пересечь этот дремотный березняк.