Дмитрий Калюжный - Другая история литературы

• Название: Другая история литературы
• Автор: Дмитрий Калюжный
• Жанр: Культурология
• Год: 2001
• ISBN: 5-7838-1036-3

В каждом обществе литература развивается по своим законам. И вдруг — парадокс: в античности и в средневековье с одинаковой скоростью появляются одинаковые приёмы, темы, сюжеты, идеи… Стилистический анализ произведений литературы показывает столь многочисленные параллели в стилях разных эпох, что иначе, как хронологической ошибкой, объяснить их нельзя. Эпохи совмещаются!

В книге, написанной в занимательной форме, и с огромным количеством литературных иллюстраций рассмотрены примеры человеческого творчества от возникновения письменности и до наших дней. Читатель сам увидит, как развивалось человечество, и поймёт, что история наша более сложна, чем это принято думать.

Для широкого круга образованных читателей.

---

Вот вам еще одно «возрождение» — самого себя. Забавно, однако, что история Древней Греции изобилует подъемами и падениями, и началось это задолго до Платона и Эпикура.

В книге «Раннегреческий полис» Ю. Андреев сообщает:

«…В конце XIII в. до н. э., когда на страну обрушились дикие орды северных пришельцев, опустошая все на своем пути… Некоторые области Средней Греции лишились большей части своего населения и почти совершенно обезлюдели».

Кто же это такие были? Читаем, и вдруг на тебе:

«Мы ничего не знаем ни об их (пришельцев) происхождении, ни о маршруте, по которому они пришли, ни о том, наконец, куда они исчезли после того, как разграбили и опустошили всю страну».

Так, может быть, их и не было? И дикие орды лишь привиделись историкам? Или, что вернее всего, все эти описания лишь сохранившееся в фольклоре воспоминание о крестовых войнах?..

Микеланджело. Потоп. Фрагмент фрески плафона Сиксинской капеллы. 1508–1512.

«Дальнейший ход событий во многом неясен… В это время продолжается и, по-видимому, еще больше возрастает отток населения из материковой и островной (!) Греции».

То есть местное население, разбежавшись во время нашествия неизвестно какого врага, и даже уплыв с островов, напрочь отказалось возвращаться в покинутые города после прекращения нашествия. Не хотят они строить новую жизнь, а продолжают жить в шалашах и пещерах. И пришельцы тоже в старых городах жить не желают, ведь они — «дикие варвары». (Ау, санитары!) Кто же там и, главное, что «возрождал»?

«Основная часть населения, — продолжает фантазировать историк, — или постоянно кочевала с места на место или ютилась по незначительным деревушкам, от которых не осталось никаких следов… Расположенные на их (городов) территории дворцы и другие постройки разрушены и лежали в развалинах. В них никто уже больше не жил».

Впечатление такое, что кто-то запустил кинопленку в обратном направлении. В самом деле, историк рассказывает здесь о 4-м траке, а это нисходящая ветвь синусоиды, регрессная. Так что ничего удивительного, что в этой истории дела идут все хуже и хуже:

«Общее число мест, где обнаружены следы микенской культуры на территории Арголиды, составляет 44 наименования. В следующий за катастрофой период их число сокращается более чем вдвое — до 19 наименований. Для Мессении аналогичное соответствие составляет 41 к 8, для Лаконии 30 к 7, для Беотии 28 к 5… Следы поселений, которые можно было бы датировать периодом 1100–900 гг. до н. э. на территории Балканской Греции и большей части островов Эгейского моря, чрезвычайно редки».

Итак, в XIII веке от пришедших неизвестно откуда неизвестно кого разбежались греки материка и островов, а в XII–XI веках до н. э. якобы перерождается микенская культура, причем здесь уже местное население (кстати, неизвестно из кого состоящее) ведет себя по варварски, без всяких пришельцев. Объяснения происходящего очень туманны. Дж. Перкис пишет по этому поводу в книге «Греческая цивилизация»:

«Старый способ объяснять культурные и лингвистические изменения рядом „нашествий“ больше не приветствуется и не считается убедительным. С современной точки зрения, большинство людей — и, разумеется, их предки — всегда жили на одном месте, и существует много внутренних причин, объясняющих, почему меняется культура и язык».

Но время не течет вспять. Как же сам Дж. Перкис объясняет «обратный» ход истории? Ответа нет. Зато потом начинается какой-то греческий ренессанс, «возрождающий сам себя». А с I века н. э. греческая цивилизация опять падает, и даже писатели возвращаются к языку четырехсотлетней давности (!), зато римская цивилизация почему-то возвышается именно на фоне падения греческой. Из чего складываются столь странные представления о начале литературы, вообще об истории? Не морочат ли нам голову?

Мы отказываемся верить этим ничем не подкрепленным выдумкам и приходим к выводам, что поскольку архаическая форма полиса относится к XI–XII реальным векам, то к этому же времени относится и зарождение письменной литературы.

И хотя в «Истории всемирной литературы» сказано, что «„Старые“ литературы… были замкнуты в своем существовании рамками Древнего Мира, и даже те творческие импульсы, которые они передали литературам — своим преемникам, были исчерпаны последними еще в Древности», — это всего лишь очередная попытка объяснить необъяснимое. На деле европейцы старательно творили свою собственную средневековую историю. Потом появились Скалигер и Петавиус и объявили: и не жили вы, а возрождали прошлое, да не свое, а чужое, — никому не ведомую античность! Одно можно сказать твердо: люди, которые все это придумали, веселились от души. Нашим же современным литературоведам остается только, зажмурившись от стыда (хочется все же верить в их человеческую честность) плести такие, например, кружева:

«Но я имела в виду историческое своеобразие Греции, еще мало изученное, которое сложилось в результате перехода и трансформации государственных (условный термин) форм, — всех этих эгейских культур, Крито-Микен и прочей чертовщины… Эволюции, конечно, не было, но из одной культуры вырастала противоположная, другая».

(О. Фрейденберг)

Историки сказали: «эволюции не было», вот литературовед и пишет «конечно, не было», а просто из одной культуры вырастала другая. Для такого случая и существует слово «эволюция», но у них, литературоведов античности, тут не эволюция. Ведь из чего-то одного выросло что-то «противоположное». Понятно? Действительно, чертовщина.

«Нужно сказать, что с античной литературой наши учебники обходятся без церемоний. С одной стороны, ее считают совершенно такой же художественной литературой, какой, по их мнению, должна быть и всегда была всякая литература. Сложенная в эпоху развитых понятий, такая литература отличается от нашей только по темам и кое-каким недоделкам».

Мы все время об этом и говорим: античная и «наша» литература практически неразличимы. А это дает возможность литературоведом самим устанавливать хронологический порядок в истории, а не следовать за оккультными построениями Скалигера и его последователей.

Рассмотрим же подробнее, как может выглядеть реальная, выстроенная на основе анализа развития литературы история. И для примера возьмемся за одну из излюбленнейших тем как античной, так и средневековой литературы. Это — любовь, эротика.

Любовь и песни

Г. Лихт в книге «Сексуальная жизнь в Древней Греции» пишет, что «в древности», в эпоху создания гомеровских поэм, велениям чувственности покорялись и сами боги:

«В „Одиссее“ мы обнаружим единственный в своем роде пример прославления всепобеждающей красоты. Я имею в виду эпизод из восьмой книги „Одиссеи“… — в котором Афродита наставляет рога своему мужу — невзрачному Хромому Гефесту, предаваясь любви со статным богом войны Аресом, дышащим молодостью и силой, — любви, конечно же, беззаконной, зато тем более сладостной. Однако вместо того, чтобы с болью в сердце скрывать свой позор от других, обманутый муж созывает на пикантное зрелище всех богов: взорами, исполненными сладострастия, глядят они на обнаженных любовников, которые сплелись в тесных объятиях. Гомер завершает описание этой сцены следующими словами:

К Эрмию тут обратившись, сказал Аполлон, сын Зевеса:
„Эрмий, Кронионов сын, благодатный богов вестоносец,
Искренне мне отвечай, согласился ль бы ты под такою
Сетью лежать на постели одной с золотою Кипридой?“
Зоркий убийца Аргуса ответствовал так Аполлону:
„Если б могло то случиться, о царь Аполлон стреловержец,
Сетью тройной бы себя я охотно опутать позволил,
Пусть на меня бы, собравшись, богини и боги смотрели,
Только б лежать на постели одной с золотою Кипридой!“
Так отвечал он; бессмертные подняли смех несказанный».

Г. Лихт замечает, что здесь нет ни слова порицания, нет даже негодования; попрание супружеской верности самой богиней любви доставляет блаженным бессмертным только лишний повод для острот и веселья. Весь этот любовный эпизод есть не что иное, как гимн неприкрытой, обнаженной чувственности; это почти животное оправдание того, что зовется «грехом» в эпоху «ханжеской морали».

Это — XII век, линия № 4. «Веления чувственности» играли тогда, можно сказать, определяющую роль в жизни людей, которые в понятиях своих все еще оставались детьми.

Тут нам, конечно, возразят: как можно сравнивать католические времена с какой-то «античностью», наполненной многобожием? Уж поверьте, сравнивать можно!