Альва Бесси - Люди в бою

• Название: Люди в бою
• Автор: Альва Бесси
• Издательство: "Прогресс"
• Жанр: Современная проза
• Год: 1981

Мемуарно-публицистическая книга «Люди в бою» по сей день является одним из лучших произведений о национально-революционной войне в Испании. Боец Интернациональной бригады, писатель запечатлел в ней суровую правду героической антифашистской борьбы, когда рядом с бойцами испанской республиканской армии сражались добровольцы из разных стран.

---

Все они очень молоды: им от шестнадцати до двадцати лет — многие еще не бреются; большинство еще вчера работали на фермах, фабриках и в учреждениях. Они в срочном порядке прошли военную подготовку в Вильясекке. Многие родом из южной провинции Аликанте, все они еще в том возрасте, когда в юношах куда больше девичьего, чем мужского: их лица, от природы смуглые, сияют свежестью, щеки, подбородок едва тронуты пушком, у них красивые влажные глаза, как у испанских девушек. Им здесь не по себе, вид у них жалкий; большинству наверняка нет дела до этой войны; к тому же им впервые в жизни пришлось покинуть свои дома, родителей и отправиться на войну.

В их рюкзаки и чемоданы матери, отцы, сестры, родственники и novias [96] напихали все, что им удалось раздобыть, чтобы скрасить жизнь этим ребятам. Они привезли с собой большие запасы одежды, которая им вряд ли здесь пригодится; вязаные свитера и шапки, толстые носки из грубой шерсти; книги (те из них, кто умеет читать), пачки писчей бумаги, конверты, бутылки чернил (цветных) и перья для ручек. Некоторые привезли с собой гитары. Многие привезли с собой зеркала (кое у кого зеркала даже в деревянных рамах), бесчисленные куски скверно пахнущего мыла и талька, и все без исключения привезли флаконы с туалетной водой — без нее ни один уважающий себя испанец не считает себя со всеоружии, даже во фронтовых окопах. Вдобавок они привезли с собой всевозможную провизию: скверный шоколад, который здесь большая редкость, пироги, печенье, кирпичи хлеба из муки грубого помола, мясные и рыбные консервы — диву даешься, как только их родителям удалось все это раздобыть; мешки грецких и лесных орехов, миндаля, сушеного инжира, свежих и сушеных яблок, апельсинов. Кое-кто прихватил даже живых кроликов.

— Отныне интербригадовцы, — сказал нам Джордж Уотт, — станут выполнять ту роль, для которой они изначально были предназначены, — они будут наставлять испанских солдат, подавать им пример. Наш батальон и все батальоны Интернациональных бригад будут перестроены, в них вольется испанское пополнение. До сих пор к нашим батальонам были прикомандированы несколько испанских взводов; теперь испанцы вольются непосредственно в наши роты, взводы и наши отделения. У нас будут Интернациональные отделения, которыми будут командовать испанские cabos, и испанские отделения, над которыми будут поставлены американские cabos. Надо стараться показать этим ребятам (почти никто из них не был на фронте), зачем мы приехали в Испанию, показать, что мы не иностранные наймиты наподобие немецких и итальянских «добровольцев», воюющих на стороне Франко. Мы здесь лишь для того, чтобы помочь испанскому народу отстоять демократию, за которую он в свое время проголосовал. Почти ни у кого из этих ребят нет политических убеждений — да и откуда им взяться? Они еще мальчишки, их намеренно лишали возможности получить образование. Мы должны стать их товарищами, их братьями, их наставниками, их друзьями.

По-моему, почти никто из нас не верит в успех этой затеи, однако мы стараемся вовсю. Испанцы — прирожденные националисты, впрочем, в этом они мало чем отличаются от других национальных групп. Большинство людей, которых с детства приучают относиться к иностранцам с недоверием, вырастают националистами. Большинство людей, которым с детства внушают, что они лучше всех, кто не был рожден в их богом хранимой стране, не хотят идти в подчинение к иностранцу, к тому же не умеющему путно объясняться на их богоданном, лучшем в мире языке. Причудливая и коварная штука — шовинизм. Американцам (а что греха таить, и такие имеются), которые всегда относились к испанцам свысока, не приходит в голову, что неумение говорить по-испански роняет их в глазах испанцев. Если ты не умеешь говорить на чужом языке, у тебя есть выход — смотреть свысока на тех, кто умеет на нем говорить. А как известно, односторонняя неприязнь быстро перерастает во взаимную. Между американцами и испанцами устанавливаются довольно натянутые отношения; если вспомнить, что те же самые американцы пожертвовали всем, чтобы прийти на помощь испанскому народу, это на первый взгляд может показаться парадоксальным. Однако из-за не до конца преодоленного американцами высокомерия, с одной стороны, и неизжитой подозрительности испанцев — с другой (лишь немногие из них понимают, что сейчас решается судьба их родины), эта натянутость так никогда и не проходит. (Разумеется и франкистская пропаганда немало этому способствует.)

Но поначалу они очень расположены друг к другу. На праздновании Первого мая, которое устраивают прямо в открытом поле, неподалеку от Дармоса, ветеранов и новобранцев тянет друг к другу, как пьяницу к вину. Испанцы и американцы соревнуются, кто быстрее «проникнет в тыл противника», кто дальше прыгнет, кто лучше возьмет препятствие, кто быстрее добежит в мешке; состязаются в беге, в боксе, в местной разновидности футбола, в метании гранат, в стрельбе из винтовок — с детским увлечением и удивительным дружелюбием. Они покатываются со смеху, глядя, как бойцы, соревнуясь, кто быстрее «проникнет в тыл противника», ползут по-пластунски по полю, вскидывая зады; они хлопают друг друга по спине, когда идет соревнование в ходьбе на руках или когда бегущий в мешке пашет носом землю. Они поют хором. Призы: коробка крекера «Сан шайн», кусок мыла, плитка шоколада «Херши», пачка «Лаки страйк» — делятся поровну. Они явно нравятся друг другу. Новобранцы смотрят на нас как на бывалых вояк; с неизменной учтивостью слушают, когда мы пытаемся на своем тарабарском испанском рассказать о боях, в которых мы участвовали; слушают, когда мы рассказываем об Америке и о солидарности народов всего мира с народом Испании. Они слыхом не слыхали об Америке, а уж о международной солидарности рабочих и подавно. Они же рассказывают нам просто, неторопливо, с трудом подыскивая слова, о своих семьях, оставленных в Аликанте, о своих братьях, которые сейчас воюют южнее, на других фронтах. Они пытаются понять нас, и мы пытаемся понять их.

Они с энтузиазмом относятся к реорганизации батальона. Они с энтузиазмом относятся к американским командирам, а американцы благоволят к испанским cabos и командирам отделений. Американские негры, такие, к примеру, как Маркус Рансом, наш отделенный, становятся любимцами испанцев. Наши негры проникаются к Испании пламенной любовью — ничего подобного они не испытывают к Америке, и это вполне понятно: здесь нет расовых предрассудков. Испанцам негры в диковинку, и они любят их такими, какие они есть. И Маркус, который не в состоянии запомнить ни одного слова по-испански, вполне успешно командует своим отделением, сплошь состоящим из испанских мальчишек. Он в совершенстве освоил благородное искусство пантомимы; со стороны может показаться, что он паясничает, но мальчишки смеются вместе с ним, повинуются ему, и, что самое главное — они любят его, называют «Маркуус» и ходят за ним по пятам.

После того как я три дня проходил в командирах отделения — без всякого, надо сказать, удовольствия, — Аарон Лопоф, командир второй роты, берет меня к себе старшим адъютантом.

— Какой из меня военный, — говорю я.

— Оно и плохо, — говорит он, — но ты один в нашей роте меня понимаешь, а по военной части я тебя натаскаю.

Старший адъютант — это вовсе не второй по старшинству человек в роте, это правая рука командира: он отвечает за разработку ротных операций, он является рупором командира, и, если случается какая накладка, за нее отвечает опять же он. Поначалу мне показалось, что работа эта не бей лежачего (Табб, покочевряжившись, принимает мое отделение), к тому же я не чужд снобизма, и мое самолюбие тешит, что я живу в одной щели с командиром и пользуюсь всеми благами, причитающимися его адъютанту. (Например, командиру достается больше американских сигарет, чем обычному бойцу, когда такие сигареты вообще бывают.) В нашей щели — небольшой пещерке, вырытой в скате оврага какой-то частью еще до нас, где могут лежать всего три человека, и то впритирку, — у нас водится (правда, недолго) даже картонный ящик «Честерфилд», который нам преподнесли греческие товарищи из нашей роты, а они в свою очередь получили его в дар от Клуба греческих моряков в Нью-Йорке.

Весьма примечателен командный состав нашей роты: teniente — Лопоф, нью-йоркский еврей, журналист, сотрудник дешевых журналов. Комиссар — Николас Куркулиотис, греческий докер, он не знает ни слова по-английски, зато, пока валялся после ранения в госпитале, он не терял времени даром и научился бойко объясняться по-испански. (Исправляю ошибку — Ник кое-что усвоил и из английского: «Зигарета дай?») Ротный писарь и переводчик Гарри Кёртис (на самом деле его зовут иначе) был ранен, долго работал в тылу связистом и электриком. Practicante — Гарфилд, актер с Западного побережья. У нас шесть испанских посыльных, три испанских наблюдателя, испанский парикмахер. Тремя взводами командуют: первым — Павлос Фортис, греческий моряк и знаток пулеметного дела (он же исполняет обязанности помощника командира роты), у него незаурядный мимический талант, но по-английски он объясняется ничуть не лучше, чем по-испански. Вторым взводом командует Джек Хошули, канадский шляпник, украинец по происхождению, он уже давно в Испании. Третьим взводом командует Хуан Лопес Мартинес, восемнадцатилетний campesino[97] из Кадиса, отчаянный парень, отличный исполнитель flamenco[98]. Некоторые наши посыльные и наблюдатели наречены весьма звучно: Элеутерио Мартинес Бельда (восемнадцатилетний парнишка с цветом лица и глазами хорошенькой девушки); Анхель Эрнандес Гальего (парикмахер, ростом четыре фута три дюйма, с пискливым голосом десятилетнего мальчишки); Эметерио Висенте Масиа (заика); Хоакин Висенте Гарсиа (длинноногий крестьянский паренек. Мы считаем, что он прирожденный посыльный); Антонио Антон Пастор (пухлый коротышка — против наших ожиданий отличным посыльным становится именно он); Хосе Вирхили Архилага и его друг Франсиско Альбареда Грасиа (из Барселоны); по три имени на каждого испанца — у нас просто голова кругом идет. Аарон, Ник и я живем в одной щели; Кёртис и квартирмейстер Майк Вашук (он называет себя единственным посланцем города Дейтона, штат Огайо, в Испании) — в другой; остальная рота ночует под открытым небом; погода стоит дождливая. Когда начинается дождь, ребята несутся что есть мочи в туннель поблизости, где спрятано крупнокалиберное орудие на платформе — допотопная махина, которую каждый день вывозят по рельсам из туннеля: покрутят-повертят и увозят назад. При ней расчет в пятнадцать человек; иногда они дают из орудия залп-другой, тогда налетают самолеты, чтобы его засечь. Когда над нами появляются самолеты, наши испанские ребятишки зарываются в землю, как сурки, и носа не высовывают. Этим, можно сказать, ограничивается военный опыт, который они приобретают за несколько недель у нас. Чуть не каждый день льют дожди, а когда нет дождя, Аарон заставляет их строить chavolas, невзирая на отчаяние Вулфа и батальонного начальства, которые что ни день спускают к нам аккуратно отпечатанные ordenes del dia[99] с подробнейшими указаниями, как производить обучение новобранцев, так никогда и не выполняющимися. Мало того, что льют дожди, появляются еще и мухи — какие-то особенно кусачие, мы видим в них предвестие тех напастей, что несет с собой испанское лето. Нашим вялым американским мухам до них далеко — маши не маши рукой, от них не отобьешься, они впиваются в глаза, нос и рот…