Ильясов Явдат - ЗАКЛИНАТЕЛЬ ЗМЕЙ

• Название: ЗАКЛИНАТЕЛЬ ЗМЕЙ
• Автор: Ильясов Явдат
• Жанр: Книги

---

Запрет вина - закон, считающийся с тем,

Кем пьется, и когда, и много ли, и с кем

Когда соблюдены все эти оговорки,

Пить - признак мудрости, а не порок совсем.

Мудрому нужно пить так, чтобы вкус его был больше греха, чтобы не мучиться. Упражнением он доводит свою душу до того, что с начала питья до конца от него не происходит никакого зла и грубости ни в словах, ни в поступках, а только добро и веселье. Когда он достиг этой ступени, ему подобает пить вино.

"Ну, что ж. Здесь тоже есть какой-то смысл. И, пожалуй, немалый. В конце концов, во всех делах нужна этика, в питье - тем более". Но сам он теперь стал все чаще воздерживаться от вина. Лучше пить помалу ячменную водку - от нее не так хвораешь.

А казалось бы: южанин, вырос, можно сказать, на винограде. Но перебродивший виноградный сок ему уже противопоказан. И был всегда, если уж честно признаться, противен. Отрава, честно сказать! Нутро от него чернеет, мутнеет кровь. В голове муть, глаза наливаются кровью.

И все же Омар,- неуравновешенный, страстный, человек настроения,- прибегал, случалось, к нему. А к чему же еще? К труду? Благородно, конечно. Но кому нужен его труд?

Покуда не была мне чаша горьких бед поднесена,

И думать я не смел, чтобы хлебнуть когда-нибудь вина,

И хлеб в солонку не макал, пока не подавился

Я сердцем собственным, сожженным дочерна.

Мы пьем не для того, чтобы раздуть веселье,

И не разнузданность себе мы ставим целью,-

Мы от самих себя хотим на миг уйти,

И только потому к хмельному склонны зелью.

...И так далее. Обстоятельно, с глубоким знанием дела, о разных винах, кому какое подходит, какое - нет, как устранить его вред. О солнечном календаре, об обычаях старых царей Ирана. О признаках кладов, о видах мечей. О стреле, о луке, о пере и его свойствах, о породах коней, о соколе и его достоинствах, о свойствах красивого лица.

Язык "Наврузнамэ" - простой, без ухищрений, краткий и точный, всем доступный. Читаешь, не отрываясь, от первой до последней страницы.

***

Но до последней страницы еще далеко! Книга получалась обширной, переполненной красочными примерами. Всю весну и лето Омар трудился над нею.

Вставал на рассвете, слушал пенье дроздов на деревьях. Оно обновляет душу, нежно лаская ее усталые фибры,- словно дочь, которой у тебя никогда не было, говорит с тобой затейливым птичьим языком. И, вздохнув, он садился за рабочий столик. Писал, пока не начинало ломить кисть руки, сводить судорогой пальцы.

Отодвинув перо, долго разминал и растирал руку. Выпивал чарку ячменной водки. Ел раз в день, где-то около трех-четырех часов. Лишь бы не обессилеть.

Еда сама себя варит. Знай, подкладывай дров под котел и в срок, что следует - в котел. Дело нехитрое. Омар отваривал кусок дешевого мяса с костью, затем клал в отвар цельно-очищенную репу, морковь, капусту, или тыкву кусками, или мелко нарезанный лук, иногда - горсть маша, риса, фасоли, сухой лапши. Главное - крепкий мясной отвар. В него хоть опилки сыпь, все равно будет вкусно и сытно. Особенно, если добавить чесноку, бросить стручок-другой красного жгучего перца, побольше разной острой и пряной травы.

Он не привык баловать свою утробу, носиться с ней как со средоточием мира. Наполняется живот - пустеет голова. Не соблюдал постов, строгих часов приема пищи и прочих охранительных мер. Ел, когда хотел и что имелось под рукою,- и желудок, зная свое место, довольствовался тем, что ему давали. Он служил хозяину верой и правдой и никогда не подводил его. Желудок, спору нет, весьма важный орган. Но выше него, слева, потрогай - горячее сердце, а выше сердца - голова.

Конечно, если к тому была возможность, он не отказывал себе. Хотелось кур или жареной рыбы - ел кур и рыбу, хотелось отменного вина - пил его. А уж когда исчезала такая возможность, не роптал, как иные. Терпел, не то чтобы радуясь тому, что есть, но и не терзаясь тем, чего нет. Атараксия!

Потому-то, наверное, и был он всегда здоров. Никто не видел, как он ест. И люди считали, что не ест он с ними потому, что презирает их, что ли. Нет! Он просто стеснялся есть при них. Ведь это все-таки грубый, животный акт.

Его идеал: торжество пытливого разума над сытым брюхом. Пытливый разум - ненасытен, ибо нет предела знанию. Сытое брюхо, как это ни смешно, тоже ненасытно, каким бы жирным оно ни раздувалось,- ибо нет предела его жадности. Но пытливый разум - признак человеческий. Ведь человек - это разум? Прежде всего. Сытое брюхо - признак скорее животный, скотский, и кто служит ему и только ему - угнетает человеческий разум. Следовательно, человеком имеет право именоваться лишь тот, кто служит человеческому призванию: думать.

Калитку Омар держал всегда на запоре. Ночью свеч не зажигал, чтобы не привлечь на огонек кого-нибудь из назойливо любопытных и праздноходящих.

...И вот - последние строки:

"Эта книга окончена хорошей приметой - красивым. лицом, для того, чтобы она была благословенна и для писателя, и для читателя. Окончена с помощью аллаха и благодаря прекрасному его содействию. Господи, оканчивай добром, счастьем и здоровьем".

Он переписал ее своей рукой, отнес переплетчику. С готовой книгой пошел к окружному правителю.

- Поскольку мне запрещено бывать в Исфахане, я не могу ее сам преподнести великой царице. Я слыхал на базаре, ты едешь на днях в стольный город. Не передашь ли "Наврузнамэ" кому следует?

Слава богу, окружной правитель, человек нестарый, не успевший очерстветь и пока еще не боящийся собственной тени, оказался одним из прежних учеников Омара. Обниматься и целоваться с бывшим учителем своим он, конечно, не стал. Но и не накричал на него, не вытолкал взашей. Что уже само по себе удивительно.

- Хорошо, передам,- сказал он сухо.- Коран говорит: "Не гони просителя".

- И на том спасибо!

...И потянулись дни тревожного ожидания. Деньги подходят к концу. Теперь уже не до ячменной водки. Пей ключевую воду. И рис отваривай на пустой воде. И где его взять, рис? Дали б они ему хоть немного за книгу...

Хоть мудрец - не скупец и не копит добра,-

Плохо в мире и мудрому без серебра.

Под оградой фиалка от нищенства никнет,

А богатая роза красна и щедра. - Повесть ваша развлекла царицу и мудрых ее приближенных,- сообщил, вернувшись, окружной правитель.- Она достойна самой высокой награды. Но его светлость визирь Изз аль-Мульк - да поможет аллах ему в делах!- соизволил ее удержать. В счет ваших долгов Сельджукскому государству.

- Каких таких долгов?

- Разве вы забыли, учитель, сколько денег получили за восемнадцать лет на строительство вашего Звездного храма? Из уважения к памяти отца визирь не будет взыскивать с вас весь долг. Он прощает его. Но стоимость "Наврузнамэ", которую определили в пять тысяч динаров, остается в царской казне. Если б вы повинились, упали в ноги царице. Может, она и простила бы вас.

- Я перед нею ни в чем не виноват! Но, если хочет, пусть приедет - мне-то в столицу нельзя. Может, и упаду.

- О боже!- пришел в ужас окружной правитель.

- А если Звездный храм - мое личное достояние, я пущу его на слом и выручу за камень и прочее хоть часть затраченных средств.

- Нет больше Звездного храма! Без вас разломали и растащили.

- Уже?- Омара будто зимней каспийской волной в лицо и грудь хлестнуло. Зачем? Ради чего он хлопочет? Ради блага людей, которые знать не хотят какого-то там Омара Хайяма? Кому прибавили ума его математические трактаты, кого спас от беды самый точный в мире календарь? "Чтобы она была благословенна". Как уж для читателей, бог весть, но для самого писателя книга его благословенной не оказалась. И ни бог ему тут не помог, ни лицо красивое. Пригодились бы эти пять тысяч! У Омара оставался один динар. Всего один динар, хоть и полновесный, золотой.- Н-ну... ладно. Пусть будет так.

...Один динар. Золотой, полновесный. Его можно враз пропить в кабаке. И умереть с голоду. Или прожить на него сколько-то дней. И уж затем умереть.

Ну, что ж. Не я виноват, что вы превратили жизнь в дурацкую потеху,- будем дурачиться! Я принимаю условия игры.

Вина подай, слуга! Нет денег? Заложи

Тюрбан мой в кабаке и мой молельный коврик,-

Не только на словах я враг всей этой лжи.

Разбив у менялы на базаре свой последний динар на дирхемы. Омар направился к харчевне с негласным названием "Увы мне", где собирались писцы-каллиграфы, художники-миниатюристы, певцы, музыканты. Народ озорной, жизнерадостный. Свободное поведение, веселость нрава и полнейшая беззаботность.

Поэтов, достойных уважения, вокруг Омара не было,- панегиристы, придворные стихоплеты, он их не любил. Всякая сошка, едва ухватившись за краешек власти, спешила обзавестись собственным славословом. Даже окружной и городской правители. И даже чуть ли не каждый квартальный староста. Уж так им не терпелось угодить в анналы. И славословь! находились!