Бхагаван Раджниш - Таинство и поэзия запредельного

• Название: Таинство и поэзия запредельного
• Автор: Бхагаван Раджниш
• Жанр: Самосовершенствование

Представьте место, где барьеры, которые обычно делят людей - барьеры расы, языка, нации, политической и религиозной идеологии, - больше не существуют. Место, где смех - самый обычный звук ,когда собирается группа людей. Место, предназначенное помочь каждой индивидуальности обнаружить и выразить его или ее собственную уникальность и творческие способности. Место, где мытье пола — деятельность совсем такая же почетная и значимая, как и занятие живописью или организация персонала из сотни людей.

Рай? Нет, Пуна. Это называется Международной Коммуной Ошо, и она процветает вопреки оппозиции правительств и мировых организованных религий тому, что она собой представляет.

Ошо, человек в центре этого необычайного места, очищающий ураган трансформированной энергии, один человек, восстание против всего прошлого, неодолимо зовущий пробудиться, прежде чем будет слишком поздно для какого-либо будущего. Это наша привычка - глядеть на мир глазами своего прошлого опыта и знания. Таким образом, религия - это воскресное занятие, жизнь отречения или обещание рая после смерти. Это зависит от нашей обусловленности.

Работа Ошо заключается в том, чтобы разобрать эту обусловленность, направить наше внимание к «таинству и поэзии запредельного.» Это сделало его очень непопулярным у тех, кто предпочитает людей обусловленных и, следовательно, послушных и правоверных и кого поддерживают те, кто и организовал у нас тот бедлам, в котором мы находимся. Ошо дает новое определение религии, снова вдыхая жизнь в дух человека. И как вы увидите на последующих страницах, он делает это так, как никогда не делалось прежде. «Время становиться цветком», - говорит он. «Я пришел к вам как весна».

---

Вот как возникают писания, вот как возникают религии — от людей, которые интеллектуальны, но никоим образом не просветлены, не пробуждены, не озарены. Они могут понять вещи интеллектуально, могут понять большие сложности, но им не понять очевидную истину вашей внутренней сущности.

Монах сказал: «Не есть ли это, "Над массой и так далее", путь учителя?»

Нан-ин ответил: «Это так».

На это монах опрокинул дзэнское сиденье.

Дзэнское сиденье опрокидывается только тогда, когда кто-то провозглашает свое просветление. Нан-ин сказал: «Это так», — но он не сказал, что монах просветлен: «Ты просто повторяешь, как попугай, то, что я говорил». Но, услыхав, что это так и есть, монах, должно быть, подумал: «Я достиг сути». На это монах перевернул дзэнское сиденье учителя. Нан-ин сказал: «Погляди, что ты за хулиган, что ты за дикарь!»

Монах не знал, что сказать или сделать, и Нан-ин выгнал его из храма.

Люди думают, что сострадание не должно делать такой вещи — прогонять его из храма. Но это из сострадания его прогнали из храма - чтобы показать ему: «Ты не просветленный. Сначала получи свой собственный опыт, а потом приходи, я буду приветствовать тебя, и ты можешь переворачивать мое сиденье, можешь садиться на мое сиденье; я освобожу сиденье для тебя. Но сейчас для тебя абсолютно необходимо, чтобы ты был вышвырнут из храма». Это не есть недоброта; это самое высшее сострадание.

Шусай написал:

Как нежное облако

на прекрасной картинке,

первый восход солнца Нового года!

Это замечательные люди! Небольшой ручей, совсем небольшой, но он содержал в себе самое драгоценное.

Когда Шусай говорит: «Как нежное облако на прекрасной картинке, первый восход солнца Нового года!» - это изумленье: «Я все еще жив!» Это благодарность: «Я не заслуживаю такого прекрасного солнечного восхода». И, тем не менее, существование продолжает изливаться изо всех направлений, тысячами путей. Но вы тупы, вы глухи, вы слепы. Вы не видите солнечного восхода, вы не видите солнечного заката. Я смотрел на людей, Идущих по улице. Солнце садилось - такие психоделические краски на весь горизонт, - но никто и не взглянул на это. Кто-то говорит сам с собой, вам видны шевелящиеся губы; кто-то занят расчетами, кто-то глядит вниз на землю. Они совершенно не осознают этого великолепного солнечного заката, который никогда не повторится вновь... Но человек эстетического чувства, религиозного сознания будет собирать всю эту красоту, станет единым с солнечным закатом, станет единым с солнечным восходом, станет одной из звезд ночью, станет одной из роз или одним из лотосов. Он будет наслаждаться этим потрясающим таинством, что разворачивается каждое мгновение повсюду вокруг него. Все есть поэзия, и все есть музыка, и все есть грандиозный танец. Но все религии, организовываясь, разрушали вашу чувствительность. Они разрушали вашу восприимчивость.

Когда я преподавал в университете, у меня был прекрасный сад. Около меня всегда был прекрасный сад. Индусский монах, очень известный среди индуистов, пришел навестить меня. Я провел его по саду - ведь мой сад был ежегодным победителем, каждый год первый приз. Мы выращивали такие огромные георгины, такие огромные розы - почти невозможно поверить. И этот старый дурень, индусский монах, сказал мне: «Человек такой духовности, как ваша, не должен потворствовать никаким чувствам».

Даже глядеть на розы - это потворствовать, потому что если вы замечаете красоту розы, то что помешает вам заметить красоту женщины? Чувствительность одна и та же. Разрушить чувствительность, сделать вашу кожу как можно толще, сделать ваш череп таким толстым и отсталым, как это только возможно, так что вы не замечаете ничего... вы не можете наслаждаться этим прекрасным существованием. По моему разумению, если вы не можете наслаждаться тем, что снаружи, вы неспособны к наслаждению тем, что внутри, поскольку внутреннее гораздо глубже. Наружное достижимо немедленно.

Согласно моему опыту наслаждение красотой цветов и звезд заставляет вас заглянуть в себя и осознать: что есть моя красота? Что есть свет моей сущности? Наружная красота указывает в направлении внутреннего. Я за глубокое равновесие. Наслаждайтесь наружной чувствительностью; это будет помогать вам в вашей медитации. Это не будет отвлекать вас. Это отвлекает вас из-за того, что вы сдерживали свою наружную чувствительность. Если вы не замечали красоту женщины или мужчины, то, когда вы закроете глаза, вас окружат прекрасные женщины, прекрасные мужчины. Это было вашим сдерживанием, вашим подавлением, которое выйдет на поверхность в тот момент, когда вы начнете двигаться внутрь. Вы не исполнили своей ответственности к внешнему существованию. Вы недостойны вступить во внутреннее святилище.

Я учу вас любить мир, не отвергать его, потому что это единственный путь найти себя. Вы — часть этого существования, вам не убежать от него. Всякое бегство ложно и создает только обманы.

Маниша спросила:

Наш любимый Учитель,

Не порекомендуешь ли ты своим ученикам - как делал это Гурджиев, - чтобы мы опознали свою «главную черту характера»?

Маниша, нет, абсолютно нет, потому что система Гурджиева совершенно другая.

Вы не можете поместить части одного автомобиля в другой автомобиль, другой модели. Оба автомобиля действуют... Я не против системы Гурджиева, но у меня гораздо более утонченная система. Гурджиев груб, жесток и без нужды уходит в дисциплины, которые не существенны. Их можно отбросить.

Например, то, о чем спрашивает Маниша, было его основной темой: вы должны обнаружить свою главную черту характера. У кого-то главная черта — жадность, у кого-то — ревность, у кого-то — гордость, у кого-то — зависть и так далее и тому подобное.

Я не хочу иметь дело с частями вашего существа по отдельности; это будет долгий процесс. Вот отчего ни один человек среди учеников Гурджиева не стал просветленным — даже П.Д.Успенский, который был его рупором. Никто ничего не знал о Георгии Гурджиеве, пока П.Д.Успенский не начал писать о нем. П.Д.Успенский уже был мировой знаменитостью в математике.

Фактически, если вы хотите понять Георгия Гурджиева, не читайте его книги, вы не поймете того, что он пишет. Он не знал хорошо ни одного языка. Он стал сиротой, когда ему было только девять лет, и тогда он отправился в самую первобытную область мира - на Кавказ. В горах, среди первобытных племен, он переходил от одного племени к другому - все они были кочевниками, беспрерывно в движении — так что он научился всему в среде тех кочевников.

Когда он начал писать, ему пришлось выдумывать свои собственные слова, ведь он не знал в совершенстве никакого языка, в особенности современного языка, так что вы удивитесь, обнаружив, что одно предложение занимает целую страницу, одно слово занимает всю строку.

Вам не понятно, о чем же он говорит. К тому времени, когда вы добрались до конца абзаца, вы забыли начало, и вы можете прочесть сотню страниц, но не найдете и десяти строк, которые понятны.

Это был П.Д.Успенский... Если хотите понять Гурджиева, читайте П.Д.Успенского. Он человек современного гения, и он мало-помалу раскрыл с помощью Гурджиева, прожив с ним почти тридцать пять лет, основную суть его учения. Это была одна из самых значительных вещей, но это примитивно. Я считаю, что нет нужды искать свою главную черту. Мы должны выйти за пределы этого. Что за смысл находить ее? Вы должны быть свидетелем всех этих вещей: гнева, жадности, зависти, ревности, насилия, - чем бы это ни было. вы должны быть свидетелем всему этому, не отождествляясь ни с чем.

Это и есть мое уточнение Гурджиева. Гурджиев занимался розничной торговлей: узнать первое, что является главной чертой, потом узнать второе, потом узнать третье... А весь ваш ум полон стольких вещей, что если вы собираетесь иметь с ними дело по частям, розничным путем, не хватит жизни. Вам понадобится много жизней, и даже тогда нет гарантии, что вы вспомните то, что приобрели в прошлой жизни.

Разве вы помните все то, что приобрели в своей прошлой жизни? А вы прожили много жизней и, возможно, медити-ровали, возможно, были аскетом, возможно, следовали определенному пути, но вы не помните ничего.

Я хочу закончить все оптом! Не требуется находить вашу главную черту характера, она будет частью вашего ума. Я хочу, чтобы вы были свидетелем всех своих черт характера. Одним духом кончить всю игру! Маниша, в моем взгляде нет места идеологии Гурджиева. Но я люблю этого человека. Он был примитивен, но он был прав. Но он был правым для примитивных людей, следующих за ним.

Он жил в своей общине близ Парижа, и не более двадцати людей бывало там. Они тоже постепенно исчезали, потому что это оказалось таким долгим, долгим процессом, и скоро они признавали, что этой жизни недостаточно для окончания курса.