Геннадий Прашкевич - Пятый сон Веры Павловны

• Название: Пятый сон Веры Павловны
• Автор: Геннадий Прашкевич
• Жанр: Боевик

Боевик с экономическим уклоном – быстрый, с резкими сменами места действия, от Индии до русской провинции, написанный энергичным языком.

---

«Ну, если дела зависят от Мезенцева, – протянул Сергей, – то считай, хана Бычкам, считай, припухли Бычки».

«Это почему?»

«Да потому что нет Мезенцева, исчез Мезенцев».

«Как это исчез?»

«Ну, а как по-твоему исчезают люди? – удивился Сергей. – Да как обычно. Вышел утром из дому, сел в машину, и все, с концом. Исчез в неизвестном направлении».

«Когда это случилось?»

«Да уже полмесяца назад».

«Не такой уж срок – полмесяца, – осторожно заметил Валентин. – Может, отсиживается где-нибудь?»

«Не та хватка, не тот характер…»

Но вдруг всплыла в памяти Сергея сауна, в которой он грелся перед отъездом.

Собирались в сауне люди, хорошо знавшие друг друга: главный гаишник города Романыч, полковник Каляев (милиция), известные предприниматели. Иногда появлялся Суворов. А на этот раз он даже гостей привел – нефтяников из Тюмени. Понятно, грелись, пускали пот, возились в бассейне. Затем Каляев – человек костлявый и тощий, но чрезвычайно энергичный, собрал всех в чайной комнате. Был у него какой-то незаметный юбилей, кажется, десятилетие со дня получения первой медали – праздник чисто банный.

За самоваром гости Суворова – ребята спортивные, молодые, только что густо пустившие пот в парилке, сидели молча. Их и не трогали, новички, пусть привыкают. Суворов представил их как Олега и Виктора, большей информации здесь не требовалось. «Значит, пришел мужик к любовнице, – гудел толстогубый Романыч. – И только занялись сладким делом, звонок в дверь. „Муж, муж! – перепугалась жена. – Прыгай в окно!“ – „Да ты что? – засуетился любовник. – Тут тринадцатый этаж!“ – „А ты суеверный?“

Младший Терентьев, крупный владелец недвижимости, встряхнул темными кудрями: «Романыч, вчера у меня водилу опять обобрали на дороге. Твои люди когда-нибудь поймут, что рано или поздно им все это выйдет боком?»

Закинув рюмашку, Романыч с интересом уставился на Терентьева, видимо, собирался достойно ответить, но полковник Каляев энергично вскинул перед собой руки. Он всегда был полон необыкновенной энергии, даже по чайной комнате он двигался резко. Казалось, раздайся свисток и полковник, как застоявшийся футболист, сразу бросится в самый жар сауны, или в ледяной бассейн, вообще затеет кутерьму и шум. Где-то в России, под Москвой, полковник в свое время неправильно понял свисток сверху и слишком активно бросился совсем не туда, куда следовало. Вот его и сплавили в сибирский регион, пусть пугает чиновников.

Он и пугал.

Он, надо сказать, и Суворова при первой встрече попытался взять на испуг.

«Философ? – будто бы не понял он. – По образованию философ? Да ну, какие в наши дни философы? Всех этих философов давно расстреляли или выслали из страны. Это факт. И на меня так не смотри, – энергично предупредил он Суворова. – У меня свои университеты, нынешних философов не люблю. На них взглянешь и сразу видно, что все из интеллигентов. А Владимир Ильич правильно определил интеллигенцию: говно! Он так и говорил: интеллигенты – говно нации. Такую страну просрали! – разволновался полковник. – Вместо того, чтобы вмазать крутой анекдот, хлопнуть кулаком, где надо, вообще послать кого подальше, все эти интеллигенты только разводят кудрявые рассуждения. Их всех с потрохами в девяносто первом году купили за небольшую валюту американцы. Сто долларов за интервью, вот они и заливают! Правда, фамилия у тебя боевая, – нашел нужным смягчить тон полковник. – С фамилией тебе повезло. – И совсем как бы смягчился: – Сам подумай, какие нынче философы? Водку жрать? Я тебе так скажу. Если ты правда философ, если ты правда тяготеешь к социальной справедливости, если тебе не по душе разгул криминала, то поставь нашему управлению несколько машин с форсированными движками. Как милицию ругать, так все могут, а как помочь…»

Машины Философ поставил.

После этого полковник перестал пропускать банные дни, но от обличительных речей не отказался. Сейчас, например, смирив младшего Тереньева, он уставился на стеснительных гостей Суворова. Кого это там привел олигарх? Масоны, наверное. Ишь, пальчиками делают загадочно. Понятно, по уши набиты деньгой. Даже странно, что они не требуют всякого разврата, а напротив опускают невинные глазки, даже отводят их в сторону, будто все, что происходит в этой сауне, да что там в сауне! – в городе, в стране, на континенте, во всем мире, – все это давно им известно, будто знают они что-то особенное, владеют каким-то особенным знанием…

Впрочем, по первой уже выпили.

Водочка и коньяк разогнали кровь, мир сразу расцвел, распустив павлиний хвост веселого настроения.

«Ты, полковник, не сильно-то командуй, – ухмыльнулся младший Тереньев. – Здесь не Управление МВД. – И очень похоже и очень смешно передразнил: – „Отставить!“ А почему это отставить? Ты у себя на службе командуй, может, толк будет».

«Какой еще толк?»

«А вот скажи, чего это Мезенцева никак не найдут? Весь город только о нем ведь и говорит. Это что же такое получается? Это слабец у тебя получается, полковник?»

«Почему слабец?»

«А ты объясни, куда пропал живой человек, – посоветовал младший Тереньтев. – Мезенцев, чего таить греха, святым не был, меня не раз доставал, может, его за совсем нехорошее дело пырнули и спрятали, но ведь это твое прямое дело со всем этим разобраться. Речь-то о живом человеке. Все под Богом ходим. Сегодня он, завтра мы… Или этот еще… Ну, как его? – пошевелил он пальцами. – Отец Даун. Уж очень много о нем говорят. А кто он такой? Может, расскажешь? – младший Терентьев торжествующе обвел компанию выпуклыми глазами. – И почему это в маленьком Томске появился еще один бандит?»

«Бабьих разговоров наслушался, – энергично отмахнулся Каляев. – Не существует отца Дауна, существует кликуха. Для болтунов и сплетниц. А Мезенцев, он и прежде исчезал. На неделю, на две. У него одних дач штук пять. Может и сейчас на какой гуляет со шлюхами!»

«Если со шлюхами, то почему жена слезы льет?»

«А потому и льет, что со шлюхами!» – находчиво заявил полковник.

Сергей незаметно поглядывал на нефтяников. Действительно молчаливых ребят привел Суворов. Пить почти не пили, ну, так, пригубят рюмочку. Когда надо кивнуть – кивнут, в нужном месте улыбнутся. Впрочем, что им слухи о каком-то там отце Дауне или даже о каком-то пропавшем Мезенцеве? При их-то доходах…

«Вообще, – энергично заметил полковник (было видно, что слова Терентьева его зацепили), – пора начинать заново отборочную работу. По прессе, скажем. Придушить малость прессу, чтобы не разносила глупости по всему миру. Нет на нее крепкой руки, – обозлился он. – „Отец Даун! Отец Даун!“ А кто видел этого отца Дауна? – он даже покачал головой. – Вот сколько лет выращивали нового человека, а все насмарку».

«Ты это о чем?» – заинтересовался Романыч.

«Это я о воспитании, это я об отборе, о селекции. Мы, как Мичурин, должны действовать: все плохое убрать, все хорошее усиливать. У Мезенцева, кстати, нечего было усиливать…»

«Это что ж за селекция такая?» – удивился Суворов, странно глянув на своих гостей, потом на полковника.

«Были, были у нас силы, – отмахнулся Каляев. – Были, были у нас возможности. Воспитывали патриотов, романтиков. Просуществуй держава еще десяток лет, запросто построили бы совсем нового человека. Все к тому шло. Твердо сейчас встал бы на ноги новый человек, распростер бы величественно крыла над миром. Такой человек, что и под танк бросится, и спасет невинного ребенка, и вора поймает, и вместо бабы войдет в горящую избу, и отечественную идею отстоит перед заезжим хлыщом…»

«…и на соседа настучит», – подмигнул младший Терентьев.

«И это тоже, – энергично заметил полковник. – Почему нет, если державе на пользу? Правду я говорю, Алексей Дмитрич?»

«Если ты о гомососе, то правду».

«О каком еще гомососе? – удивился Каляев. – Ты что такое несешь? Я о патриоте, о романтике».

«Ну как, о каком? – засмеялся Суворов и все невольно повернулись к нему. – О нормальном гомососе. О новом виде человека. Ты ведь именно новый вид человека имел в виду?»

«Да погоди, погоди, Алексей Дмитрич, не гони картину, – попытался разобраться полковник. – Вот взяли моду, чуть что, сразу ругаться. Какой еще гомосос? Мы-то семьдесят с лишним лет растили здорового человека».

«А гомосос вовсе не ругательство, – отсмеявшись, объяснил Суворов. – Это всего лишь термин, предложенный философом Зиновьевым».

«Это которого Ежов сажал?»

«Нет, совсем не тот. Этот покруче. «Мы в будущее пролагаем миру путь, не остановит никакая нас препона. Но вы не знаете, какая это жуть – частицей быть слепого Гегемона. Этот Зиновьев вовремя уехал на запад. Гомосос в его представлении – это гражданин страны, в которой построено полное счастье. А держится полное счастье, понятно, на жесткой дисциплине, тебе бы понравилось, Сергей Павлович. Музыканты живут в казармах, играют только веселые марши, поэты и философы из страны изгнаны. Ну и все такое прочее. Известно ведь, – усмехнулся Суворов, что выпрясть пфунт шерсти полезнее, нежели написать том стихофф. А солдатам, например, каждый день выдают жареную говядину и молодое вино, чтобы у них лишние мысли не заводились».