Геннадий Прашкевич - Пятый сон Веры Павловны

• Название: Пятый сон Веры Павловны
• Автор: Геннадий Прашкевич
• Жанр: Боевик

Боевик с экономическим уклоном – быстрый, с резкими сменами места действия, от Индии до русской провинции, написанный энергичным языком.

---

И посмотрел на Сергея странно:

– Ты как сидишь в Томске? Уверенно?

– В каком смысле?

– А во всех.

Сергей пожал плечами:

– Ну, скажем так, цены на хлеб меня пока не пугают.

– И то дай Бог. Не каждый такое скажет. Но я не об этом. Пришлось мне тут встретиться с человеком от Лео. Помнишь эстонского медного короля? Так вот, этот человек рассказал мне про журналиста, работавшего в Эстонии. Он печатался под псевдонимом Валдис. Помнишь такого? Так вот, – кивнул Карпицкий, – вычеркни Валдиса из адресной книжки. После грандиозного скандала, который он устроил одному влиятельного члену правительства, случилась тяжелая автокатастрофа. Не с членом правительства, конечно, – усмехнулся Карпицкий. – Вообще протянулась из Эстонии цепочка каких-то странных убийств и случайностей. В некоем странном контексте упоминалось даже твое имя…

– Но я жив, – усмехнулся и Сергей.

– Все временно, – задумчиво ответил Карпицкий. – К сожалению, все временно.

– Но с чего вдруг всплыло мое имя?

– Наверное в Эстонии тебя запомнили. Скажем, известные тебе господа Тоом и Коблаков, которым ты немало насолил. Вот тебе мой телефон, – протянул он визитку. – Не удивляйся, это мюнхенский номер. У меня в Мюнхене теперь домик. И послезавтра я лечу в Мюнхен. Если у тебя возникнут какие-то сложности, позвони. В конце концов, это я втянул тебя в историю с противогазами. Мне этот разговор с человеком из Эстонии очень не понравился. Честно говоря, – улыбнулся он, – до сегодняшнего дня я не считал, что ты можешь интересовать очень крупных акул, но, похоже, в Эстонии у кого-то вырос на тебя большой зуб. Так что поостерегись. Особенно находясь в Москве. Сам знаешь, время сейчас смутное. Да и в Томске поостерегись.

И в это время затренькал телефон.

– Сергея Третьякова? – удивленно сдвинул брови Карпицкий. И протянул трубку: – Пожалуйста.

«Сережка, – услышал Сергей мрачный голос Коли Игнатова. – Бросай все к чертям и лети домой».

– Что случилось?

«Веру убили».

Реальная грязь

Вера Суворова возвращалась с благотворительной вечеринки.

Рядом курила Соня Хахлова, давняя подружка, главный редактор литературной газеты «Сибирские Афины», поддерживаемой Суворовым. Метрах в ста от пересечения улицы Ленина с переулком Нахановича Соня услышала хлопок, похожий на выстрел, а потом громкие крики. Потом побежал через улицу какой-то человек. Бежал он прихрамывая, и часто оглядывался. Первое, что пришло в голову Хахловой: прихрамывающего человека преследуют и он отстреливается.

Она не ошиблась.

В тот вечер сотрудники полковника Каляева проводили плановую зачистку центра. Неожиданностей никто не ждал, поэтому активное сопротивление уголовника Коляна, случайно опознанного дежурным милиционером в сквере, оказалось для оперативников именно неожиданностью. Выхватив из сумки пистолет Макарова, Колян дважды выстрелил в воздух, вызвав панику среди прохожих, а затем, отбросив в сторону синюю спортивную сумку, кинулся от погони через улицу.

– Конечно, случайность. Всего лишь случайность. Зачем было уголовнику стрелять в Веру? Он увидел «мерседес» и выстрелил просто так, для острастки, – в десятый раз повторил Сергей. – Все свидетели утверждают, что Колян стрелял вслепую, не глядя. Он хотел только напугать преследователей. – В сущности, Сергей повторял то, что Суворов уже и сам слышал от полковника Каляева. – На месте Веры мог оказаться, кто угодно.

– Но оказалась Вера…

Сергей хмуро кивнул.

Они сидели в кабинете Суворова.

Без устали кружил по экрану не выключенного компьютера голубой самолетик, потрескивал озонатор на подоконнике. Все как всегда, все было, как неделю, как месяц, как год назад, лишь горьковатая печаль, какой-то особенный горьковатый привкус печали и непонимания были разлиты в чистом, как после только что пронесшейся грозы, воздухе.

– Ты же знаешь, – повторил Сергей. – Лучшие люди Управления брошены на поиск этого Коляна. Зачем тебе вмешиваться в поиск?

– Я хочу, чтобы преступника схватили. Хватит Каляеву отделываться статистикой.

– Но стоит ли начинать собственные поиски?

– Я прошу тебя не о многом, – устало потер лоб Суворов. – В отличие от меня, ты бываешь в самых разных компаниях, даже в подозрительных. Вот я и подумал, что вдруг кто-то из твоих приятелей выйдет на Коляна?

– Да он, наверное, уже свалил из Томска.

– Я чувствую, что он неподалеку, – покачал головой Суворов. – Куда ему сваливать? На какие шиши? Все выходы из города под контролем, а почти вся украденная валюта осталась в брошенной сумке.

– А что слышно про Морица и несовершеннолетнего инвалида? Они-то куда делись? Считай, пошла третья неделя, как они куда-то исчезли.

– Каляев говорит, что нужен, как минимум, месяц, чтобы объявить их во всероссийский поиск, – Суворов, конечно, понимал, что Сергей только пытается сменить тему. – Каляев уверен, что никуда они не исчезли, просто выпали в осадок в каком-нибудь притоне. Уверяет, что неделю назад инвалид звонил матери. Бессвязный получился разговор. Мать пьяна, и инвалид под кайфом. Но его ищут, он может знать что-нибудь о Коляне… «Здесь переводят в цифры буквы, здесь в пачки переводят строчки, – без всякой связи сумрачно вспомнил он. – Цветут развесистые клюквы и запоздалые цветочки. Под сенью этого цветенья свободный лавр не приживется. Не продается вдохновенье, никак – увы – не продается».

Что-то не нравилось Сергею в Суворове.

Может, усталость, с какой он говорил об исчезновении Морица, вполне возможно, как-то связанного с Коляном. Может, надломленность, с какой он просил искать Коляна.

– Помнишь, я рассказывал о последней встрече с Верой? В кафе «У Клауса». Как ты думаешь, что мог означать ее сон?

Сергей не ждал ответа.

Проще заглянуть в сонник.

Даже близкие люди самой природой обречены на тайны друг от друга, подумал он. Возможно, у Суворова и у Веры этих тайн было меньше, чем у других людей из их окружения, но они все равно были. Существование подобных тайн гарантируется различием полов. Разве не остался тайной для Суворова некий господин Хаттаби?

– Веру испугал сон, – повторил он. – Но что страшного увидела она в нем?

– Не знаю, – покачал головой Суворов. – Мы с Верой собирались встретить миллениум на одном из островков Тихого океана. Она этого очень хотела… Она вообще хотела многого… Она ведь только-только раскрепостилась, только-только начала жить… Не все у нее получалось, но она старалась… – Суворов сумрачно взглянул на Сергея: – «Ваши средства были дурны, но ваша обстановка не дала вам других средств. Ваши средства принадлежат вашей обстановке, а не вашей личности».

– Это цитата?

Суворов кивнул.

– Последние два года Вера не сидела на месте, – объяснил он. – Но такая ее жизнь казалась праздником только снаружи. Вера открывала мир не как турист, а как равноправный обитатель этого мира. А это нелегко, потому что в глаза всегда лезет масса ужасных отличий. Вера увидела, наконец, как сильно различаются в различных уголках земли самые, казалось бы, устоявшиеся понятия. Например, честность. Она увидела, наконец, что чем богаче или бедней человек, тем сильней размываются в его сознании самые простые этические понятия. Отсюда, думаю, ее непреходящий интерес к Чернышевскому. К нему ведь часто относились предвзято, а сейчас, кажется, вообще никак не относятся. Как человек, он был противоречив, было в нем нечто отталкивающее. Этот протертый халат, беспрерывное курение, рассеянность. Для многих и книги Чернышевского – нестерпимо скучное чтение. Но кто и когда утверждал, что серьезные вещи обязательно должны читаться как детектив? – Суворов, казалось, забыл о Сергее, он сумрачно рассуждал сам с собой. – Философия становится детективом только тогда, когда судьба начинает наотмашь бить тебя кулаком. Вот тогда ты действительно начинаешь с жадностью пожирать все, что может подтолкнуть тебя к истине. Короче, по-настоящему истина интересует нас только в экстремальных ситуациях.

Он взглянул на Сергея:

– Догадываешься, почему?

– Объясни.

– Да потому, что мы все время стараемся забыть о том, что живем среди грязи, среди вечной неизбывной грязи, – судя по сумрачному, даже мрачному взгляду, Суворов в этот момент думал о Коляне. – Больше того, мы сами являемся частью этой грязи. Мы сами являемся частью наших проблем. Не стоит даже думать, что мы не имеем никакого отношения к этой грязи. Вот мне и кажется, что Вера вплотную подошла, наконец, к осознанию этого факта. По крайней мере она заговаривала со мной о реальной грязи.

– О реальной? – не понял Сергей.

Суворов странно улыбнулся.

– «Вы интересуетесь, почему из одной грязи родится пшеница такая белая, чистая и нежная, а из другой грязи не родится? – произнес он каким-то не своим, каким-то неживым голосом. – Посмотрите корень этого прекрасного колоса: около корня грязь, но это грязь свежая, можно сказать, чистая грязь; слышите запах сырой, неприятный, но не затхлый, не скиснувшийся?» Вот это и есть реальная грязь. В варианте Чернышевского. То есть, не грязь в обывательском понимании, а, скорее, реальная почва, вскармливающая все живое. Ну, а вот все остальное… Все остальное действительно можно отнести к грязи мертвой, которая ничего не рожает и ничего не может вскормить…