Евгения Пищикова - Пятиэтажная Россия

• Название: Пятиэтажная Россия
• Автор: Евгения Пищикова
• Жанр: Прочая документальная литература

Сборник эссе Евгении Пищиковой, посвящённый художественно-документальному исследованию современного мещанства — т. е. простых людей, чья жизнь обыденна и не содержит, казалось бы, ничего достойного описания…

---

— А как он туда попал?

— Его вместе с водой зачерпнул пожарный вертолет. Они ж воду как набирают: просто зависают над океаном и зачерпывают такой специальной емкостью с откидывающимся дном.

— Твою мать!

— Ага. Представляешь, ведь подводное плаванье — рискованное дело. Человек готовился к риску, был во всеоружии, так сказать.

— Да, не повезло пацану.

— Вот так и про нас скажут. Хотя риск и риски, согласись, — большая человеческая разница.

— Мне пора в магазин.

— Тянет? Соскучился? Я давно говорил, что современный магазин — часть индустрии развлечений.

— До свиданья?

— Пока-пока. Да, а ты знаешь, что один из владельцев Колпинского пищевого комбината ушел в монастырь?

— К чему ты это?

— Да так… Показательно. Раньше великие князья уходили…

Теперь они увидятся не скоро. Шульгин всякий раз после этих встреч испытывает некоторую неловкость: на отвлеченные темы он разговаривает только с клиентами. Часть работы — личные контакты. Человек он очень и очень сообразительный (про него однажды написали: «…с той свирепой скоростью соображения, которая отличает успешного человека от неуспешного»), но давно отказался от привычки полировать ум бесплодной беседой. Говорит, что уже двадцать лет аполитичен; что перестал рассуждать о политике приблизительно в то же время, когда перестал рассуждать о смысле жизни. А именно — еще в студенчестве. Вот о смысле деятельности он говорит. Признает, например, что удачно выбрал сферу приложения сил и трудов: торговля очень дорогим для небольшого круга. Удачно для себя — потому что многое изменилось с начала девяностых годов, и сейчас типичный московский владелец крупного ритейлинга — это очень энергичный и очень невдумчивый человек, прошедший жесткую практическую школу или выросший из управленца, знающий все тонкости именно русской торговли назубок, соединяющий в себе величавость царедворца со сноровкой камердинера — что необходимо для успешного улаживания проблем «наверху».

Ну а Раппопорт — вообще торговец не очень типичный. Говорит притчами. Например, спрашиваешь его: «А если бы вы вернулись на пятнадцать лет назад, занялись бы торговлей?» А он отвечает: «Недавно прочел поучительное: пошел немолодой волжанин на рыбалку. Попалась ему на крючок огромная щука. Тянул он ее, тянул, да не вытянул — сорвалась. Так расстроился, что сердце схватило. И пожалуйста — инфаркт, больница. Долго лечился. А как выписываться стал, доктор ему говорит: «Вы уж, голубчик, поберегите себя. Ничего стрессоопасного. Сон, прогулки, покой. Сходите в лес, съездите на рыбалочку».

Так что не поедет Раппопорт на рыбалочку, как и Шульгин не вернется в начало девяностых. И не будет, конечно, никакого «Ночного магазина» — время таких магазинов безвозвратно не пришло. Такого рода прекрасные проекты — часть «прошлого будущего», которое могло бы сбыться, да жизнь пошла другим путем. Параллельным. Да ведь и Шульгин с Раппопортом — часть прошлого будущего. Когда-то главные удачники своего поколения, они не сумели предугадать ни самое плохое, ни самое хорошее. Теперь им в затылок дышат новые удачники — свежие, бодрые, бесконечно чужие. И весь год, тщательно скрывая нетерпение, они будут ждать новой встречи друг с другом, очередного бизнес-ланча.

Исход из брака Семья будущего

I.

На трассе Пермь-Березникиесть Дерево дальнобойщиков. Это высокий старый кедр, сплошь обмотанный и обвязанный лентами, тряпочками, платками и полотенцами; алтарь, оберег, колодец желаний. Проехать мимо кедра, не поклонившись ему жертвенным бантиком, не позволит себе ни один дальнобойщик. Ходят к чудесному дереву и жительницы ближайшего села Никулино — как-то само собою получилось, что округа приспособила придорожного друида и к своим нуждам. Если водителю тряпица на ветке сулит удачный рейс, то женщине, хозяйке она, по новейшим местным поверьям, обещает мир и достаток в доме.

Шляясь экскурсанткой вокруг кедра, я подслушала разговор двух никулинских домохозяек — они пришли прибрать деревце и снимали с веток самые истлевшие и, верно, уж давным-давно повязанные ленточки.

— А вот эту не трогай, — сказала одна другой, — эту Славик с Наташей повесили.

— Что, те самые? Хоть одним бы глазком на них поглядеть! А правду говорят, что машина у них красная и вся светится?

Так я впервые услышала о Наташе и Славике — легендарной чете, единственной в России семье дальнобойщиков, живущей (за неимением другого пристанища) в кабине собственного многотонника «вольво», и как живущей! Всегда в дороге, всегда в просветительских трудах.

— Они очень странная семья, ненормальная, — сказала мне никулинская дама, и глаза ее загорелись желтеньким огнем.

Это древний огонь, полезный огонь, священный пламень жгучего интереса к чужой жизни, без которого благородный институт соседства не смог бы сформулировать и само понятие нормы.

— Чем же странная? — спросила я.

— Да ведь они сделали себе операции, чтоб не рожать; квартиры свои продали, купили фуру — и теперь колесят по всей стране, подбирают девчонок с трассы и лекции им читают: как нужно жить. «Мы, — говорят, — семья будущего! Вы смотрите на нас и поступайте, как мы».

II.

Их много среди нас — странных семей. Необыкновенных. Чудаковатых. Диковинных. Непохожих. Ненормальных. В городах, поселках, деревнях они живут тихо и негласно, редко когда стараются обратить на себя внимание, но самим своим существованием газируют общественное мнение. Соседи-то не спят, конечно, охраняют границы нормы. Вот две подруги из заводского поселка решили жить вместе, сдавать освободившуюся квартиру. Теперь воспитывают детей вдвоем; две зарплаты и деньги, получаемые ими за квартиру, позволяют им делать покупки, о которых каждая в отдельности не могла и мечтать. И дети были бы счастливы и довольны, если бы учительницы в школе не расспрашивали их с тонкими улыбками: «Кого вы дома зовете мамой, а кого папой?»

Так что мораль в современной России как штык стоит, а вот брачная норма, извиняюсь, как бл*дь дрожит.

Представьте себе консервативное семейство (крестьянское, мещанское ли — безразлично) всего-навсего девяностолетней давности. Какой оскорбительно ненормальной показалась бы им самая типичная, самая традиционная сегодняшняя семья — он, она, малютка Ванечка. Он разведен, в прошлом браке остались дети. Теперь они приходят по воскресеньям в гости. Она добралась до чертогов Гименея далеко не девицей, к тому же и ребенок зачат вне брака. Чета зарегистрировала свои отношения после рождения малютки: «Чтобы свадьба была настоящей, с белым платьем». Церковный брак возможен, но наши молодожены раздумывают — стоит ли? Аргументы таковы: это очень серьезно, нужно сначала проверить, как будет складываться супружеская жизнь.

Камнями бы побили такую дикую пару. И обидели бы, между прочим, кого? Реальную семью будущего.

Институт семьи мутирует так стремительно, что стоит, ох как стоит с самым живейшим любопытством приглядываться к каждому странному семейству: не оно ли несет на себе отблеск грядущего.

В семидесятые годы странных как бы и не было, были экспериментальные. Экспериментировать разрешалось только на детях — впрочем, не всем желающим. Повезло заласканной семье Никитиных, но жизнь у всех семи детей сложилась без всякого блеска. А инженеру Филиппову, теоретику движения с таинственным названием «Жить в детей», не повезло: слишком много в его идеях было фантастического, слишком он был увлечен главной литературной утопией шестидесятых — романом Стругацких «Полдень, ХХII век».

Минуем конец восьмидесятых и первую половину девяностых, времена настолько футуристические, что на личные фантазии населению едва хватало сил.

Я и тогда собирала какие-то вырезки: меня неизменно пленяли все виды общественного чудачества. Да только использовать этот мощный выброс растерянной голой правдушки невозможно, бессмысленно — это будущее так и не наступило. Среди рассказов о семейных борделях, брачных обычаях молодых брокеров, гендерных стратегиях студенток МГИМО, женщине, убившей вампира коромыслом, маленьким оазисом настоящего глядится история рязанских сестер Амельцевых, с младенчества говорящих стихами. Семейная чудинка: родители, местные литераторы, вели между собой только рифмованные диалоги («потому что рифма ускоряет мышление»), так и детей научили разговаривать. Из 1992 года, из гулкого пятнадцатилетнего далека слышен захлебывающийся гогот журналиста, обильно цитирующего амельцевские диалоги: «О Верочка, иди скорей домой; и дочерей своих возьми с собой»; «Ко сну готовы ваши колыбели, тем более что вы давно поели».

Глухо доносятся отзвуки маленьких битв, которые странные семьи и странные люди время от времени затевали с обществом за право пестовать свои личные утопии. Вспоминается недолго просуществовавшее, но феерическое общественное движение «социальных девственников», эльфийская деревня Галадриэль, которую основали молодые толкиенисты — пять супружеских пар. Институт традиционной семьи в те годы сотрясала громкая война жен с секретаршами. «Такого массового исхода сорокалетнего мужчины из семьи история цивилизации еще не знала, — писала социолог Т. Самсонова. — Теперь считается странным, если муж „засиживается“ в первом браке. Значит ли это, что моральное право мужчины на второй брак признано бытовой нормой? Можем ли мы считать, что на наших глазах создаются законы семьи будущего?» Она же: «Семья будущего — это одинокая женщина?»