Анатолий Ким - Онлирия

• Название: Онлирия
• Автор: Анатолий Ким
• Жанр: Современная проза

`Человек умирающий – существо искаженное`, – утверждает Анатолий Ким в романе `Онлирия`. Накануне объявленного конца света явились людям в истинном обличье ангелы и демоны. Гибель мира неизбежна – и неизбежно его возрождение в том виде, в каком он был изначально задуман Богом. В обновленном мире – Онлирии – под громадным лучезарным солнцем не будет жестокости и страданий, болезней и горя, и человек, осознавший свое бессмертие в единении с Богом, никогда не подчинится наваждению гнева, зла и насилия.

---

– Но зачем же старухе надо было грабить тебя, если она побросала все это в снег? – усомнился я.

– А потому что испугалась милиционера. Я к нему подбежала и говорю, что так, мол, и так, у нее в рукаве спрятан нож, она угрожала ножом и ограбила меня.

– И что же он?..

– Конечно, не поверил мне. Рассмеялся, представляешь, и говорит: “Вы что дурочку валяете? Бабуся, ты ограбила эту девушку?” Та, конечно, все отрицала. “А ножа у тебя тоже нет?” – спрашивает. “Какой ножик, милок!

Нетути!..” Нетути… представляешь? Сказал ей: “Ну, иди домой, бабуся, небось замерзла”. А меня обругал по-матерному и даже замахнулся кулаком…

– Ну что теперь можно поделать… Жаловаться на него бесполезно, ты же сама понимаешь…

– А я тебя не пожаловаться прошу, умник ты мой! – крикнула Надя. – Это пусть бабы жалуются, а ты ведь мужчина.

– И что мне надлежит сделать, мужчине? – начал я злиться, хотя мне и было очень ее жалко.

– Пойти сейчас же туда, достать из-под снега золотые часы и обручальное колечко.

– Но ты представляешь себе, который теперь час? – окончательно рассердился я. – Час ночи! Где тебя носило до этих пор?

– Не кричи на меня, пожалуйста! – И слезы полились у нее в три ручья. -

Лучше пойдем и достанем мои часики из снега.

О, я плохо переносил ее слезы, я испытывал не жалость, когда она вот так вот заливалась, а какое-то сумасшедшее раздражение, близкое к ненависти…

– Завтра! – продолжал я кричать. – Сейчас все равно темно! И чем я буду рыть снег – руками, что ли?!

– Завтра эта бандитка придет и все достанет раньше нас…

С тем она и удалилась в ванную умываться, а потом молча поплелась в спальню.

А я посидел еще немного за столом, проверяя студенческие работы, и тоже пошел спать.

Наутро я проснулся чуть свет и стал расталкивать разоспавшуюся жену. Она только мычала и отворачивалась, не желая просыпаться.

И тут на тумбочке я увидел аккуратно выложенные на салфетку золотые часы и обручальное кольцо. Все это было положено таким образом, чтобы я обязательно заметил их.

Я обернулся к ней вновь и увидел, что жена, совершенно проснувшаяся, внимательнейшим образом следит за мной.

– Неужели тебе непонятно, что мне скучно жить? – заговорила она первою.

– Отчего же… скучно? – молвил я в ответ, лежа с закрытыми глазами и, как всегда, чувствуя, что если здесь близко подошли к смерти, то там, в непонятной туманной дали, занимались чем-то похожим на деловитую стирку белья в хорошо отлаженной стиральной машине.

– Ну чего бы ты мог предложить мне, чтобы не было так скучно? – спрашивала жена, пропустив мимо ушей мой тихий вопрос.

– Поэтому ты и разыграла из себя дурочку, чтобы не скучать? – вновь спрашивал я, так же не обратив внимания на ее слова.

– Да и что ты можешь придумать?.. Что может придумать в этой проклятой стране словесник, преподаватель русского языка?.. Может быть, предложишь походить в субботу на лыжах? Электричка, уйма народу… Реутово… А потом, хорошо уставшие и румяные с мороза, заходим в кафе “Ивушка”, пьем мутный кофе с молоком из стаканов…

– Мне предложили, между прочим, поехать на два года в Марокко, – сообщил тут я. – Преподавать русский язык в Касабланке.

– Когда? – оживилась жена. – Когда тебе об этом сказали?

– Вчера. А ты не пришла с работы и не позвонила даже… Где ты была, между прочим?

– А… Ничего особенного, не думай. Одна музыковедша защитила диссертацию.

Пригласила на банкет в последнюю минуту…

Впоследствии, после жизни, когда мы с Надеждою встречались в наших скитаниях по разным мирам, я как-то не вспоминал об этом разговоре, происшедшем однажды зимою в Москве, в микрорайоне Ясенево, в квартире на восьмом этаже девятиэтажного дома… Но в последний раз, когда мы так же нечаянно повстречались на берегу моря среди прекрасных пальмовых лесов, выросших на том месте, где когда-то был расположен большой марокканский город

Касабланка, я напомнил ей о том зимнем разговоре и сделал задним числом мудрейший вывод:

– Ни в холодных снегах России, ни в жарком Марокко ты, Надя, не была бы со мной счастлива.

– Отчего же?

– “Из-за чего” надо бы сказать… Из-за того, что у меня была моя любовь к тебе, а у тебя – любовь к Орфеусу. Потом все мы умерли, но проблема не разрешилась. Разве ты перестанешь ходить по земле и искать своего Орфеуса, хотя вряд ли найдешь его? А что я сам? Перестану ли носиться по всему мировому пространству, летая за тобой и каждый раз с горечью уходя от тебя и радостно предощущая, что где-нибудь снова столкнусь с тобою – в самом неожиданном месте, вот как и сегодня?

Сказано: В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог.

И еще сказано, что Бог есть любовь.

И последовательность усилий при создании мира была такова:

БОГ – любовь – музыка – слово – жизнь – ЧЕЛОВЕК.

Я существую. Я вечен, созданный по образу и подобию Бога. Он замыслил так. Я тот, кто выпил остатки теплого пива из валявшейся в песке пивной банки, – проходивший по пляжу бродяга, длинноволосый молодой человек, курчавый и бородатый, с крестиком на голой груди, выставленной из-под распахнутой рубахи на обзор всем желающим: полюбуйтесь-ка мощными буграми грудных мышц, поросших густой косматой светлой шерстью…

Я этот молодой бродяга, питающийся из мусорных баков. Из тысяч ежедневно посещающих пляжи Касабланки людей никто не знает о том, что я недавно перелетел сюда через море вместе со своим другом Френсисом Барри, и он полетел дальше, через Атлантику по направлению к Нью-Йорку, а у меня здесь пропала моя уверенность, и я уже не смог больше взлететь. Френсис обещал из

Америки прислать мне денег и написать письмо, но вот уже прошло несколько недель, и никаких известий от моего друга нет. И я вынужден голодать.

Однажды попалось даже с килограмм какой-то снеди, нежной каши, перемешанной с кусками баранины и овощами, и эта вкусная масса удобно лежала на краю мусорной груды, почти не соприкасаясь с другими остатками пищи, – роскошно пируя в одиночестве при свете розовых небес рассвета, я мысленно похвалил себя за свою весьма добродетельную привычку вставать рано… Но несмотря на подобные удачи и весьма благополучный для бродяг пляжный сезон этого года, я не мог больше оставаться здесь – и отправился пешком вдоль побережья

Атлантики к северу, в сторону Танжера, где скопилось в последнее время довольно много людей, испытывавших свои возможности в левитации на перелетах через Гибралтар.

Не знал я, что случилось с Френсисом – удалось ли ему перелететь через

Атлантический океан?.. Не знал я и о том, почему Надежда не приехала встретиться со мной в Касабланку, где собралась наша группа под руководством

Френсиса Барри. Я в письме подробно все ей объяснил, письмо это она получила, в том абсолютно уверил меня Джон Скемл, по моей просьбе заезжавший к ней в Геттинген, где она жила в своем домике (в бывшем нашем домике) после смерти своего третьего мужа, тенора из Южной Кореи.

Надежда и ее первый муж когда-то прожили в Марокко два года – и надо же, именно туда я и попал после своего первого, и последнего, перелета через море. На этой жаркой африканской земле прошла самая лучшая пора их совместной жизни, и муж ее, Евгений, порой начинал уже верить, что все будет у них хорошо… Работа отнимала у него не так уж много времени, и он мог часто ездить с женою в разные уголки и города Марокко, однажды они даже повторили путь знаменитого Тартарена, что из Тараскона, и совершили многодневное путешествие верхом на лошадях.

Они побывали в Рабате и в Маракеше, съездили и к самой алжирской границе, пустынному югу страны. Им доставляло огромную радость само ощущение свободного передвижения по земле, когда никто не спрашивает, откуда они приехали, зачем и куда направляются, где прописаны, как на их несчастной родине, обреченной быть главным полем Армагеддоновым. Они обрели упоительное чувство свободы – принадлежать самим себе, а не государству. И хотя подобное счастье продолжалось для них недолго, они успели за два года жизни в Марокко испытать то самое, что многие тысячелетия людьми называлось райским блаженством. Это были часы и дни, как рассказывала мне потом Надежда, безо всякой тревоги существования, при полном комфорте тела и души, жизнь без начальства и надзора, с утра веселье и молодая чувственная радость пробуждения, самые дивные фрукты, розовое алжирское вино и всегда безоблачное высокое небо – сиятельные небеса, – где, еле заметные, иногда образуются серебристые невнятные сгустки величественных видений, чтобы затем бесследно раствориться в небытии.

Да, на это время их совместной жизни и выпало то уравновешенное супружество, которое можно было бы сравнить с идеальным браком первой человеческой пары в ветхозаветном раю. Вряд ли совершенные Адам и Ева любили друг друга – они вместе пребывали в вечном покое священного брака. Им некуда было деваться друг от друга, жене неоткуда было ждать появления чудесного иностранца, мужу незачем было мечтать о полетах в воздушном океане без крыльев – он и так тогда летал. И любовь, та любовь, без которой на земле женщина обыкновенно не могла существовать – эта невыносимая боль души, – отпустила Надежду на все время ее проживания в Марокко.