Константин Станиславский - Письма 1886-1917

• Название: Письма 1886-1917
• Автор: Константин Станиславский
• Жанр: Биографии и Мемуары

Седьмой и восьмой тома посвящены эпистолярному наследию Станиславского. В них публикуются избранные письма Станиславского к деятелям искусства, литературы и науки, а также к родным, друзьям и ученикам, начиная с юношеских лет и кончая последними годами его жизни. Широко представлена переписка Станиславского с крупнейшими писателями, художниками, актерами и режиссерами современного театра. Письма являются ценнейшим первоисточником для изучения творческой личности Станиславского, его эстетических воззрений и общественной деятельности. Они охватывают широкий круг вопросов теории и практики современного театра, раскрывают существо эстетических взглядов Станиславского. Большинство писем публикуется впервые.

---

Что сказать о нас? Все то же самое. Ругают нас – больше уж невозможно, но сборы огромные, несмотря на то, что мы приехали без всякого репертуара. "Жизнь Человека" – это один ужас, гадость, а не пьеса. "Росмерсхольм" хоть и хорошо поставлен Немировичем, но мало сценичен. Остальное – старье. Приглашения летят со всех сторон, но у меня нет сил, чтоб на них откликаться. За этот сезон я очень устал. Старые друзья как-то поразъехались, поразбрелись, а новые малоинтересны. Живем мы замкнуто. Кроме С. М. Зарудного, который по-прежнему мил, Боткина, Стаховичей, изредка Чюминой, Гуревич, Андреевск[ого] – никого не видим. Читаем нудные, скверные пьесы запоем, но, хоть шаром покати, ничего интересного нет. Как бы нам не умереть с голоду от безрепертуарья.

Больше не могу писать, устал. Целую Ваши ручки, а Нестору Александровичу дружески жму их. Дай бог Вам сил и рассудительности, чтоб в своем большом горе разделить то, что достойно страдания, от того сентимента, что нередко лишь без нужды раздувает горе. Быть может, летом встретимся. Кажется, мы тоже будем в Шварцвальде.

Сердечно преданный и любящий

К. Алексеев

Жена просит передать, что она Вас мысленно целует и жмет руку Нестору Александровичу.

282. Л. Я. Гуревич

9 мая 1908

Петербург

Дорогая и глубокоуважаемая

Любовь Яковлевна!

Прежде всего великое спасибо за Ваше откровенное письмо. Я никогда бы не догадался о таком душевном состоянии Ольги Николаевны1.

Во время тяжелой работы человек занят сам собой. Особенно актер, на котором висит весь репертуар. Я прислушиваюсь к каждому биению своего пульса и дрожу за свое здоровье. Жду не дождусь того времени, когда мне можно будет хворать. Теперь я не имею на это права. Я должен для дела и товарищей довести сезон до конца. Но сил нет совсем. Болезнь меня утомила.

Кроме того, в театре все запоздало. Репертуар не решен, материал по "Ревизору" не собран, роли не распределены, бюджет не сделан, условия с актерами – тоже (а во вторник труппа разъезжается), отчет не готов. Общего собрания пайщиков еще не было, и мало ли еще неоконченных дел. Вот почему мой день проходит так: с 12 до 5 на заседании (в дыму папирос). В 5 ч. обед, в 6 1/2 ч. в театр, когда играю, или опять заседание. Ложусь не ранее трех, и так ежедневно, и все-таки не успеем сделать всего, и мне придется засидеться в Москве до 15 июня, так как я не имею права уехать из Москвы, не заказав всей монтировки трех пьес будущего сезона. Пока установлена только одна.

За все это время я был раз у Ольги Николаевны, раз у Бильбасова, раз у Стаховича по делу театра и вчера слушал новую пьесу, специально написанную для нашего театра. Больше я ни у кого не был. Сегодня я дрожу перед вечерним "Штокманом". Завтра я рассыплюсь и полдня буду лежать, хотя должен объехать музеи, лавки и другие места, где высмотрел материал для "Ревизора". Вечером в 10 час. я должен быть на вечере "Шиповника", так как Гржебин отказался от печатания "Синей птицы" до будущего года, чтоб не выпускать пьесу до ее появления на сцене. Если мне не удастся убежать рано оттуда, мне кажется, я буду не в силах сыграть Штокмана в воскресенье утром. В понедельник утром – общее собрание пайщиков. Вечером я играю "Горе от ума". Во вторник утром отпуск труппы и распределение занятий до 1 июня. Вечером "Вишневый сад".

Итак, остается один вечер – в воскресенье.

Жена уже условилась с Ольгой Николаевной по поводу вечера воскресенья.

Если и Вы соберетесь к нам обедать, буду счастлив. Если б О. Н. прочла свою пьесу в этот вечер, был бы очень рад.

Я боялся утруждать ее этой работой, хотя очень интересуюсь пьесой. Я думал, что это утомит ее.

Кроме самого нежного чувства к О. Н. и еще большей любви, – я ни в чем упрекнуть себя не могу.

Вполне понимаю ее чувство, оно еще больше трогает меня и привязывает к О. Н., но жаль, что она не может отдать себе отчета в той нечеловеческой работе, которую я несу через силу в конце утомительного сезона, в котором львиная часть работы пала на меня одного. Ей-богу, я едва стою на ногах. Постараюсь заехать сегодня к О. Н., но не знаю, хватит ли у меня на это сил.

Благодарю Вас за откровенное письмо и надеюсь на то, что Вы поможете мне выяснить милой О. Н. роковое недоразумение.

Сердечно преданный

К. Алексеев

283*. К. К. Алексеевой

10 мая 1908

Петербург

Дорогая Кирюля,

узнал, что в Москве эпидемия дизентерии. Советую не пить простой воды, не есть сырья и обжигать хлеб на спиртовке, как это советовал делать Владимиров. Кроме того, следить за желудками и не простужать их.

Спасибо за твои милые письма. Если не очень лень – пиши. Последние дни особенно трудно и скучно здесь. Накопилось много визитов, и много народу стало шляться к нам напоследок. Вчера сыграл Штокмана, и остался еще один раз, в воскресенье. Сборы хорошие, что пишут – не знаю. Качалова арестовали было на пять часов, но мы подняли на ноги весь Санкт-Петербург. Дело в том, что дворник ошибся годом выдачи паспорта, и полиция, сочтя паспорт за фальшивый, арестовала Качалова. Не проще ли было взять паспорт, а не человека?

Нежно целую. Ни пуха ни пера. Бог даст, до скорого.

Твой папа

Игоречка благословляю и целую. Софье Александровне поклон. Прислуге кланяюсь.

284. Из письма к М. П. Лилиной

Июнь 1908

Берлин

Дорогая Маруся.

Вчера проводили [вас]1 и поехали в выставочный парк. […] Много публики, все молчат, военный оркестр играет марши. Потом все ринулись к выходу. Мы тоже. Проходит Fakelzug {факельное шествие (нем.)} студентов. Глупо, но красиво в темноте. Потом поехали в кафе "Байер" – смотрели скандал. Один немец бил другого по уху. Потом поехали в "Chat Noir"2. Слишком пресно – для пиканта, а для приличного – слишком пикантно. Вернулись в 1 1/2 часа ночи. Спал хорошо. Утром получил телеграмму. Если получу паспорт, уеду сегодня. Адрес Rue и Hotel Scribe.

Целую нежно.

Твой Костя

Сейчас получил паспорт. Еду.

285. Из письма к М. П. Лилиной

1908, июнь

Париж

Среда

Июнь 1908
Дорогая Маруся, сейчас приехал, послал телеграмму, написал тебе телеграмму, взял ванну. Приехал Bienstock.

…К Метерлинку можно ехать только в субботу. Придется 2 дня сидеть здесь. Буду ездить в Bois de Boulogne и там – писать. Итак, в субботу в 4 часа буду в Yvetot (Hotel des Victoires). Там буду ждать Метерлинка. Он живет в расстоянии часа езды на автомобиле. Хорошо, что только один час.

…Был в банке, обедал с Шольцем1, делал покупки и за полчаса до отъезда заехал с Шольцем в Kammerspiele. Хорошо (здание). Приняли меня с распростертыми объятиями. Встретил кое-кого из знакомых (Цабеля, Барновского).

Ехал в норд-экспрессе один в купе.

Выехал в 11 ч. ночи – приехал сюда в 5 1/2. Все время было прохладно. Теперь тоже. Вечером пойду куда-нибудь в театр. Я думаю пробыть у Метерлинка сутки. Думаю в воскресенье или в понедельник вернуться в Париж и во вторник или среду – быть у вас.

Нежно целую и благословляю – тебя, детишек. О. Л.- поклон 2.

Не забывай и люби.

Твой Костя

286. Из письма к М. П. Лилиной

Июнь 1908

Париж

Дорогая моя и милая Маруся!

Не имею никаких известий. Боюсь, что ты не получаешь моих писем и телеграмм и волнуешься. Могу писать только Furstenhof, так как другого адреса не имею.

Вчера послал тебе письмо. Теперь продолжаю его.

…Послушал Бинштока и поехал в "Водевиль" смотреть английскую труппу. По словам Бинштока, она играет такую же сказку, как "Синяя птица", с удивительными эффектами и проч. Называется эта английская ерунда "Peter Pan"1. В детскую к детям (которым каждому лет по 60-ти) прилетает волшебник, и они едут путешествовать, конечно, к индейцам, в море – к нимфе. Потом их крадут пираты. Первую секунду, когда волшебник вдруг взлетел до потолка и сел на камин, я было испугался за свою изобретательность в "Синей птице". Но кроме этого эффекта, повторяемого в одиночку и группами всюду, где только возможно,- ничего решительно нет. Со второго же полета все становится ясно. Видно и слышно проволоки. Видно, как их прицепляют. Простота доходит до того, что для отлетания стена распахивается, как двухстворчатая дверь, причем сзади видно машинистов, гуляющих по сцене мастеров и статистов, все колосники и проч. О бездарности пьесы и актеров рассказать нельзя. Все равно не поверят. Больно за театр! Актрисы все на подбор красавицы и спортсменски ловки. Они даже грациозны, с точки зрения цирка. В этом смысле проделываются необыкновенные скачки, повороты и телодвижения. И вся эта школа имеет своим родоначальником цирк и клоуна. Дикция, комизм, психология – клоуна. Когда же наступает драма, то Вева2 с Кирой во времена своего детства были осмысленнее и ближе к правде. Их первые актеры и гастролеры этой труппы не могли бы пройти в группу наших соловьевцев или жаровцев 3. Судя по этой труппе – в Англии театра нет. После спектакля посидел в кафе. Все точь-в-точь то же самое, что было 15 лет. Те же слова, те же шутки, те же лица. По улице ходить нельзя, до такой степени пристают.

Неужели я состарился, думалось мне,- но нет. Я помолодел, состарились и отжили французы. Все, с кем я имел дело – кошэ {кучер (le cocher – франц.) }, гарсон, кассир у театра, носильщик – в большей или меньшей степени меня уже надули. Увы! Французы меня все больше разочаровывают.