Максим Веселов - Гоголиада

• Название: Гоголиада
• Автор: Максим Веселов
• Жанр: Современная проза

Немолодая беллетристка, писавшая романы, главными героинями которых была она сама в разном возрасте, теперь страдает от… угрызений совести за несовершенство собственных героинь. Она не похожа на окружающих людей, она преследуема видениями из прошлого – её героини оживают и "не дают ей жить". И только вмешательство извне – мистического Белого Дворника, получеловека-полуангела, способно вырвать её из лап глубочайшего кризиса и неминуемой гибели. Повесть М.Ф. Веселова "ГОГОЛИАДА" продолжает лучшие традиции психологического романа таких авторов, как Р.Бах с "Чайкой по имени Д.Ливингстон", Г.Гессе с романом "Степной волк" и многих других величайших творцов прошлого века. Знание психологии человека творчества как лупой высвечивает наши страхи, сомнения и нерешительность, помогая жить дальше и предлагая выход.

---

Декольте нервно вздрагивало, дворник увидел, как бьётся о перегородки рёбер сердце Пики. Не успел он поразмышлять над тем, откуда сердце у литературного персонажа, как Пика поднесла к своей левой груди пальцы и острыми ногтями обеих рук методично разорвала кожу. Кровь полилась по чёрному платью, став бурой. Пика с усилием втолкнула пальцы в разверзнутую рану и раздвинула рёбра, как опоздавший ездок двери лифта. В кровавом месиве показалась тонкая ткань пульсирующего сердца, покрытого белыми прожилками.

Пика левой рукой не позволяла рёбрам сомкнуться, а правой поддела своё сердце как грушу и одним рывком вырвала его из груди. Дворник почувствовал ледяные потоки, полившиеся по позвоночнику вниз. Обычно пот бывал горячим…

Пика встала на одно колено и окровавленной рукой протянула Белому Дворнику продолжавшее биться сердце. Сознание не покидало её, но голос стал глуше:

– Ну, съешь яблочко… Ты же сам смеешься над её юношеской непосредственностью!

Я уже знаю жизнь, я уже многое умею, откуси яблочко! – Пика ткнула своё сердце дворнику прямо в лицо. – Разве сравнится отсутствие морщин с той, коя уже знает и может?!

Свет стал тускнеть. Канделябры забыли о своём предназначении и перестали светить.

Подуло сыростью и заброшенностью. Промозгло. В рояле отсырели струны и неестественно напряглись. Пауза.

Белый Дворник не выдержал.

Он берёт метлу и "выметает" Пику и Лили к камину, он даже лупит их метлой по спинам, но они теперь и не думают противиться, а только послушно следуют указке метлы, как-то даже легко "сметаются" и ложатся вокруг сидящей Гоголиады, как каменные львицы. Полны достоинства и изящности. Гениальные произведения даже в проигрыше остаются непререкаемыми в искусстве быть классикой. У Пики нет и следа крови, грудь продолжает соблазнительно блестеть из-под декольте. Лили полна дерзновенного достоинства.

Белый дворник посмотрел на эту идиллию и встряхнул головой.

Потом, шаркая тапочками и усмехаясь, он начинает просто подметать.

Наверное, он их простил.

Кстати, а слово "простил" тоже происходит от слова "просто"?

Неизвестно, сколько продолжалась эта картинка, но нарушила её на этот раз Гоголиада.

Она поднялась и пошла навстречу Дворнику, по пути собирая с пола хлопушки и прочий праздничный мусор. Гоголиада и Белый Дворник остановились в своём дружном рабочем порыве, только когда оказались друг против друга, меж ними красочный мусор в её руках. Она постаралась как можно глубже заглянуть в его глаза и спросила:

– Скажите честно… Вы их отвергли… потому что знали, что с ними ничего не выйдет?

Белый Дворник только меланхолично любовался ей и глупым эхом повторил:

– С ними ничего не выйдет…

Лицо писательницы посерело.

Нам остался неясен ход беллетристской мысли, но реакция была таковой – Гоголиада швырнула в лицо дворнику мусор и закричала каким-то диким голосом:

– Да! Ничего с ними у вас не получится! Пика – уже написанное продолжение Лили, а перед Лили ещё был…

Белый Дворник не стал этого дослушивать. И, может – зря. Он взял её руки в свои, нежно поцеловал пальцы и примирительно сказал:

– Нет. Я не потому их отверг. Да я их и не отвергал. Я их полюбил. Они такие милые, живые, хотя и книги, много фантазии… я даже решил научиться читать.

Гоголиада ещё не включила тормоза, продолжала нервно и резко:

– И вас не удивляет?

– Что?

– Что "такие живые, хотя и книги"?

Белый Дворник, видимо, обладал ангельским терпением. Он ещё раз взял её выхваченные было руки в свои, опять поцеловал и шепнул:

– Нет, не удивляет.

– А, "работа такая"!

– Их ты написала, какими они могут быть ещё?

Гоголиада почувствовала себя маленькой девочкой, принявшей велосипед за быка.

Она глупо и немного некрасиво растерялась, что бы скрыть румянец – присела, собрала брошенный хлам, поднялась и утвердительно спросила, даже, предварительно, кивнув:

– Значит…

– Значит…- кивнул Белый Дворник.

Они бы, по логике, должны были в этот момент сентиментально обняться и она бы поплакала от счастья на его мужественном и терпеливом плече… но им мешал мусор, который Гоголиада теперь продолжала судорожно сжимать своими писательскими пальчиками. Тогда Белый Дворник нежно взял у Гоголиады этот красочный хлам, отнёс его к камину и выбросил в пылающий зев. Вид огня, захватившего новую бумажную добычу, заставил дворника остановиться и замереть, на секунду позабыв о Гоголиаде. Конфетти горели ярко и истерично.

Белый Дворник шмыгнул носом и продекламировал:

– Горит в камине старый хлам, сжигают люди память.

А потом вдруг повернулся к Гоголиаде, и она заметила, как огонь отразился в его левом глазу, и зрачок показался красным и пылающим. Он криво улыбнулся и громко спросил:

– А ты никогда не жгла в камине рукописи?

Эхо вопроса пронеслось по балюстрадам залы.

Гоголиада отшатнулась, и наваждение затмило её взор.

Под жгуче раздирающую сознание музыку, хлынувшую из пустого рояля, она увидела как Пику и Лили словно засасывает в жерло камина, они визжат от страха и боли, цепляются пальцами за углы, а неведомый ветер сдувает их в огонь. Вдруг резко всё прекратилось, Гоголиада увидела, что её девочки опять просто лежат, греясь у самого жерла.

Но её поразила реакция Белого Дворника, который же просто не мог видеть всё это!

Он сломя голову подбежал к камину и, взяв Лили и Пику за руки, по очереди помог им сойти. Девушки сразу же ощутили себя на подиуме и грациозно направились вглубь залы.

Белый Дворник в ужасе даже вскрикнул:

– Нет, нет! Как же можно! Как же можно? Живые они… – помолчал немного и заискивающе спросил Гоголиаду, – Это все равно, что самосожжение, да?

Гоголиада устало опустила глаза и только согласилась:

– Да, как самосожжение…

Если бы у Гоголиады были соседи, то этот вечер, затянувшийся у эксцентричной писательницы глубоко к утру, показался бы им, по меньшей мере, странным.

До самой зари в доме играл рояль прекрасные лёгкие вальсы, а под эти волшебные звуки по зале двигались, плыли и скользили танцующие вальс вчетвером – мужчина, одетый во всё белое и не снявший треух, женщина, счастливая впервые, и две девушки, странные в своих нарядах. Они кружили, взявшись за руки или полуобнявшись, менялись партнёрами, в замысловатых па создавали венок из тел, напоминающий семейную фотографию, где все улыбаются и счастливы, да они просто наслаждались танцем, хореографом в котором теперь была сама Судьба.

Но, если бы соседи действительно были… то, может, они бы увидели совсем другое, может, это нам так померещилось.

Глава III.

"И это… любовь".

Опять же, осталось не совсем ясным, какой именно по счёту наступил день после вышеописанных событий. Может и следующий. Скорее всего, это было раннее утро, пришедшее сразу за священной ночью. Но дело было так:

На покрытом фиолетовым бархатом столе, прямо посреди залы, стояла Гоголиада.

Её розовое бальное платье было накрахмалено и отблёскивало перламутром. Справа от Гоголиады сидела на столе Лили и радостно хлопала в ладоши, слева грациозно расположилась Пика и методично пришивала к платью Гоголиады разноцветные ленты, которые заправским фокусником вынимал из рукавов своей белой телогрейки Белый же Дворник. Ленты пришивались к рукавам платья, так, что в итоге сама Гоголиада становилась похожа в своём платье на облако, а переливчатые ленты на раскинувшуюся по этому облаку радугу.

Идиллию дополняла музыка. Опять в соседней комнате играл Шопен, звуки его вальсов разливались по дому, наполняя мелодией каждый уголок и пьяня без вина.

Свечи радостно и даже с треском горели в тяжёлых золотых канделябрах, их свет танцевал на стенах и потолках, подхватывался и отражался радугой в руках Гоголиады. Лили весело и заразительно смеялась, словно ускользающее детство вновь впорхнуло в её уставшую душу. Дворник купался в женском внимании, грациозней льва вынимая из манжета очередную ленту. Пика… о, Пика поражала своей скрупулёзностью и аристократическим изяществом. Все четверо так захвачены происходящим, что если бы в этот момент рухнул в тартарары весь мир, то, пожалуй, никто бы и не вздрогнул.

Это была картина, напоминающая… улыбающегося человека.

Но мир не очень любит подобные картины.

И он (мир), поспешил скорее вмешаться, явив посредником знакомый уже персонаж.

Сквозь не очень ухоженный сад, даже, можно уточнить – диковатый сад, под глухой гвалт невесть откуда взявшихся ворон, к усадьбе Гоголиады пробивался радостно-ошалелый Граф. Его походка не отличалась твёрдостью шага. Руками он отбивался от ворон, а казалось, наоборот, хотел поймать привидение.

Через некоторое время дверь внизу грохнула и музыка в зале ушла на второй план, уступив сквозняку. В комнату ввалился Граф в смокинге, чёрном в белую крапинку.