Максим Веселов - Гоголиада

• Название: Гоголиада
• Автор: Максим Веселов
• Жанр: Современная проза

Немолодая беллетристка, писавшая романы, главными героинями которых была она сама в разном возрасте, теперь страдает от… угрызений совести за несовершенство собственных героинь. Она не похожа на окружающих людей, она преследуема видениями из прошлого – её героини оживают и "не дают ей жить". И только вмешательство извне – мистического Белого Дворника, получеловека-полуангела, способно вырвать её из лап глубочайшего кризиса и неминуемой гибели. Повесть М.Ф. Веселова "ГОГОЛИАДА" продолжает лучшие традиции психологического романа таких авторов, как Р.Бах с "Чайкой по имени Д.Ливингстон", Г.Гессе с романом "Степной волк" и многих других величайших творцов прошлого века. Знание психологии человека творчества как лупой высвечивает наши страхи, сомнения и нерешительность, помогая жить дальше и предлагая выход.

---

Зря, зря успокаивал себя граф.

Сон и явь, фантазия, вымысел и реальность – всё вскипело в доме Гоголиады в одном клокочущем вареве судьбы.

Это была самая настоящая реальность. Её реальность.

Девушки в страхе спрятались за колонны, не зная, что теперь делать. Один раз в своей жизни, они уже видели это. Теперь они переживали это второй раз. И кто они такие, что бы остановить ЕЁ? Что они могут дать ЕЙ, кроме тихой сатисфакции в самом тихом уголке её души? Но для этого нужна как раз та самая тишина, а не тайфун, разносящий в клочья сознание Гоголиады. В такие мгновенья – они бессильны. Они – прошлое, отголосок перемешанных бытия и небытия, они – бжик, звук, щелчок.

Гоголиада продолжает акт сожжения рукописи.

Почему это больно??! Словно горит рука, резь достаёт до кости и по нервным волокнам пульсирует в мозг, раздирая его на части. Разве можно писать без боли?

Нельзя! Это то же, что не писать вовсе! Тогда приходят дни, полные тягучих минут бездарности, бессмысленности, пустой пустоты. Эти дни длятся годом в аду, и стыдно смотреть на образа, на небо и землю, на день и на ночь, стыдно и больно за бездарную жизнь, за хлеб и воздух – стыдно, ведь они поглощаются неоправданно, а это неправильно, несправедливо. Должен быть смысл в жизни человека, а что бессмысленно и бездарно, то и не человеческое вовсе. И нельзя быть недочеловеком, не даёт что-то внутри, в сердце, рвётся наружу и болит, требует, протестует. Не может быть бездарной жизни, не для человека бездарная жизнь! Так для того-то и пишется, для поиска этого смысла треклятого, для оправдания жизни в человеке.

Так почему же я жгу эти сокровища? Ведь они – единственная индульгенция перед самосудом совести. Они, оно, написанное сокровище моих желаний и фантазий – единственная реальность. Ибо что такое моя реальность, моя жизнь? Секунды, мгновения, уносящиеся в память, в которой их уже и не отличить от вымысла! А это всё – написано и топором теперь их не вырубишь. Год от года – неизменны. Да и сколько мильонов раз мне самой хотелось стать ими, одеваться как они, говорить и ходить – как они, но нет же, духу, смелости не хватало, вот потому и только они могут мной ходить и говорить то и так, как я того хотела, да не могла этого в своей скудной жизни. Потому они и сильнее меня, потому, потому. Они всегда делали то, что хотела я, да не могла. Это словно когда родители не доедают кусок, отдавая его ребёнку. Даже не так, ещё хуже. Я профукала свою жизнь, отдав все самые лучшие события, поступки, слова и ощущения – им. Это они всё самое лучшее из моей жизни пережили. Вот так-то вот. И это всё, что осталось у меня от моей жизни и останется после моей жизни…

Опешила Гоголиада и застыла перед разверзнутым жерлом камина, в котором горела, пылала синим пламенем её рукопись.

Это длится ещё несколько секунд, и потом слышно, как кто-то бежит.

Белый Дворник, он вихрем проносится мимо испуганных девушек, отталкивает Гоголиаду от камина, и сам, голыми руками, из огня выхватывает листки рукописи. Они ещё горят, он гасит их пальцами и лезет в камин вновь.

Гоголиада упала на колени и смотрит на него.

По зале расползается дым и гарь, всюду летает пепел и обугленные с разных сторон листы.

Гоголиада кричит дворнику, почти истерично, почти зло:

– Тебе-то это зачем?!! Ты ведь даже читать не умеешь!!!

Белый Дворник не обращает внимания на крик, не слышит, сейчас у него нет слуха, нет осязания, есть только понимание катастрофы.

Белая телогрейка на нём идёт бурыми пятнами, в нескольких местах уже дымится, руки черны и обуглены. Опалено лицо, брови, ресницы, чуб. Он выхватывает и выхватывает у огня листы и вдруг… …когда уже показалось, что все листы Завещания он спас, а те, что не спас, смешались зола к золе… что-то вспыхнуло в глубине камина. Так память озаряет нам давно забытое, но важное. Дворник зажмурился и последний раз полез в камин, разгребая руками пылающие угли, ощупывая средь них ещё оставшиеся листы и вдруг… …он нащупал в горящих углях человеческую руку. Живую руку, которая хватается пальцами за пальцы Дворника, она трясётся, как горящая живая человеческая рука!

Боже, да что я несу! Это и есть – горящая человеческая рука!

Дворник схватил руку, и что есть силы, рванул её на себя.

Вместе с клубами дыма и копоти, Белый Дворник вырвал из огня Сожжённый Дневник.

Оглушительный визг трёх женщин распугивает вакханалию Теней.

Сожжённый Дневник трепещет от боли на полу и только корчится всем телом. Это ожоги, он не в состоянии делать что-то ещё. Он не произносит ни звука, а рот его разевается в ужасном вопле. Все три дамы хватают его и несут, волокут на диван.

Белый Дворник застыл в изумлении. Девушки укладывают обожжённого на диван, голова на коленях у Гоголиады, сами обдувают его, боясь прикоснуться к обожжённому телу, стараясь просто дыханием сбить жар, тление и дым.

В пустынных сводах дома раздаётся только безумное причитание Гоголиады:

– Жив! Ты жив, мой миленький, ты живой, прости свою мамочку, прости, я не хотела, родной ты мой, ненаглядный, живой, живой, драгоценность моя, мамочка больше не обидит тебя, мама спасёт тебя, спасёт, золотко ты моё… вот радость-то… вот горе-то…

Но это только слова, на самом деле никто не знает, что надо сделать, чтоб давным-давно Сожжённый Дневник не умер и теперь.

Спохватился один Белый Дворник, мысли его замелькали калейдоскопом, как-как-как (?!!), он вскочил, побежал к столу, вынул из него чистые листки, перо, чернильницу и показывает дамам, мол, скорее, Гоголиаде надо писать, чтобы спасти пострадавшего! Его понимает Пика, она садится на место Гоголиады, тогда Лили ведёт, толкает писательницу к Белому Дворнику. Тот, не найдя стул, сам присел на одно колено, подставив согнутое колено Гоголиаде. Она садится, очень быстро пишет, передаёт исписанные листы Белому Дворнику, он – Лили, она бежит к Пике, Пика "приклеивает" новые листы к обожжённым местам на теле Сожжённого Дневника, разглаживает их, дует. В этом бешеном ритме проходит некоторое время и…

Сожжённый Дневник – умирает.

Пика остаётся с листком в руке, она не принимает от Лили новый. Больше незачем.

Лили с листом в руке замирает.

Её детское лицо вытягивается, по щекам текут капли, размазывая краску и копоть.

Белый Дворник поворачивается к Лили, чтобы передать новый лист… всё понимает.

Гоголиада протягивает Белому Дворнику новый лист, его не берут и… она догадывается, что не успела.

На этом свете бывает так, когда – поздно.

Писательница встаёт, направляется к Сожжённому Дневнику.

Пика уже встала, положила ему голову ровно и сложила его руки на груди.

Гоголиада присела возле Сожжённого Дневника. И это – она. Каждый обугленный листочек – она, каждая строчка написана её почерком и о ней самой. Впервые смерть, собственная её смерть стала так ощутима, что смерть – видно, ещё при жизни. И ведь в таком виде уходят отсюда почти все…

Что-то жжёт ей колени… она догадывается, что это – разбросанные Графом монеты.

Гоголиада собирает горсть монет, показывает их Белому Дворнику, глазами говоря:

"Ведь это… что же…", несёт монеты к Белому Дворнику, они просыпаются из ладоней. Звон стоит в зале, золотой звон. Он увидел, что глаза её подёрнулись мглой, она вот-вот упадёт. Когда Гоголиада подошла к Белому Дворнику, руки её безвольно падают, она и сама ровно падает, упираясь головой в плечо Белому Дворнику. Бездыханна. Всё.

И снова тишина наступила на дом Гоголиады.

И только ветер, свободно врываясь в разгромленные окна, носится по пустынным комнатам. Он, ветер, хозяин пустынь и немой свидетель причин пустынь.

Белый Дворник беспомощно обвёл взглядом залу. Кругом погром и запустение. Весь дом в обожжённых листах, и девушки странно смотрят из-за колонн. Их взгляд уже наполовину стеклянный и почти не живой. На ранее красивых лицах застывают предсмертные маски. Дворник хотел крикнуть, но не смог, хотел позвать на помощь, но – некого. Нет никого боле в этом пустынном доме.

И тут внизу хлопнула дверь, и вверх по лестнице засеменили хромающей поступью.

Появился Граф, он так хочет замять конфуз, что… да нет, он сразу и забыл, что хотел сказать, какую речь готовил к своему второму пришествию в этот дом. Граф видит Гоголиаду, застывшей в странной, неестественно-неживой позе. Дворник не смеет шелохнуться и поэтому Гоголиада так и полустоит, упершись головой в его плечо.

Граф сразу всё понял, но на всякий случай, подойдя к Белому Дворнику, пощупал у писательницы пульс на сонной артерии.

– Отмучилась… – грустно произнёс Граф.

Он поднимает Гоголиаду с плеча дворника и ставит ровно, повернув её лицом, закрывает ей глаза, складывает ей руки на груди, потом закатывает рукава своего смокинга, перекрещивает руки и подаёт их Белому Дворнику. Тот не сразу, но понял, делает то же самое, и они успевают сжать ладони друг друга в тот момент, когда Гоголиада так же ровно падает на их скреплённые руки. Они, делая полукруг, дабы не задеть колонны, выносят Гоголиаду вперёд ногами и… вниз лицом.