Вадим Алексеев - Хорхе Луис Борхес. Алгорифма

• Название: Хорхе Луис Борхес. Алгорифма
• Автор: Вадим Алексеев
• Жанр: Поэзия

---

На шахматной доске. Не балагуры

Над партией сидят до самой тьмы!

ИСКУССТВО ПОЭЗИИ

Глядеться в реку, что течёт, как время,

И вспоминать, что времена суть реки,

Знать, что мы убываем, словно реки

И наши лица изменяет время.

А бодрствованье – то же сновиденье,

Что мнит себя проснувшимся. Плоть смерти

Страшится, а она подобна смерти,

Которая зовётся "сновиденье".

Во дне, году ли видеть просто символ

Дней человека и его лет жизни.

Из оскорбленья нас годами жизни

Поэзию извлечь, молву и символ.

Увидеть в смерти сон, зарю заката,

Ржавеющее золото. Сложенье

Стихов бессмертно и стихосложенье -

Это заря рассвета и заката.

Порой во тьме лицо глядится наше

В себя из глубины своей зеркальной.

Искусство глубине этой зеркальной

Подобно, где лицо глядится наше.

Улисс, увидев после стольких странствий

Зелёную и влажную Итаку,

Расплакался. Поэзия Итаку

Напоминает после многих странствий,

А также бесконечное теченье

Воды непостоянной, и миг тот же

Не повторим по-Гераклиту: тот же

Он и другой, как вечности теченье.

ПРЕДЕЛЫ

Из улочек, что углубляют Запад,

Одна, а вот какая, я не знаю,

Увидена мной – слепоты внезап ад! -

В последний раз – во сне ли? – вспоминаю,

Пред Тем смиренный, Кто назначил нормы

И строгую таинственную меру

Вещам, теням и снам, чьи зыбки формы,

Что ткёт и распускает по примеру

Жены Улисса наша жизнь. Всему есть

Предел, цена, последний раз и больше

Впредь никогда, но тризну по кому есть

В том доме, что хранит память всех дольше?

Через хрусталик мутный уже утро

И через в ряду книг зиянье грани

Центральной бриллианта – "Камасутра"

Там не стоит! – считать мне капли в кране.

На Юге не одна во двор калитка

С террасами, что сложены из камня

И тутами запретна мне. Улитка

Не захрустит: "Мой дом не из песка!" мня.

Есть двери, что закроются навеки,

И зеркало, что тщетно поджидает,

И перекрёсток есть, что в человеке

Четвероликий Янус наблюдает.

Одно среди твоих воспоминаний

Потеряно уже непоправимо -

Ты не увидишь, жертва препинаний,

Светила, что водой остановимо.

Не повторишь того, сказал что розам

И соловьям Омар Хаям, слагая

Стихи назло изгнавшим рифму прозам.

Другое время и страна другая…

Залива гладь, куда впадает Рона,

И всё моё вчера какое ныне

Вернёт мне? Карфаген не без урона

С лица земли стёрт Римом и вечны не

Твердыни… Шуму утра я внимаю

И голоса прохожих различаю.

Разлуку со смиреньем принимаю

С любимыми. Без Борхеса скучаю.

КОМПАС

Все вещи языка слова суть, где

Некто ли, Нечто, ночь и день, слагает

Абракадабру – мира излагает

Историю, но смысл какой в труде?

Я, ты, он, Карфаген, Рим, вечный-де

Преходят. Криптограмму постигает

Кто, если всё случайность постигает?

И Вавилон написан на воде.

За словом то, чему названья нету,

Чьей тени притяжение во мне ту

Иглу задело, что светла, легка,

Как стрелка циферблата или птица,

Летящая во сне. Вдруг очутиться

За окоёмом, нет где нас пока.

ПОЭТ ХIII ВЕКА

В безвестного сонета черновик,

Который всем другим уже преддверит,

Он смотрит и глазам своим не верит -

Как бриллиант попал в мой грязевик?

Царь-случай срифмовать его подвиг

Катрены и терцеты. Достоверит

Открытие: канон не числозверит!

Гром соловьиный вписан в грановик!

Посмеет кто назвать строй стоп шаблоном?

Каким неимоверным Аполлоном

Он вдохновлён, открывший архетип?

Жадный кристалл, который заключает

Все дни и ночи, взор любой отчает.

Твой лабиринт, Дедал? Твой сфинкс, Эдип?

ГОЛЕМ

Коль скоро (утверждает грек в Кратиле)

Имя есть вещи архетип и буквы

Розы цветок содержат, знать чубуквы

Ты накурился, той, что в крокодиле.

А сочетанье гласных и согласных

Содержит имя страшное, чья сущность

Шифрует Бога. Имени присущность

Вещей первична – много ль несогласных?

Так учит каббала. Адам и звёзды

В саду имя то знали, пока порча

Греха их не разъела и лиц корча

Морщины оставляет, как борозды.

Искусства и наивность человека

Безмерны, и мы знаем: народ Бога

Искал имя, что пагубогубого,

Носитель чей имел бы чело века.

История моя – про грех на праге,

Над коим не владычествует автор,

Для книжечки названия избрав тор.

Иуда Лев раввином был из Праги.

Желая знать, что Бог один лишь знает,

Иуда Лев через перестановку

Букв в именах и их рекомпоновку

Нашёл имя, язык что препинает,

Так страшно оно. Меч, Врата в нём, Эхо,

Гость и Хозяин, и Дворец. То имя

Над куклом прошептать, надежду имя,

Решился он отнюдь не ради смеха.

У симулякра приоткрылось веко

И он увидел мир, цветной и разный.

Див встал, шаг первый сделав несуразный,

И тотчас же ходить стал человеко.

Со временем увидел (как и все мы),

Что он в сетях До, После, Вчера, Ныне,

Право и Лево. Как рабы, верны не

Названья, денотанты – слуги семы.

Иуда Лев, за чудищем смотревший,

Прозвал своё творенье кличкой "Голем",

О чём поведал агиограф Схолем,

В трудах своих весьма поднаторевший.

Как рэбэ объяснял мироустройство:

"Твоя нога, моя. Это – ширинка".

Из рыбы как последняя икринка,

Из синагоги вылетело ройство…

Была ли это в графике ошибка

Или в произнесении святого

Имени, только не было готово

Созданье говорить, тупое шибко.

Было в глазах его нечто собачье,

Нет, даже не собачье, но взгляд вещи

Следил за рэбэ пристально, зловеще.

Таким должно быть Вия очебачье.

Весьма ущербным получился Голем,

Так что при его виде кот раввина

Прочь убегал, как если бы кровина

Ублюдка была в смеси с алкоголем.

К творцу своему длани простирая,

Копируя его Творцу моленья,

Руками Голем расточал хваленья

С тупой улыбой: "Рэбэ! Твой икра я!"

Хоть с нежностью глядел, но и со страхом

Раввин на своё детище: "Откуда

Этот сын трудный, пища чья – сок уда,

Столь набожен, безжизненным быв прахом?

Зачем к серии символов несметной

Ещё один добавлен и в напрасной

Путанице явлений нитью красной

Вплетено чудо явью столь заметной?"

В час, скудный светом грех, тот что на праге

Лежит, есть претыканий всем податель.

Кто скажет нам, что чувствовал Создатель,

Взирая на раввина, что из Праги?

ДРУГОЙ

В первом из своих – строка не хила! -

Бронзовых гекзаметров, взывает

К пылкой музе грек: свет одевает

В пурпур, а потом – про гнев Ахилла.

Ведал он, что Некто освещает

Ищущим лучом души потёмки.

Веет там, где хочет чадо тёмки,

И что осенит, то освящает.

Если ты предызбран, испытает

Каждого особо грозный Некто:

Мильтона – стен мраком (вот он мне кто),

Ссылкою Сервантес прирастает.

Что Его – металл, и букв есть память.

Наше же, как шлак, будет стопа мять.

ЗЕРКАЛУ

Что, зеркало, опять подстерегаешь?

Зачем двойник таинственный мне вторит

И вновь навстречу путь во мраке торит,

А ты ему явиться помогаешь?

Что, снова меня взглядом постигаешь,

Который вопросительно риторит:

"Тот ли ты Борхес, бойко тараторит

Который так?" Умолкнуть предлагаешь?

В углах уж амальгамою облезно,

А всё число предметов умножаешь.

Я знаю, что меня ты отражаешь

Как прежде, и слепым быть бесполезно.

Когда умру, копировать ты будешь

Других и быстро Борхеса забудешь.

ЗЕРКАЛО

С детства я зеркал боялся, веря,

Что лицо чужое вдруг покажет

Или же, бездушное, накажет

Маской мертвеца с печатью зверя

На челе, публично достоверя

То, о чём не каждый и расскажет,

Смелости набравшись, чем докажет,

Что у ада есть как бы предверя.

А ещё боялся я, что время

Потечёт в обратном направленье

И пространства будет искривленье -

Не гляди в зерцальное смотремя!

Видит Бог и видят теперь люди

То, что не смешно в старом верблюде.

В ПАМЯТЬ АНЖЕЛИКИ

Сколько возможных вновь и вновь рождений

Бог этой бедной маленькой усопшей

Назначил! Здесь же сколько у особ шей

Столько химер, сказал отец дваждений.

Когда умру, то прошлого не станет,

А с ней ещё не ставшее погибло.

Померкло для неё небоогибло,

День звёздами оплакан, что настанет.

Я умер, как она, для бесконечных

Несбывшихся событий, царь чей – случай.

Из глубины юдольных злополучий

Ко Господу взываю: из венечных