Виктор Левашов - Сочинить детективчик

• Название: Сочинить детективчик
• Автор: Виктор Левашов
• Издательство: Альманах «Подвиг» № 8
• Жанр: Современная проза
• Год: 2007

В лабиринты жизни, скрывающейся за красочными обложками детективного чтива, заполонившего книжные прилавки России, вводит читателя роман Виктора Левашова, автора исторического триллера «Убийство Михоэлса», романа «Журналюга» и боевиков, выходивших под коллективным псевдонимом Андрей Таманцев.

Он знает, о чем пишет.

---

— Каким она к нам боком?

— Вот каким. Мартынов задается вопросом, кому выгодно вывести Рогова из игры накануне конкурса? Конкурентам. Версия хилая, но проверить не мешает.

— Не в характере Мартынова, — усомнился Акимов. — Скорее в характере Авдеева — он же всегда ищет второе дно. Вот и тут моча в голову ударила: а нет ли заговора против Рогова? Ринулся проверять.

— Согласен, пусть глава будет от Авдеева, — не стал спорить Леонтьев.

— Как он поймет, что никакого заговора нет?

— Очень просто. Конкурс выиграет «Дизайн-проект». Вовсе не обязательно Рогову лично присутствовать, достаточно доверенного лица.

— Сделать-то главу можно. Только не понимаю, зачем она нам нужна?

— Даже не знаю, как тебе объяснить… Что такое писатель? Это гончий пес, который идет по следу, но при этом все время поглядывает по сторонам. То, что он видит, и есть содержание его сочинений. Когда читатель читает книгу, он следит за сюжетом. Когда закончил читать, сюжет забывается почти мгновенно. Остаются люди, жизнь — такая, какой ее увидел писатель. Или не остается. Тогда книга ничего не стоит. Когда писатель умеет видеть жизнь, получается великая литература — «Мертвые души», «Преступление и наказание». Когда сочинение сводится к голому сюжету, выходит кроссворд, в лучшем случае Агата Кристи. Вот и весь секрет.

— Если вы все так хорошо знаете, почему то, что вы пишете, не великая, мягко говоря, литература?

— Кто тебе сказал, что не великая? — обиделся Леонтьев. — Очень даже великая. Для меня. Не видят другие? Их проблемы. Тупость человеческая безмерна. Безмерна, Паша, безмерна!.. Кстати, мы еще одно упустили из виду. Две картины, которые купили у нашего героя за три с половиной тысячи долларов. Егорычев сказал матери, что купил Гельман, а та рассказала Мартынову. Он должен это проверить?

— Но мы-то знаем, что Егорычев соврал.

— Мы знаем, Мартынов не знает. Он отправляется на Малую Полянку, в галерею Гельмана. Может получиться классная глава.

— Чем?

— А ты представляешь, как живет художественная тусовка? Идиотские перформансы, инсталляции. Художник Кулик выскакивает голый, с собачьим ошейником на шее, бросается на посетителей. Он же в каком-то музее в Европе предлагает всем понюхать говно. Про картины забыли, главное — привлечь к себе внимание, заставить о себе говорить. Последнее время Гельман немного остепенился, занялся политикой. Но в душе был и остался провокатором. Разве не интересно?

— С жиру бесятся. Чего тут интересного?

— Это жизнь, Паша. Какая есть. Ты можешь ее ненавидеть, презирать, но отменить не можешь. А как сделать эту главу, скажу. У Толстого есть пьеса «Плоды просвещения». Там мужики приходят к барину за деньгами, которые он им должен. Как бы их глазами показывается жизнь господ: спиритические сеансы, столоверчение — все, чем увлекалась интеллигенция в начале прошлого века. Вот так и Мартынов, как толстовские мужики, смотрит и не понимает, куда он попал: все эти педики, бородатые гении.

— Чем кончится глава?

— Мартынов находит искусствоведа, которого в свое время нанимала Ирина. Тот говорит: да что вы, картины Егорычева не стоят той краски, что на них потрачена.

— Валерий Николаевич, может, сами и напишете, а? — заныл Паша. — Вы так хорошо все видите. А мне вникать, ехать к Гельману…

— У нас кто ученик? Ты или я? Вот и учись. А у меня есть более сложное дело — Анжела-Ольга.

Мирную беседу соавторов нарушил телефонный звонок. Акимов взял трубку:

— Слушаю!.. Даю. Вас. Из «Парнаса».

Леонтьев нажал копку спикерфона.

— Валерий Николаевич? Михаил Семенович хочет с вами поговорить. Соединяю.

— Привет, Валери, — прозвучал по громкой связи хмурый голос Смоляницкого. — Ты что же это делаешь?

— Что я делаю?

— Не понимаешь? Ко мне прибежал Герман Арбузов, брызгал слюной: почему я тебе плачу за роман четыре тысячи, а ему тысячу восемьсот? Иванов звонил, другие звонили. Решил взбунтовать моих авторов?

— И в мыслях не было. Сказал в случайном разговоре — только и всего.

— А подумать о том, что сказал? Я заплатил тебе за хорошую работу, но это не значит, что ты можешь болтать об этом на всех углах. В договоре сказано: все сведения являются конфиденциальными и разглашению третьим лицам не подлежат. Ты грубейшим образом нарушил договор!

— Сбавь тон, Михаил Семенович, — посоветовал Леонтьев. — Никаких договоров у нас с тобой давно нет. Ты платишь наличкой, я беру и иду умытый.

— Это знак доверия! Ты хамски обманул мое довериеТак порядочные люди не поступают! Предупреждаю, Валери, играешь с огнем. Это может плохо кончиться!

— Ты все сказал? А теперь послушай меня. Плевать я хотел на твои предупреждения. Я на тебя работаю, но я у тебя не служу. Своим редакторам устраивай выволочки, а меня избавь. И если в другой раз захочешь поговорить со мной, сначала прими валерьянки!

— Да ты…

Леонтьев прервал связь.

— Он мне будет грозить! — злобно пробормотал он. — Он меня будет предупреждать!

— Валерий Николаевич, вы уверены, что избрали правильный тон? — осторожно спросил Акимов. — Он все-таки издатель, мы зависим от него.

— Паша, ты все перепутал. Мы без него проживем. Как — другой вопрос. Он без нас — нет. Не мы зависим от него, а он от нас. Издателей сейчас — пруд пруди. Писателей, которые чего-то могут, — поискать. Запомни это и никогда не забывай, поможет жить!..

* * *

«Как и предполагал Мартынов, заключение специалистов из Института Сербского о вменяемости Рогова звучало совершенно однозначно: вменяем. Психика устойчивая, консервативная. Припадкам раздражительности и агрессивности не подвержен, сохраняет самообладание в самых сложных ситуациях. И в этом роде на трех страницах.

Результат экспертизы был очень неудобен для обвинения. Обстоятельства убийства Егорычева (если это было убийство) были таковы, что ни о каком хладнокровии и устойчивой психике преступника не могло быть и речи. Контролирующий свои поступки человек не явится на место преступления со своим пистолетом и, уж тем более, не оставит оружия после убийства, зная, что по номеру его мгновенно найдут. Если же это было самоубийство и Рогов оказался в этот вечер в квартире Егорычева по чистой случайности (на чем будет настаивать защита), то какие причины могли подтолкнуть к роковому решению молодого человека в тот момент, когда в его жизни все начало чудесным образом складываться? Вот, даже купили две его картины. Пусть не знаменитая галерея Гельмана, тут он приврал, пусть какой-то неизвестный коллекционер, — но купил же, за очень хорошие деньги. И после этого пускать себе пулю в голову? Не сходится.

Если бы дело рассматривалось в обычном уголовном суде, его бы наверняка отправили на доследование. От суда присяжных можно было ожидать чего угодно: от „виновен, но заслуживает снисхождения“, до „невиновен“, так как обвинение не смогло предоставить убедительных доказательств вины. Для Мартынова оба решения были плохими. Второе потому, что это была явная служебная недоработка, которая не умилит ни начальство Авдеева, ни руководство МУРа. Первое потому, что в виновности Рогова Мартынов, в отличие от Авдеева, был не стопроцентно уверен. Были сомнения, были. Не тот человек, чтобы в припадке ревности хватать пистолет и бежать к сопернику. А если допустить, что в малоубедительном рассказе Ирины Роговой все-таки была доля правды, все события представали совсем в другом виде.

Что происходило с Егорычевым в последнее время? Чем он жил, как он жил, что его беспокоило, если вообще что-нибудь беспокоило? Только один человек мог на это ответить — Анжела, она же Ольга.

Мартынов хотел ей позвонить сразу после допроса Ирины Роговой, но навалилась текучка. Принято думать, что включение в оперативно-следственную группу автоматически освобождает опера от всех других дел. Если бы. Разве что в случаях, когда речь идет о резонансных преступлениях вроде недавнего убийства первого заместителя председателя Центробанка. Убийство никому не известного художника к таким преступлениям не относилось, Мартынова от других дел никто не освобождал, приходилось крутиться. Наконец он выкроил время и позвонил по телефону, который был указан в рекламе „Самые прелестные девушки Москвы ждут встречи с Вами“. Номер был длинный, „кривой“ — мобильника. Грамотно, машинально отметил Мартынов, с ходу бордель не вычислишь. Включился автоответчик:

„— Хай, дарлинг! — прожурчал в трубке нежный женский голос. — Как я рада, что ты позвонил. Но меня сейчас нет. Оставь свой телефон, я тебе обязательно перезвоню. Бай-бай, дарлинг!“

— Привет, Ольга, — проговорил он, дождавшись гудка. — Это Мартынов. Позвони мне, есть дело. Жду.

Она перезвонила в тот же день. На этот раз звонок был с домашнего телефона. На АОНе высветился номер, Мартынов записал его в настольном календаре.