Иван Гончаров - Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. Том I.

• Название: Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. Том I.
• Автор: Иван Гончаров
• Жанр: Классическая проза

---

К стр. 17:

1 Ср., например: Рукою Пушкина: Несобранные и неопубликованные тексты / Подгот. к печ. и коммент. М. А. Цявловского, Л. Б. Модзалевского, Т. Г. Зенгер. М; Л., 1935.

2 При отсутствии большей части беловых и наборных рукописей судить об индивидуальных особенностях Гончарова в этой области чрезвычайно затруднительно. Подробно об этой проблеме см. в статье Л. С. Гейро «История создания и публикации романа „Обломов”» в названном выше (см.: наст. том. С. 7) издании (с. 636-646).

К стр. 18:

1 См. об этом в статье Т. И. Орнатской «История создания „Фрегата «Паллада»”» в названном выше (см.: наст. том. С. 7) издании (с. 779-781).

2 Этот текст послужил основой для издания 1883 г., по которому, в свою очередь, набирался том собрания сочинений (1884 и 1887).

Стихотворения Отрывок из письма к другу

Не утешай меня, мой друг!

Не унимай моей печали!

Ты сам изведал свой недуг

В тот час, когда ее венчали.

Тогда бывает утешенье,

Когда сердечное волненье

Спокоит время лишь одно.

И так, порою если встретишь

Страдальца с пасмурным челом,

Молчи, мой друг: ты не излечишь

Той грусти тяжкий перелом.

Молчи, молчи! Ни взор участья,

Ни гармонический твой стих

Не истребят в несчастном их,

Следов душевного ненастья.

Попробуй в страшный бури час

Борьбу стихий унять словами

И заглушить громовый глас

Своими робкими устами;

Скажи волнам недвижно лечь,

Когда их буйный ветер роет;

Когда пучина дико воет,

Вели водам смиренно течь.

Безумно будет то веленье!

Так и душевного волненья

Не укротишь порывов вдруг!

Нет, ты не прав, мой милый друг,

Сказав, души в изнеможенье,

21

Что всё на свете суета!

Есть чувств возвышенных чета:

Они бессмертья нам порукой,

И жизнь без них была бы мукой,

И ты бы сам был демон злой,

Когда бы в их союз не верил,

Когда бы дружбе лицемерил,

Считал любовь за сон пустой;

Когда б лишь с чувственным желаньем

Взирал на юных дев красы

И друга, в скорбные часы,

Лобзал Иудиным лобзаньем!

Тоска и радость

Отколь порой тоска и горе

Внезапной тучей налетят

И – сердце с жизнию поссоря,

В нем рой желаний умертвят?

Зачем вдруг сумрачным ненастьем

Падет на душу тяжкий сон?

Каким неведомым несчастьем

Ее смутит внезапно он?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Глядим на небо – там луна

Безмолвно плавает, сияя,

И мнится – в ней погребена

От века тайна роковая;

В эфире звезды, притаясь,

Дрожат в изменчивом сиянье

И – будто дружно согласясь,

Хранят коварное молчанье.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Сама земля, ее движенье

Наводят грустное сомненье,

Куда, зачем с толпой миров

22

Она так пристально несется

И много ли еще веков

С ее громадой обернется?

И где пути ее конец,

И как свершит свое теченье,

И нас, людей, там ждет венец

Блаженной доли иль мученье?

Зато случается порой

Иной в нас демон поселится:

То радость пламенной струей

Без зова в душу протеснится;

И затрепещет сладко грудь.

Помянем легкими мечтами

Прошедшего забытый путь;

Вдали ж, пред светлыми очами,

Мелькнет надежд блестящий рой.

И очарует нас собой

Ряд чудных, сладостных видений;

А в настоящем окружит

Толпа веселых сновидений;

И как всё ярко заблестит!

И как тогда весь мир прекрасен,

Как жизни путь и тих, и ясен!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Романс

Весны пора прекрасная минула,

Исчез навек волшебный миг любви:

Она в груди могильным сном уснула

И пламенем не пробежит в крови.

На алтаре ее осиротелом

Давно другой кумир воздвигнул я.

Молюсь ему – но, с сердцем охладелым,

Не скрасит он путь грустный бытия.

Тщеславия бездушными мечтами

Не заменить мне радости былой!

Так осень пожелтевшими листами

Не заменит цветов весны златой.

Как с юных уст улыбка вдруг спорхнула

И заклеймил их смерти страшный след,

Так и пора прекрасная минула,

Так и возврата ей, увы! уж нет.

23

Утраченный покой

Я в мир вошел и оглянулся -

Роскошно всё цвело кругом;

Я горделиво улыбнулся;

Я в мире лучшим был звеном;

Мне дан был ум, благая воля,

Душа могучая дана,

И вся завиднейшая доля

Из наслаждений соткана.

Мне всё: и небо голубое,

И звезд прекрасных светлый рой,

На небе солнце золотое

С его подругою – луной!

Мне всё: и светлых вод равнины,

И яркой зелени леса,

Земли роскошные долины,

И гор угрюмая краса!

Мне всё, что дышит здесь со мною,

Что здесь со мной сотворено,

И всей Природе суждено

Мне быть послушною рабою.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И дар еще мне дан заветный;

Тот дар мне рай напоминал,

Как им, счастливец, я играл,

Когда в Природе безответной

Душе созвучья не слыхал.

Так! Я весь в чувствах утопал;

Так! Их гармония живая

Дарила мне златые сны.

Я, ими сладко засыпая,

Так проспал дни моей весны.

Те сны мне больше не приснятся;

Теперь мне ими не заснуть;

Те чувства вновь не возвратятся;

Мне в неге их не потонуть.

Но кто ж рукою дерзновенной

Кумир блаженства сокрушил?

Кто пламень чувства задушил

В груди, к прекрасному рожденной?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

24

Ужели время прочитало

Неотразимый приговор?

Ужель смерть дни пересчитала?

Ужель померкнет ясный взор?

Но ты, в поре надежд и силы,

Ты можешь горе позабыть,

И много, много до могилы

Прекрасных опытов прожить,

Объятья снова отворятся,

И снова в них падут друзья,

Мечты сильнее разгорятся,

Живее вспыхнет жизнь твоя;

Опять, быть может, образ милой

И прелесть брачного венца

Пробудят огнь в душе остылой,

Отгонят думы от лица.

К чему же грусть? к чему стенанья?

Беги печали и тоски.

Ужель до гробовой доски

Твои товарищи – страданья?

Так! Я страданьям обречен;

Я в бездну муки погружен.

Злодея казнь не так страшна,

Темницы тьма не так душна,

Как то, что грозною судьбой

Дано изведать мне собой!

25

СТИХОТВОРЕНИЯ

(С. 21)

Ни в одном из автобиографических свидетельств Гончаров не счел возможным упомянуть о своих ранних поэтических опытах. Более того, в письме к вел. князю Константину Константиновичу от января 1884 г. утверждал, что за стихи «никогда не брался». Между тем установлено, что на страницах рукописного журнала «Подснежник» за 1835 г. Гончаров впервые выступил именно в качестве поэта. Авторство его не вызывает сомнения: среди сотрудников «Подснежника» вряд ли кто-нибудь другой мог подписываться инициалом «Г», а именно так – «Г……..» (т. е. «Гончаровъ») под первым и «Г» под тремя остальными, подписаны публикуемые ниже стихотворения, что и послужило для А. П. Рыбасова главным аргументом при их атрибуции.1 Кроме того, стихотворения «Тоска и радость» (с рядом изменений) и «Романс» использованы в «Обыкновенной истории» как образцы поэтического творчества Александра Адуева.

Стихи Гончарова служат важнейшим свидетельством его литератуных пристрастий на самом раннем этапе творчества, характеризуя степень зависимости начинающего писателя от господствовавших в то время эстетических норм. Откровенно подражательные, они следуют тематическим, образным, фразеологическим шаблонам массовой романтической поэзии 1820-1830-х гг. (а декламационностью и некоторой архаичностью лексических и синтаксических форм близки более ранним, преромантическим, образцам). В целом стихотворения Гончарова нереминисцентны, не ориентированы на конкретные тексты конкретных авторов (исключая стихотворение «Утраченный покой» см. об этом ниже, с. 630) и в этом смысле близки ранним опытам Некрасова.2 Едва ли оправданно сложившееся в литературе мнение о подражании Гончарова В.Г.Бенедиктову.3 Первый сборник Бенедиктова вышел в свет в 1835 г. (ценз. разр. – 4 июля 1835 г.), ему предшествовала единственная публикация в 1832 г. (стихотворение «К сослуживцу»).4 За

626

пределами кружка В. И. Карлгофа Бенедиктов как поэт в это время практически не был известен. В «Подснежнике» за 1835 г. стихи Бенедиктова отсутствуют, появляясь на страницах майковского журнала лишь в следующем, 1836 г. Вряд ли воздействие поэзии Бенедиктова на Гончарова могло сказаться уже в 1835 г.5 Факт влияния не подтверждается и на стилистическом уровне. Яркие метафоры, резкие парадоксы Бенедиктова, как и разнообразные динамичные метроритмические модели его стихов, не имеют аналогий у Гончарова; близка, и то лишь отчасти, общеромантическая лексика.

Столь же неосновательно и высказывавшееся в литературе мнение о зависимости ранних стихотворных опытов Гончарова от поэзии Лермонтова.6 Подобное утверждение вступает в противоречие с фактами. В продолжение первого курса учившийся вместе с Лермонтовым на словесном отделении Московского университета Гончаров, по собственному признанию (см. воспоминания «В университете»), не только не знал его как поэта, но и не был с ним знаком. Лишь немногие близкие друзья Лермонтова, как известно, имели представление о его юношеской лирике и поэмах. Первое серьезное выступление Лермонтова в печати – поэма «Хаджи Абрек» – относится к 1835 г. ( БдЧ . 1835. Т. 11). Мнение о подражании Гончарова Бенедиктову и Лермонтову утвердилось в научной литературе вследствие ошибочной датировки его ранних стихотворений не 1835-м, а 1835-1836-м гг. (см. выше, с. 613).