Владимир Михановский - Аполлон

• Название: Аполлон
• Автор: Владимир Михановский
• Жанр: Научная Фантастика

Фантастическая повесть «Аполлон» печаталась в журнале «Юный техник» №№ 4–6 за 1984 год в несколько усеченном виде. В настоящем издании текст представлен в полном объеме.

---

Так он попал в гавань.

Первые дни на Земле Аполлон очень страдал от гравитации, от которой успел отвыкнуть: ведь на Деймосе практически царствовала невесомость. Приспособляемость робота оставляла желать лучшего: его системы ориентации в пространстве давно уже утратили былую гибкость.

С трудом переставляя налитые свинцом, непослушные щупальца, Аполлон бродил по окрестностям гавани. Разглядывал образчики земных растений, смотрел на пологую равнину, мучительно напоминавшую ему что-то. Или ловил чуткими — все еще! — анализаторами степной, напоенный травами ветерок, привычно раскладывая его на компоненты, как он делал это там, на далеких планетах…

Особенно нравились Аполлону степи — заповедные земли, которые начинались сразу за портом. И конечно, море. Он мог часами стоять на берегу, глядя в пространство, на линию горизонта.

В памяти робота в эти минуты теснились смутные воспоминания, похожие на эти осенние облака, — столь же бесформенные и неуловимые. Иногда из них выплывали зримые образы.

Чаще всего это был хоровод светил, из тех, которые Аполлону довелось повидать на своем долгом веку. Он путал названия, а они бесконечной чередой проплывали перед его внутренним взором: красные тусклые карлики, обладающие чудовищной гравитацией, зеленые ласковые светила, как бы струящие спокойствие и доброжелательность, оранжевые беспокойные солнца, швыряющие в окрестное пространство факелы-протуберанцы.

С чувством, близким к ужасу, он вспоминал Черную звезду, в плен к которой едва не угодил корабль.

Но чаще всего ему, конечно, виделось Солнце, ласковое земное Солнце, единственное во Вселенной. То, которое и сейчас сияет над ним, когда ему удается выглянуть сквозь разрывы низко бегущих туч.

А увидел его он, когда впервые покинул купол биоцентра Зеленого городка. Было это давно, невообразимо давно…

Что осталось от той поры в том, что он, как и люди, называл памятью?

Вглядываясь в горизонт до рези в фотоэлементах — он их называл глазами, — Аполлон силился оживить, вызвать в памяти тот день, самый первый день своего самостоятельного существования.

Но это ему пока не удавалось: перед мысленным взором проплывали только какие-то клочки, обрывки, легкие как пар и столь же неуловимые.

…Припоминался мутный океан небытия, который вдруг непостижимым образом начинает редеть. Пелена, спадающая с инфразора. Огромный прозрачный купол над ним, контуры которого становятся все более явственными.

…Перед ним стоит человек. Он улыбается, между тем как информация об этом человеке все более «оживает» в мозгу. Да, это он, записанный в тысячах битов информации, — Иван Михайлович Карпоносов, его конструктор и воспитатель.

Конструктор протягивает руку, помогает Аполлону сойти с упругого возвышения, на котором тот стоит.

До чего он труден, первый шаг! Как зыбко и призрачно равновесие… Но, только сохраняя его, можно перемещаться в трехмерном пространстве эту аксиому Аполлон усвоил твердо. Как это люди, его создатели, умудряются не падать?

С каждым движением, однако, белковый чувствует себя все увереннее. Каждый последующий шаг дается ему легче предыдущего.

Сделав дюжину шагов, белковый останавливается. Внимательным взором окидывает сферозал, одну за другой узнает биоустановки, расположенные по концентрическим окружностям. Каждая из них обеспечивала «пробуждение» одной из его систем — это Аполлону тоже известно.

Однако с самого начала еще не окрепшее сознание Аполлона начали беспокоить неведомые ощущения, которые никак не были отражены в его запоминающем устройстве. Поначалу это повергло его в полное смятение. Что-то все время волновало головной мозг, не давало ему сосредоточиться на какой-нибудь одной определенной мысли.

Но конструктор был рядом, он все время заботливо поддерживал Аполлона, и жаркое чувство приязни к этому невысокому, неуклюжему коренастому существу, которое подарило ему самое драгоценное во Вселенной — бытие, существование, жизнь, вдруг жаркой волной накатило на его сознание.

Видимо, именно это чувство и помогло Аполлону в эти первые минуты преодолеть смятение.

Что потом?

Конструктор наконец перестал его поддерживать. Робот самостоятельно доковылял до двери, ведущей наружу.

Там, за этим прямоугольником, укрепленным на шарнирах, находится оно — желанное открытое пространство, не ограниченное ни стенами, ни потолком.

Аполлон знал об открытом пространстве из бесчисленных сферофильмов и информблоков, заботливо переписанных внимательными и дотошными операторами в его память.

Там, за тонкой перегородкой, — воздушный ласковый океан, потоки атмосферных частиц, подчиняющиеся сложнейшим законам газодинамики, — люди называют их ветром, и почва, и строения, и птицы, и облака. Там машины, и космические корабли, и мерцающие бессонно звезды — все, что люди называют емким словом «Вселенная»…

Достаточно толкнуть дверь и сделать один-единственный шаг за порог.

Аполлон вспомнил, что дверь перед ним, зайдя вперед, распахнул конструктор. Что было потом, он, как ни силился, припомнить не мог: все дальнейшие события погружались в чернильную мглу.

Встреча с маленьким землянином в гавани необычайно взволновала Аполлона. Это чувство было сродни испытанному им тогда, при первом выходе в открытое пространство.

Где он видел эти светло-голубые, сияющие, как две звездочки, глаза?

Воспоминание ускользало, не давалось. Так выскальзывает из щупальца предмет, когда корабль находится в состоянии невесомости.

От усилий пробудить гаснущую память Аполлон утратил последние силы. Полет? Долгий полет в невесомости? Но ведь он был потом много лет спустя, когда конструктора уже не было в живых…

Подогнув заскрипевшие щупальца, робот тяжело опустился на прибрежный песок: он ощущал неумолимую гравитацию, казалось, каждой белковой клеточкой своего существа.

Берег в этом месте был пустынен. Прибойная полоса изобиловала пористыми камнями с острыми как бритва краями вулканического происхождения, и люди здесь не купались.

Ленивые волны накатывались издалека, из бесконечно удаленной точки, и, дробясь, разбивались у щупалец Аполлона. Ласковый морской бриз приятно холодил сморщившуюся, покрытую лучами трещинок поверхность белкового. Вековая усталость въелась в каждую клеточку некогда мощного, великолепного тела, и это было необратимо. Удивляться тут было нечему: устают ведь даже материалы, и металл устает. Что уж тут говорить о такой тончайшей организации, как белковый?

В атмосфере было спокойно. Ветер с моря скорее нежил, чем беспокоил его, но Аполлон чувствовал приближение шторма. Он и сам не мог бы сказать, откуда идет это ощущение, но не сомневался в его правильности.

Робот был более чувствителен ко всякой перемене погоды, чем самый чуткий барометр.

Однако думал сейчас Аполлон не об осенней непогоде: его мысли незаметно переключились на юного землянина, с которым он встретился на одной из портовых улиц. Робот чувствовал, что с Колей связана для него какая-то тайна, загадка, корни решения которой следует искать только в собственной памяти, и нигде больше.

Он зачерпнул в щупальце горсть песка и медленно разжал присоски. Глядя на тонкую струйку золотистых песчинок, сыплющихся на пляж, подумал о всемирной силе, заставляющей притягиваться друг к другу все на свете — и пылинки, и гигантские светила.

Белковый успел уже немного привыкнуть к земной гравитации, хотя поначалу казалось, что она расплющит его.

Как это говорил ему Иван Михайлович об универсальной силе, цементирующей воедино Вселенную? Еще одна ниточка робко протянулась в прошлое, будя угасающую память.

Аполлон опустил на глаза кожистую пленку, чтобы получше сосредоточиться. Мир погрузился во тьму, и из глубин памяти всплыло: «…Без тягот тяготенья не знали бы растенья, куда же им расти, без тягот тяготенья не знали б искривленья планетные пути. И на Земле не тлели полотнища зари, и стайкой улетели планеты-снегири…»

— Тяготы тяготенья, — вслух повторил Аполлон. Очень точно сказано. Интересно, что ныне эти древние слова наполнились для него новым смыслом.

Воспитатель умел сказать очень емко и образно. Как жаль, что он ушел из жизни, когда Аполлон находился в звездной экспедиции, за тридевять земель от родимой планеты. Даже попрощаться с Иваном Михайловичем не довелось…

Триста лет — немалый срок. Для его создателей, людей, он вмещает в себя несколько поколений. Да и для Аполлона это срок, что там говорить, огромный: ведь он вместил в себя целую жизнь робота.

Незаметно наступил вечер.

Аполлон на Деймосе успел привыкнуть к тому, что день сменяется ночью мгновенно: их разграничивает бесконечно бегущая воображаемая линия терминатора, отделяющая свет от тьмы. Прошла она — и Солнце тут же гаснет, наступает полная темнота, на черном небе вспыхивают немигающие глаза созвездий. И никаких полутонов! Точно так же наступал на Деймосе скоротечный день — сразу, решительно, без всякой «раскачки», словно легким нажатием пальца воспитатель включал ослепительную лампочку.