Андрей Мартьянов - Отречение от благоразумья

• Название: Отречение от благоразумья
• Автор: Андрей Мартьянов
• Жанр: Фэнтези

Роман основан на реальных событиях начала XVII века — история революции в королевстве Чешском, приведшая к началу Тридцатилетней войны. Однако, в тексте использовано множество мистических пражских легенд: среди действующих лиц присутствуют раввин Бен-Бецалель и его Голем, магистр Джон Ди (алхимик и личный маг королевы Елизаветы Английской), знаменитый император Рудольф, покровительствовавший оккультистам и так далее. Стилистика — «смешной готический роман», в некотором роде изрядно замаскированная пародия на «ужасы» госпожи Радклифф.

Рассказ ведется от имени секретаря пражской иквизиции, все мистические события крутятся именно вокруг инквизиционного трибунала, пытающегося добросовестно разобраться, что же за чертовщина творится в старой-доброй Праге. Инквизиторы — добрые и справедливые, еретики и маги — плохие. Такова концепция. :-)

Место действия — Прага и Париж. Время — 1611-1613 годы.

В тексте наличествует некоторое количество аллюзий на Адександра Дюма-отца и его «мушкетерские» романы, по крайней мере среди действующих лиц встречаются и молодой кардинал Ришелье, и королева Мария Медичи, и совсем юный Людовик XIII.

---

— С этим господином дело обстоит гораздо сложнее, — отец Густав побарабанил пальцами по столешнице, оценивающе посмотрел на меня и решил, что я достоин узнать кое-что из его секретов. — Видите ли, мне удалось побеседовать с людьми, имевшими честь знать молодого Кьянти в Венеции. Их мнение о сем юноше выражалось весьма однообразно и неприглядно. Цитирую дословно: «Целеустремленный карьерист, педант, скряга, буквоед, ханжа».

— Это говорили про Мирандолу? — не на шутку оторопел я. — Может, они имели в виду другого человека?

— Аллесандро делла Мирандола, маркиз Кьянти, венецианец, двадцати семи лет, единственный наследник богатейшей фамилии, успешно делавший карьеру при Совете Десяти и благодаря своим качествам назначенный посланником в Прагу, — въедливо перечислил отец Густав. — Вы знаете в Праге какого-нибудь иного Мирандолу, подходящего под это описание?

— Н-нет... — промямлил я.

— Тогда молчите и слушайте. Новый посланник прибывает на место службы, и тут его характер разительно меняется. Он забрасывает дела службы, превращает особняк посольства в настоящий вертеп и лупанарий, берет под свое покровительство актерскую труппу, и в довершение всего с удивительной поспешностью вступает в брак с синьорой Андреолой Фраскати-Клай, которую еще официально не признали вдовой!

— И постоянно ходит в маске... — растерянно дополнил я. — Но согласитесь, святой отец, в поступках делла Мирандолы, может, чувствуется отголосок легкого безумия или крайнего легкомыслия, однако их трудно назвать противозаконными, а тем более имеющими отношение к ереси, козлопоклонничеству или чему такому... Прага кого угодно сведет с ума.

— Глядя на вас, в это верится все больше, — злорадно отметил господин папский легат. — Нет, делла Мирандола не безумен и не одержим, подобно бедняге Краузеру, неотступно таскающемуся за нами. Слишком уж часто его поминают в доносах и письмах, и мне это не нравится. Если он ни в чем не виновен, во что я не верю — мы его отпустим. Если же нет...

— А что скажет господин Мартиниц, когда вы заявитесь арестовывать двух не последних людей в Праге — посла Венецианской республики и назначенного папой кардинала? — отомстил я. — Как вы собираетесь оправдываться, когда известие о ваших действиях дойдет до Венеции?

— Святейшая инквизиция не обязана никому, кроме Апостольского престола, давать отчет в своих действиях, — непререкаемо отрезал герр Мюллер, исчерпав сегодняшний запас откровенности. Впрочем, он и так сказал больше, чем обычно, и я тщетно ломал голову — почему он рассказывает это мне, пятому колесу в телеге, человеку, значившему в штате инквизиционной коллегии чуть больше, чем ничего? — Дописывайте и собирайтесь. Я еду к наместнику и хочу, чтобы вы меня сопровождали. Известите также отца Лабрайда, он отправляется с нами.

Преподобнейший отче вышел, а я остался сидеть, тупо пялясь на наполовину заполненный строчками желтоватый лист. Значит, наш Великий Инквизитор решил объявить войну. Первыми в ней предназначено пасть Маласпине и делла Мирандоле. Неважно, виновны они или нет, они просто фигурки на шахматной доске, которыми решено пожертвовать. Маласпина еще может доказать свою полезность, если согласится на условия отца Густава и станет в ряды его добровольно-принудительных помощников. Мирандола же... Я закусил кончик пера, соображая, что можно предпринять. Отправить в посольство кого-нибудь из слуг, пусть передаст записку с предупреждением? Бесполезно: любую попытку бегства сочтут лишним доказательством вины. К тому же тогда под удар попадут все обитатели Лобковицкого дворца, в том числе синьора Андреа, чего ее муж никогда не допустит.

Значит, остается положиться на волю случая и надеяться на лучший исход, в возможность коего мне совершенно не верилось.

И хотелось бы еще узнать, кто из нашей маленькой теплой компании нацарапал кратенькую записочку, посвященную прошлому отца Густава, из-за которой мне поневоле пришлось начать свое собственное inquisitio, то бишь расследование? Ничего из ряда вон выходящего в столь неожиданно выплывшем на поверхность секрете не наблюдалось, особенно в наши просвещенные и тревожные времена. Святейший папа Александр VI Борджиа имел выводок незаконнорожденных детишек, да и многие другие наследники апостола Петра были не без греха, что дало софистам возможность с апломбом утверждать: «Раз среди пап немало злодеев, само столь долгое существование христианской веры есть свидетельство покровительства Божьего». И все же, все же... Мадемуазель Марлен сама по себе не представляет ни малейшей опасности, но факт ее существования, особенно если он станет известен кому-нибудь из наших врагов... Мои порученцы сумели за три месяца откопать то, что почиталось надежно захороненным и давно позабытым. Кто поручится, что их деяние не сможет повторить кто-нибудь другой, и с гораздо худшими намерениями, нежели мои? Вдобавок, где-то в Европе вполне может отсчитывать годы своей жизни ребенок сожженной протестантки Моники, о котором вообще ничего не известно. Я не знаю, какого он пола, не имею представления, сколько ему может быть лет и в каких краях его разыскивать.

Судьба любит жестокие шутки. Но жизнь человеческая — всего лишь перо, которым пишет Создатель, и тогда я задаю себе вопрос: правы ли мы, считая Его милосердным и всепрощающим?

Немного подобных рассуждений — и господин папский легат сможет добавить к реестру изобличенных еретиков еще одного. Не-ет, пребывание в чешской столице никого до добра не доводит!

КАНЦОНА ВТОРАЯ Падение сильных мира сего

В особняк его светлости, камер-премьера Ярослава фон Мартиница, наместника Праги и второго человека в Чехии после императора, мы явились без приглашения, без предварительного уговора и в сопровождении внушающего уважение отряда швейцарской гвардии (предводительствуемого по такому случаю лично герром фон Цорном), громыхавшим, как целая пехотная рота на марше. Выскочивший на шум в приемной секретарь наместника, то бишь мсье Штекельберг, оценил происходящее наметанным взглядом опытного церемониймейстера, собаку съевшего на устроительстве всевозможных приемов, и торопливо умчался предупреждать патрона. Не знаю, что он там наговорил своему хозяину, но спустя ровно десять минут, отмерянных мною по стоявшим в прихожей вычурным бронзовым часам, господина папского легата и его спутников смиреннейше пригласили войти.

Возле дверей я предусмотрительно отстал и не ошибся — меня тут же настойчиво подергали за рукав и оттянули в сторону.

— Они за нами? — боязливо косясь на черно-белые инквизиторские костюмы, прошипел изрядно сбледнувший с лица пан Станислав. — Пора зашивать злотые в матрас и готовиться к публичному покаянию?

— Знаете, вам безумно идет это выражение невинного агнца, влекомого на заклание, — не удержался я от маленькой подначки. — Перестаньте ерзать. Герр Мюллер — это земное воплощение небесной кары — пока не интересуется вашими проказами, а зря...

— Уф! — господину секретарю несколько полегчало, хотя он по-прежнему не испытывал доверия к моим словам. — Что им тогда понадобилось?

— Не что, а кто. Можете ликовать и подбрасывать чепчик — ваши усилия не канули в небытие и вашим врагам суждено вскоре испытать горечь поражения. Наведайтесь к святому Виту и поставьте свечку за упокой души его преосвященства Маласпины.

— Так ведь я его недавно видел, он живой, — растерянно заикнулся Штекельберг, с утра плоховато соображавший.

— Это ненадолго, — зловещим шепотом ответил я. Имперский секретарь, наконец, сообразил, что к чему, обрадованно хрюкнул, выпустил мой рукав и юркнул за ближайшую штору, явно таившую за собой дверь в глубины особняка. Не натворил бы на радостях глупостей... Впрочем, ему выгодно падение Маласпины, так что с этой стороны подвохов ждать не придется.

Просочившись в небольшой темноватый кабинет, обставленный с той самой разновидностью роскоши, которая неприметна на первый взгляд, но создание коей вылетает в кругленькую сумму, я, украдкой перемещаясь с дивана на кресло, а с кресла — на пуфик перед камином, отыскал место, откуда мог слышать беседу отца Густава и господина наместника, не вызывая ненужных подозрений.

Разговор представителя светской власти с воплощением власти духовной представлял из себя нечто среднее между обменом тщательно завуалированными угрозами, подкрепляемыми ссылками на авторитеты в образе престарелого императора Рудольфа или не менее дряхлого папы Павла Пятого, и слегка облагороженной этикетом перепалкой двух евреев, старательно пытающихся выторговать хоть один лишний сикль.

Господин Мартиниц не имел ни малейших намерений чинить препятствия воителям Святой нашей Матери Церкви многотрудном деле изведения ересей и колдовства и не возражал, если двое изрядно мозолящих глаза людей исчезнут с жизненного и политического горизонта Праги. Однако пан наместник желал знать, насколько серьезны выдвигаемые обвинения, не будут ли они в ближайшем будущем оспорены Святейшим Престолом и Венецианской республикой, и самое главное — кто займет опустевшие должности, ибо Прага вполне может обойтись какое-то время без посла, но без кардинала, сами понимаете, жизни никакой... Ах, у его высокопреподобия имеется достойная кандидатура на место Маласпины? И кто же, позвольте узнать? Отец Алистер... Действительно, разумный выбор. Тем не менее, отцу Алистеру придется согласиться с тем, что его лишь временно облекают званием кардинала пражского, ибо, при всем уважении к полномочиям папского нунция, здесь все-таки не Рим, а Прага, столица королевства Чешского, входящего в Священную Римскую империю, и раздача церковных должностей находится в ведении императора... Инвеститура, как это не прискорбно, в Империи процветает... Коли Его величество одобрит представленного ему священника, то все в порядке, а если сложится по-иному — что ж, Фортуна переменчива. На время проведения дознания на отца Алистера возлагаются обязанности столь неудачно павшего с вершин власти его преосвященства Маласпины, а что до посольства... Посольству Венеции волей-неволей придется закрыть двери, отложить намеченные празднества и сидеть тихо. Ничего, потерпят. Слишком много они себе позволяют, и святейшая инквизиция абсолютно справедливо заинтересовалась наконец этим сборищем вольнодумцев и распутников... Кстати, если делла Мирандола будет-таки осужден, как святая Церковь предполагает распорядиться его имуществом?