Андрей Мартьянов - Отречение от благоразумья

• Название: Отречение от благоразумья
• Автор: Андрей Мартьянов
• Жанр: Фэнтези

Роман основан на реальных событиях начала XVII века — история революции в королевстве Чешском, приведшая к началу Тридцатилетней войны. Однако, в тексте использовано множество мистических пражских легенд: среди действующих лиц присутствуют раввин Бен-Бецалель и его Голем, магистр Джон Ди (алхимик и личный маг королевы Елизаветы Английской), знаменитый император Рудольф, покровительствовавший оккультистам и так далее. Стилистика — «смешной готический роман», в некотором роде изрядно замаскированная пародия на «ужасы» госпожи Радклифф.

Рассказ ведется от имени секретаря пражской иквизиции, все мистические события крутятся именно вокруг инквизиционного трибунала, пытающегося добросовестно разобраться, что же за чертовщина творится в старой-доброй Праге. Инквизиторы — добрые и справедливые, еретики и маги — плохие. Такова концепция. :-)

Место действия — Прага и Париж. Время — 1611-1613 годы.

В тексте наличествует некоторое количество аллюзий на Адександра Дюма-отца и его «мушкетерские» романы, по крайней мере среди действующих лиц встречаются и молодой кардинал Ришелье, и королева Мария Медичи, и совсем юный Людовик XIII.

---

Подпись, разумеется, отсутствует.

— Что за бред? Откуда в Париже взялась турчанка? — вполне обоснованно поинтересовался отец Фернандо.

— Из Турции, — съязвил я. — Из кофейни мадам Ланкло, святой отец, откуда же еще. Видел я ее там — милая девочка, ходит, звенит бубенчиками, подает чашки и строит глазки почтенной публике. Она такая же турчанка, как вы — китаец. Где-нибудь на Дворе Чудес подобрали, выкрасили, замотали в кисею, вот вам и...

Договорить мне не дали. В дверь гулко ударил огромный швейцарский кулак, засим всунулась светлобровая физиономия одного из гвардейцев и утробно доложила:

— Ваше преосвя... высокопреподобие! Там для вас письмо пришло какое-то важное, а еще человек в ворота бьется.

— Какой человек? — снисходительно осведомился господин председатель инквизиционного суда.

— Не могу знать, — лаконично отрезал гвардеец. — Только просится, чтобы его приютили в Консьержери, иначе, мол, конец ему. А письмецо — вот оно.

— Впустите этого несчастного, — великодушно распорядился герр Мюллер, изымая у швейцарца депешу. — Позаботьтесь там и все, что следует...

Толстый конверт, украшенный россыпью печатей, перешел из рук в руки, наш пастырь погрузился в чтение, иногда удивленно приподнимая брови и рассеянно хмыкая, откуда-то молчаливо изник широкоплечий отец Лабрайд, решивший присоединиться к нашему обществу и шепотом расспрашивавший, что происходит.

Осилив послание, отец Густав вручил его мне — для приобщения к архиву, а сам направил стопы свои на встречу с неведомым типом, явно угодившим в безвыходное положение, коли рискует просить защиты в нашей крепости, остальные потянулись следом, я же, задержавшись и собирая бумаги, наткнулся на подозрительного вида белый клочок, призывно мелькнувший из-под краешка ковра. Клочок испещряли неровные строчки, более походившие на запись подслушанного разговора человека с самим собой:

«Майн готт... Когда я выпить этот шайсен французишен вайн, мне тянет блевать. Но это еще хальф-беды. Я вспоминать дас кляйне Моник, протестантский стерва, который я имел несчастье либен в моей уютной теплой застенок когда жил в Дойчлянд. Я ее немножко бумзель, а потом — трах! Бах! Моник есть беременный. Я ее немножко сжигать. Если бы я ее сжигать цвай месяц раньше! Она успеть родить. Их бин христианин, доннер веттер, я находить дас кляйне киндер и ханган его на бруст дас кляйне крестик. О, почему я не предал его дас тодт? Нихт проблем, нихт головная боль спустя столько йарен.

А потом я встречать дас кляйне Мадлен и тоже ее немножко бумзель. Но эта шалава я не мог сжигать — она хабен варен католик. Я приказать утопить ее в параша. Но — шайсен Готт! — она тоже успеть родить. Я повелеть сдать малютка в дер монастир. А на днях майн мен сообщать мне — ди кляйне медхен Марлен служить у знатный господин, который есть еретик. Но майн мен варен зарезан при посредстве мессер, не успев сказать мне наме тот еретик. Служанка Марлен — ключ к сатаник гнездо? Служанка Марлен — майне дохтер? Варум бы не сжигать и гнездо, и дохтер? Их мюссе это обмозговать... когда проблеваться...»

У меня глаза на лоб полезли. Стиль изложения в точности соответствует речи нашего высокопреподобного, когда тот злоупотребляет шнапсом. Но какая Моника, какая Мадлен или Марлен, черт их дери? Отче Мюллер, насколько мне известно, сожительствует токмо с прекрасной Целибат, и горе тому, кто посмеет в сем усомниться! С другой стороны — все мы люди, следовательно, все мы не безгрешны — читайте апостола Петра. Но кто же балуется столь тяжким делом — записями похмельных речений нашего святого отца, и оставляет результаты своих изысканий на самом видном месте? Или это не случайная забывчивость?

Положив себе разобраться попозже с этим случаем, я сунулся в папку, узнать, кто пожелал вступить в переписку с нашей нунциатурой. Из Праги, надо же... Им-то что от нас понадобилось? В Чехии и так своих забот полно...

Письмо из чешской столицы отличалось изысканным почерком, высоким штилем и странностью приводимых в нем фактов. Теперь понятно, отчего наш святой отец так кривился.

«Дано в соборе святого Вита, Прага. Вручить Его высокопреподобию апостольскому нунцию Густаву Мюллеру лично в руки.

Ave, Mater Dei!

Приветствую вас, дражайший брат мой во Христе. Не удивляйтесь моему посланию, ибо пишу я вам по делу конфиденциальному. Во время трудов моих на благо Святой нашей Матери Церкви в славном городе Праге обнаружил я следы весьма загадочного сообщества, члены коего именуют себя «Рыцарями Ордена Козла». Это страшные люди... хотя в их людской сущности я сомневаюсь.

Любезный мой собрат, я осмеливаюсь просить Вас об оказании мне помощи. Как и всякая организация, упомянутый Орден имеет пастыря. Если удастся его уничтожить, дальнейшее пойдет проще.

И, поскольку любым делом, в особенности столь трудным, лучше заниматься сообща, я осмеливаюсь пригласить Вас и Ваших соратников в чешские земли. Вместе, я полагаю, мы сможем завершить эту миссию.

Смею надеяться, что о нашей переписке никто не узнает, ибо в противном случае мы рискуем оба. Вкратце я поведаю вам о своих наблюдениях.

Основное подозрение падает на весьма высокопоставленного чиновника. Его зовут Станислав фон Штекельберг. Он, в отличие от прочих членов Ордена, одержим двумя демонами, что, безусловно, отражается как на внешнем виде, так и на душе. Заклинаю Вас, брат мой, помогите мне в моих нелегких трудах. По приезде я постараюсь устроить Вам встречу с упомянутым господином. Уверяю, он ничего не заподозрит. За месяцы, проведенные мною в Праге, я превосходно изучил его натуру. Он неглуп, хотя весьма доверчив.

Мне необходима ваша помощь, брат мой. Уповаю на Ваше великодушие и благорасположение.

Засим остаюсь, искренне Ваш, et cum spiritu tuo,

Кардинал Луиджи Маласпина».

Мне пока не доводилось слышать ни о пражском кардинале Маласпина, ни о некоем господине Штекельберге, ни о непонятном Ордене, на каковой кардинал открыл охоту и, судя по паническим строчкам, не преуспевал. Однако что-то мне подсказывало: в ближайшие месяцы нам придется распроститься с уютом Консьержери и сменить эти ставшие почти родными древние стены на тяготы долгого пути.

КАНЦОНА ЧЕТВЕРТАЯ Тропою Магдалины

Спускаясь по лестнице, я почему-то пребывал в уверенности, что нашего гостя проведут в одну из комнат на нижнем этаже, но по дороге выяснилось — неизвестный пожелал быть размещенным не где-нибудь, а в подвале! Кого это к нам принесло? Неужели вернулись добрые старые времена и защищенные от чрезмерно любопытных глаз и ушей подвалы считаются лучшим местом для встреч?

В подземельях Консьержери сохранился дух минувших времен — спертый, тяжелый и отдающий застарелой плесенью. Вдобавок, добавляя необходимый завершающий штрих, там капало с потолка и стен, а откуда-то доносилось непонятного рода зловещее урчание, жужжание и гудение (потом я выяснил, что это всего лишь горячий воздух в каминных трубах и вода в, пардон, отхожих местах). Мсье Жак Калло, придворный художник принца Конде и автор десятков кладбищенских пейзажей от которых несносно разило плохо скрываемой некрофилией, наверняка остался бы доволен нашими интерьерами и не побрезговал бы перенести их на полотно, создав неплохую жанровую картину под названием «Инквизиторы допрашивают уличенного еретика». Хотя нет... Еретик-то, похоже, сам готов на дыбу забраться, ползает на четвереньках по полу, цепляется за рясу отца Густава (тот потихоньку, но все же брезгливо отпихивает его в сторону), завывает на разные голоса, переходя от благочестивейшего «Salve Regina» к таким словечкам, которые и во Дворе Чудес с трудом поймут.

— Нас что, решили превратить в приют для безумцев? — спросил я у отца Лабрайда, раскладывая на каменной столешнице необходимое бумажное хозяйство. Святой отец (коего все мы, включая и герра Мюллера, негласно почитали за эксперта по разновидностям еретиков, безошибочно вылавливавшего как шарлатанов, так и редкие жемчужины истины в многочисленных доносах и обрушиваемых на наши головы бреднях) отрицательно покачал указательным пальцем:

— Он не безумен. Скорее, одержим. Признаки налицо: суженные зрачки, непроизвольно гнущиеся конечности, истощение, животные звуки...

— Тогда экзорцизмом его! — с искренним воодушевлением неофита предложил отец Фернандо, и осекся, заметив укоризненные взгляды старших наставников.

— Успеется, — отрезал господин папский нунций и наклонился над елозившим по мокрому полу человеком, пытаясь выяснить, что привело его сюда. В ответ последовала долгая нечленораздельная речь, закончившаяся отчетливо различимой мольбой: «Покаяния, покаяния!»

— «Пеницентиаджите» — «Всепокайтеся», — злорадно буркнул отец Алистер, и, покосившись на наше грозное начальство, мы тихонько захихикали. Семнадцатый век на дворе, а не тринадцатый, но некоторых ошибки предшественников ничему не учат. Не нового же дольчинита к нам принесло лихими ветрами? Или спятивший флагеллант — вон как рьяно пытается вскарабкаться на скамейку, над которой висят орудия утонченного ремесла наших пытальщиков, и стянуть огромный, жутковатый кнут?