Константин Бальмонт - Жар-птица. Свирель славянина

• Название: Жар-птица. Свирель славянина
• Автор: Константин Бальмонт
• Жанр: Поэзия

---

Фимиам его дышит в храмах нам.

А всем травам мать есть плакун-трава,

Потому что грусть в ней всегда жива,

И приходит год, и уходит год,

А в плакун-траве все слеза цветет.

Камень камням всем — огневой рубин,

В нем святая кровь, в нем пожар глубин,

Перед тем как новь распахать для нас,

Нужно сжечь леса в самый жаркий час.

Птица птицам всем есть морской Стратим,

Взор его — огонь, а перо — как дым,

Он крылом своим обнимает мир,

Всех живых зовет на всемирный пир.

Зверь зверей земных есть единорог,

На скрещенья он всех земных дорог,

И куда нейди, все придешь к нему,

И узнаешь свет, миновавши тьму.

Рыба между рыб кит есть исполин,

Возлюбивший ночь и испод глубин,

Двух сынов родил исполинский кит,

И на них на трех весь наш мир стоит.

Озеро — отец всех земных озер —

Есть зеркальный круг между снежных гор,

Кто на высь взойдет, глянет в тот затон,

Весь увидит мир как единый сон.

Степь степей земных, Море всех морей —

В помыслах людских, в сердце у людей,

Кто в зеркальный круг заглянул в мечте,

Вечно он в степи, в Море, в Красоте».

ВИДЕНИЕ ЦАРЯ БОЛОТА

Был велик тот день, и светла заря,

Как сошлись у нас сорок два царя.

Всех могуче был светлый царь Волот,

А вторым за ним царь Давид идет.

И сказал Волот: «ОН цари людей!

Что вам виделось в темноте ночей?

Вы поведайте, чем ваш сон живет?»—

Но молчат цари И рече Волот:—

«А мне снилося, и таков мой сон.

Будто свет горит нам со всех сторон,

От Востока встал, и зажег весну,

Светорусскую озарил страну.

И с полуденной стороны, светло,

Древо-золото до Небес взошло,

А на дереве кречет-бел сидит,

А в ногах ею позвонок звенит

Кто из вас, цари, изъяснит мне сон?»—

И сказал Давид, был он царь учен:—

«Государь ты наш, первый царь Волот,

Сон твой сбудется, сон твой жизни ждет.

Солнца красный свет, алый луч весны —

То начальный Град для родной страны.

Светорусская эозгорит земля,

Кровью вскормятся все луга-поля.

Как восточные облака горят,

Городам земным вспыхнет первый Град,

Светорусский Град, где не будет тьмы,

Где блеснут сердца, возгорят умы,

Древо-золото — тех умов оплот,

Тех сердец расцвет, что светло цветет.

Кречет-бел на нем — белизна души,

Позвонок всем нам говорит. Спеши,

Поспешите все, всех зовет тот звон,

В нас да сбудется златоцветный сон».—

И задумались сорок два царя,

И раскинулась широко заря,

И светло горит первый царь Волот,

И во все края жаркий свет идет.

ТРИ НЕБА

Три Неба ведали прапрадеды мои,

Индийцы, слившие лукавый ум Змеи

С великой кротостью в превратном бытии.

И Небо первое сияет белизной,

Второе — синею недвижною волной,

А третье — золотом, бессмертьем, глубиной.

По Небу первому проходят облака,

По Небу синему в моря идут века,

Даль Неба вечного для слова высока.

Мы млеком облачным питаем детский глаз,

Лазурь застывшая усталых нежит нас,

А свет бессмертия целует в смертный час.

И если золото бездонной высоты

Неописуемо в словах людской мечты,

Все ж сердцу ведомо, что там цветут цветы.

Асватта-дерево, основа всех миров,

Растет развесисто, не ведая ветров,

Кругом Вселенная — один безмерный ров.

С Асватты капает амрита, свежий мед,

В зеленых вечностях целебность трав цветет,

И солнца новые здесь зачинают ход.

Две птицы вещие сидят вверху всегда,

Одна из них клюет румяный цвет плода.

Другую разглядеть нельзя нам. Никогда.

ЧЕРНОБЫЛЬ

Шел наймит в степи широкой,

Видит чудо: Стая змей

Собралась, свилась, как лента, как дракон

                                   зеленоокий,

В круг сложилась океанский переливчатых огней,

В средоточьи, на свирели, колдовал им чародей.

И наймит, поверя чуду, что свершалося воочью,

Подошел к свирели звонкой, к змеевому средоточью,

К чаровавшему, в безбрежном, степь и воздух,

                                         колдуну.

Змеи искрились, свивались,

Звуки флейты раздавались,

Цепи дня позабывались,

Сон слагался, утончая длинно-светлую струну.

И наймит, хотя был темным,

И несведущим в вещах,

Увидал себя в огромном

Море, Море всеедином, слившем день и ночь

                                         в волнах.

И наймиту чудно стало,

Умножались чудеса.

Степь сияньем изумрудным говорила, гул рождала,

И от травки к каждой травке возникали голоса.

И одна из трав шептала, как быть вольным

                                         от болести,

И другая говорила, как всегда быть молодым,

Как любить и быть любимым, как избегнуть лютой

                                              мести,

И еще, еще, и много, возникали тайновести,

И всходил как будто к Небу изумрудно-светлый дым.

В скудном сердце у наймита

Было радостно-легко.

Океанское раздолье было счастием повито,

И певучий звук свирели разносился далеко.

Так бы вечно продолжалось, счастье видится воочью

Подходящим в звуках песни к змеевому средоточью,

Да на грех наймит склонился, вырвал стебель

                                            чернобыль,

Приложил к губам тот стебель — и внезапно все

                                            сокрылось,

И наймит лишь степь увидел—лишь в степи

                                   пред ним крутилась,

И, кружася, уносилась та же, та же, та же пыль.

НАВАЖДЕНИЕ Владимирское предание

Жил старик со старухой, и был у них сын,

Но мать прокляла его в чреве.

Дьявол часто бывает над нашею волей сполна

                                 властелин,

А женщина, сына проклявшая,

Силу слова не знавшая,

Часто бывала в слепящем сознание гневе.

Если Дьявол попутал, лишь Бог тут поможет один.

Сын все же у этой безумной родился,

Вырос большой, и женился.

Но он не был как все, в дни когда он был мал.

Правда, шутил он, играл, веселился,

Но минутами слишком задумчив бывал.

Он не был как все, в день когда он женился.

Правда, весь светлый он был под венцом,

Но что-то в нем есть нелюдское — мать говорила

                                        с отцом.

И точно, жену он любил, с ней он спал,

Ласково с ней говорил,

Да, любил,

И любился,

Только по свадьбе-то вскорости вдруг он

                                без вести пропал.

Искали его, и молебны служили,

Нет его, словно он в воду упал.

Дни миновали, и месяцы смену времен сторожили,

Меняли одежду лесов и долин.

Где он? Нечистой-то ведомо силе.

И если Дьявол попутал, тут Бог лишь поможет один.

В дремучем лесу стояла сторожка.

Зашел ночевать туда нищий старик,

Чтоб в лачуге пустой отдохнуть хоть немножко,

Хоть на час, хоть на миг.

Лег он на печку. Вдруг конский послышался топот.

Ближе. Вот кто-то слезает с коня.

В сторожку вошел. Помолился. И слышится

                                жалостный шепот:

«Бог суди мою матушку - прокляла до рожденья меня!»

Удаляется.

Утром нищий в деревню пришел, к старику со старухой

                                            на двор.

«Уж не ваш ли сынок»,— говорит,—«объявляется?»

И старик собрался на дозор,

На разведку он в лес отправляется.

За печкой, в сторожке, он спрятался, ждет.

Снова неведомый кто-то в сторожку идет.

Молится. Сетует. Молится. Шепчет. Дрожит,

                                         как виденье.

«Бог суди мою мать, что меня прокляла до рожденья!»

Сына старик узнает.

Выскочил он. «Уж теперь от тебя не отстану!

Насилу тебя. я нашел. Мой сынок! Ах, сынок!»—

                                             говорит.

Странный у сына безмолвного вид.

Молча. глядит на отца. Ждет. «Ну, пойдем».

И выходят навстречу туману,

Теплому, зимнему, первому в зимней ночи пред весной.

Сын говорит: «Ты пришел? Так за мной!»

Сел на коня, и поехал куда-то.