Бектас Ахметов - Чм66 или миллион лет после затмения солнца

• Название: Чм66 или миллион лет после затмения солнца
• Автор: Бектас Ахметов
• Жанр: Современная проза

Бульварный роман. Повествование охватывает период с 1954г до наших дней. В романе нет ни одного вымышленного персонажа; в ряде случаев по разным соображениям подлинные имена и фамилии изменены. В основу романа положена история семьи писателя-переводчика и его шестерых детей. "ЧМ66.." – книга о ворах, убийцах, шизофрениках, писателях, ученых, священиках, политиках. При всем том роман прежде всего о простых людях; он для всех, что и дает основание причислить его к разряду бульварных

---

Должно быть, он что-то кричал оставшемуся на крыше другу и старался пригнуть ветку как можно ближе к напарнику. Оставленный на крыше друг оглянулся и так же, очертив круг, с короткого разбега прыгнул.

Пропитавшийся осенними дождями дубовый сук не подчинился воле последней надежды спасенного. Сук медленно отошел назад как раз в тот момент, когда второй беглец цирковым гимнастом завис на

16-метровой высоте.

Где-то на середине полета пути ветки и гонимого разошлись и беглец промахнулся.

Человек падал медленно. Плавно перевернувшись, он начал было новое сальто, но тут что-то вдруг оборвалось и беглец, мгновенно набрав ускорение, скрылся из виду. Был хлопок. Хлопок короткий, громкий, как будто кто-то приложился выбивалкой по ковру.

"Все. Разбился в лепешку". – подумал я.

Мы побежали к дому. Меня пробирала дрожь в предвкушении невиданно захватывающего зрелища. Я еще подумал и том, как совершенно напрасно грешил на скукоту тихого праздника.

Теперь оставалось бежать изо всех сил. Скорей, скорей… Кто прибежит первым, тому и больше достанется прав главного толкователя происшествия.

Первым добежать не удалось. Подбегая последним, я нигде не видел разбившегося. Будто только что увиденного и не было, или упавший каким-то чудом уцелел, успел подняться и убежать. Но нет. Вовка

Симаков, Шеф, Алька Фирсов, Бронтозавр стояли перед неотесанными гранитными глыбинами и смотрели куда-то вниз.

Да вот же он. А то я боялся. Между плитами лежал на спине паренек. Его мы все хорошо знали. То был Адик. Он дружил с Левкой

Гибралтарским и часто оставался у нас во дворе поиграть в настольный теннис. Свободное между плитами пространство занимало не более полуметра и сейчас в нем разместился Адик.

Он лежал с закрытыми глазами. Из левого уголка рта побежала тонкая струйка крови. Пацаны молчали. Что же дальше? Шорох за спиной отвлек нас от Адика. С дуба сползал Левка Гибралтарский. Не глядя на нас, Гибралтарский выбежал за ворота и скрылся.

Приехала скорая. Набежало много взрослых, пацанов. Рядом возник человек в синей, без знаков отличия, гимнастерке и в такого же цвета форменной фуражке. Возле него появилась полная женщина в белом халате. Женщина сказала: "Допрыгался".

Форменный человек лениво скосил на нее глаза.

– Это я за ними гнался. Вот они, – он показал на Адика, – свинчивали с портретов лампочки и кидались ими в прохожих.

Женщина в халате улыбнулась.

– Теперь не будут кидаться.

Кучка слежавшихся с прошлой осени листьев, в которую угодил Адик, заливалась кровью. Его подняли на носилки. Адик хрипел, кровь бежала вовсю и его когда-то серая перкалька напоминала собой багровый рогожный мешок. Врач махнул рукой: "Несите".

Скорую вызвал Гибралтарский. Кто из них придумал выкручивать лампочки с праздничных портретов неизвестно. Скорее всего, Левка. Он такой. Полутораметровые портреты руководителей страны крепились веревками к ограждению на крыше. Левка с Адиком не все продумали до конца. Лампочки, утыканные по периметру портретных рамок, не просто светились по ночам. Выкручивая их, Левка и Адик замкнули какую-то цепь и на госплановской вахте погас свет. Охранник догадался: кто-то балуется на верху.

Вовка Симаков считал, что картина получилась бы гораздо страшней, упади Адик на гранитные камни.

– Ты посмотри, между плитами упал, – удивлялся Сима. – Хотя это ему не поможет.

О случае с Адиком, как и о нем самом все быстро забыли. Перестал появляться во дворе и Гибралтарский. Зимой кто-то принес новость:

Адик выжил. Отбил, как следует внутренности, но выжил. Ранней весной он появился у нас во дворе. Адик молча наблюдал, как играют в настольный теннис наши пацаны.

Зимой я рассказал Ситке, о чем между собой болтали госплановский озхранник и женщина в белом халате. Брат потрепал меня по голове и спросил: "Помнишь, как ты мне сказал: "Сердца нету"?

– Не помню. Когда?

– Это было еще на Дехканской. Тебе было четыре года и ты пришел с улицы испуганный. Держал руку у груди и говорил: "Сердца нету".

С конца 1957 года меня долго занимала необъяснимая вещь со спутниками.

Поздней осенью того года взрослые и пацаны вечерами собирались у крыльца дома Дживаго смотреть пролеты первых искусственных спутников

Земли. Спутник от рассеянных по небу звездных точек отличало размеренно-пульсирующее движение. Взрослые и дети наперебой кричали, спутник в поле зрения оказывался не больше минуты, все расходились по домам, а я никак не мог сообразить: почему спутник можно наблюдать без бинокля или телескопа? Что у него фонарь сильно бьет на дальность, или как? Но даже если это так, то и в этом случае мы никак не должны видеть спутник с Земли.

Спутник раз в десять меньше реактивного истребителя. Это знали все пацаны с нашего двора. Истребитель летает на высоте 12-15 километров. Спутник вращался вокруг Земли на удалении нескольких сотен километров. Его то мы наблюдали, а те же истребители или бомбардировщики – никогда.

На несуразицу никто из взрослых не обращал внимания. Вопрос конечно ничтожно глупый. Потому собственно я и не решился спросить того же Ситку, почему мы видим то, что видеть нам не полагается.

Прошел год, как Ситка вышел из диспансера. Перемена в состоянии произошла за несколько дней. Брат не стал артачиться и согласился вновь лечь в больницу.

В первое воскресенье отец с матушкой повели меня к Ситке.

Во дворе диспансера на Пролетарской в темно-серых пижамах слонялись больные. Несколько пижамных устроились с родственниками за садовыми столиками и разговаривали совсем как обычные люди.

Вообще-то я знал, что здесь, на Пролетарской большей частью лечатся нервнобольные, а вот в больнице на Узбекской – по-настоящему, душевнобольные.

Папа смотрел на Ситку Чарли и о чем-то думал. Ситка поедал беляши, а мама внушала ему, как важно слушаться врача. Тогда, мол, только и можно окончательно выздороветь.

– Как настроение, балам? – спросил папа.

– Хандра прошла.- Вяло ответил Ситка. – Домой хочется. – И попросил.- Может поговорите с врачом?

– Поговорю. Обязательно поговорю. – Пообещал папа.

Ситка допил кефир и спросил:

– Телевизор работает?

– Работает.

– Я успел только две передачи посмотреть и сюда попал.

Папа глубоко верил в выздоровление Ситки. Матушка твердила о том, что прежде всего не нужно опускать руки, а что до выхода – так он есть.

Валентине Алексеевне, соседке с третьего этажа мама рассказывала какой у нее Ситка Чарли хороший. Она припоминала и о том, какие надежды возлагала на него. И спрашивала соседку: "Разве он не должен вылечиться?"

Валентина Алексеевна не делала из болезни Ситки трагедии. Она вообще не считала его больным.

Валентина Алексеевна и ее супруг Николай Анатольевич Копыловы поселились в нашем доме три месяца назад. Приехали в Алма-Ату из

Пекина, где Николай Анатольевич работал несколько лет в торгпредстве. До Китая они постоянно жили в Москве, куда и собирались вернуться, но пришло назначение Николаю Анатольевичу заместителем Председателя нашего Госплана и они очутились в Алма-Ате.

Валентина Алексеевна, высокая, лет тридцати, женщина и округло маленький Николай Анатольевич в несколько дней заделались близкими друзьями родителей. Без них теперь не обходилось ни одного застолья в нашем доме.

К приему званых гостей мама готовилась за три-четыре дня до назначенного времени. Обжаривая в казане лапшичку для чак-чака, она болтала с Копыловой. В расшитом райскими птицами шелковом халате, закинув ногу за ногу, соседка время от времени подливала себе в рюмку коньяк и курила одну за одной папиросы.

Валентине Алексеевне откровенно скучно в Алма-Ате. Она курила и говорила маме как ей тоскливо здесь, и как сильно хочется поскорее вернуться в Москву.

Мама поддакивала ей многозначительным "да-а-а" и в свою очередь говорила и том, как она ее хорошо понимает. Как матушка могла понимать Валентину Алексеевну сообразить было трудно: кроме Алма-Аты она знала только Акмолинск и Степняк.

Если кто из родительских друзей и мог быть близок к настоящему пониманию тоски Копыловой, так это жена маминого дальнего родича

Талгата – тетя Соня.

Яркая татарка Соня была примерно одних с Валентиной Алексеевной лет. Сближала их не только молодость и красота, но и непреходящее желание делать все, что им захочется. Муж Сони – дядя Талгат, Дважды

Герой Советского Союза, как и полагается боевому летчику, был незаносчив и с удовольствием рассказывал гостям, как он воевал на фронте.

Охотнее всего рассказы о подвигах слушали женщины. Мужчины вежливо послушав с минуты три, спешили усесться за преферанс.

Был один человек, кто вообще не обращал внимания ни на Талгата, ни на остальных гостей и занимался исключительно только собой.