Владимир Краковский - Один над нами рок

• Название: Один над нами рок
• Автор: Владимир Краковский
• Жанр: Современная проза

---

Титаническое напряжение всех умственных и духовных сил в конце концов дало результат. В одну прекрасную ночь главврачу вдруг приснилась залитая солнцем лужайка и он на ней, собирающий цветы. “В чем дело? – недоумевал он, проснувшись.- Откуда это легкомысленное видение, когда я так изнемогаю?”

Несколько дней он не мог ответить на этот вопрос, но потом вдруг захохотал, пронзенный догадкой. Эврика! Ба! Да это ж подсказка

Всевышнего! В мозг надо впрыскивать не лекарства, созданные убогой человеческой наукой, а субстанции божественного происхождения, то есть цветы – их настои и отвары!..

И вот уже пятый месяц, как тайно от министерства здравоохранения он внедряет свое гениальное открытие под черепа больных.

Разумеется, мгновенных, похожих на чудо, излечений нет, их от природных субстанций ждать не приходится. В природе если что и исчезает, то не иначе как через постепенное ослабление. И фактов такого ослабления болезни уже немало. За пять месяцев они накопились. Так, например, один больной, мнивший себя

Наполеоном, уже мнит себя всего лишь маршалом Неем, а параноик, день и ночь твердивший, что он Иисус Христос, теперь день и ночь кричит: “Какой же я Иисус, если необрезанный?” – и требует раввина с ножиком… То есть наметилось критическое отношение к своей мании. А женщина, считавшая себя красивым усатым мужчиной, вдруг сбрила усы – сдвиг тоже положительный…

“Прекратите демонстрировать у ворот и орать,- попросил под конец разговора главврач.- Тогда я смогу вскорости вашего Пушкина освободить, и никто меня не упрекнет за уступку общественности.

Он успеет пройти курс лечения новым методом”.

“Какой настой, если не секрет, будете впрыскивать?” – поинтересовались мы. “Не настой, а отвар,- поправил главврач. Замечательный отвар из серебристых пушинок одуванчика. Если вы знаете лучшее средство от немотивированной агрессии – скажите”.

Но мы не знали.

“Видите, у вас нет слов”,- сказал главврач и сердечно с нами попрощался.

Свое обещание он сдержал досрочно: меньше, чем через месяц,

Пушкин вбежал в цех, громко крича: “Свободен! Свободен!

Наконец-то свободен!” и размахивая бумажкой, которую мы тут же прочитали. В ней писалось, что данный пациент от болезни стрелять в людей из самопала полностью излечен благодаря применению новаторского метода, разработанного нижерасписавшимся главврачом данной психушки.

Не забуду день тот чудный! Переменчивый, как небо в переменную погоду!

После радостных возгласов, объятий и чтения справки мы сунули

Пушкину троллейбусный билет с чертежом секретного винтика и спросили: “Сможешь?” Пушкин осмотрел билет с обеих сторон, всячески повертел его и, посерьезнев, сказал: “Надо попробовать”.

Он направился к станку, включил его. Через минуту винтик был готов: тельце тоненькое, головка блестящая – прямо загляденье. И размеры – точно по чертежу. Но когда мы его на пробу стали ввинчивать, он ввинтился, как тысячи, как миллионы других винтиков, пусть и не так мастерски изготовленных.

Коллективный вздох разочарования прошелестел по цеху. Рухнула наша надежда. Уже с полмесяца мы ели по разу на дню: кто только завтракал, кто только ужинал, не было ни одного, кто бы только обедал, еда крутилась вокруг сна: перед ним или после него. Силы наши иссякали, женщины уже регулярно падали в обмороки, очередь была за нами, мужчинами…

Возвращение Пушкина обещало остановить стремительное движение к пропасти. Увы!..

Мы повели себя тактично. Когда винтик ввинтился подобно всем заурядным винтикам мира, из наших уст не вырвалось ни одного слова упрека: дескать, а мы на тебя надеялись. Бормоча: “Ну и пусть! Пустяк!”, мы старались не смотреть Пушкину в глаза – мы настолько отводили от него свои взгляды подальше, что вообще отворачивались от станка, за которым он стоял, от всего, что его окружало. Находясь к нему почти спиной, мы услышали, как снова загудел двигатель…

“А попробуйте-ка эту”,- сказал Пушкин сзади.

Нехотя взяли мы у него новый винтик, такой же красивый, как и предыдущий, с преувеличенным восхищением его поразглядывали, говоря: “Ну и что, что обыкновенный? Зато красивый, как из журнала мод…” Будучи хорошими друзьями, мы уже думали не о голодном желудке, а о том, чтоб не обидеть друга; учитывая его недавнее пребывание известно где, старались спустить его неудачу на тормозах. “Подумаешь, не получилось,- говорили мы с бодростью, бьющей через край.- Пустяк, обойдемся… Плевать нам на этот заказ из Аделии…”

“Да ввинчивайте же! – закричал Пушкин в злом нетерпении. Ввинчивайте!”

Не рассчитывая ни на что хорошее, мы ввинтили. И – у кого холодный пот выступил, у кого горячий, кому сердце обожгло огнем, у кого оно похолодело… Дантес позже признался, что ему в тот момент сильно захотелось в туалет: винтик ввинчивался совсем не в ту сторону, в какую его ввинчивали!

Ликованию не было предела. Мы радостно вопили и подбрасывали

Пушкина к потолку. Дантес побежал в туалет, но с полдороги вернулся и присоединился к подбрасывающим.

По всегдашнему обычаю женщины стали накрывать станки, а мужчины сбегали в магазин.

Скинулись мы на последние, но пир удался на славу. Станки ломились от яств. Тосты в честь Пушкина звучали один за другим.

Правда, виновник торжества большую их часть не слышал.

Измученный инъекциями, он крепко заснул после первого же стакана.

Мы уложили его на горку чистой ветоши и продолжили праздник. Как у нас всегда, среди веселья возник серьезный разговор. То, что у

Пушкина золотая голова, а руки уже потом, мы выяснили давно.

Теперь же встал вопрос: почему они золотые именно у него, а не у кого-нибудь, например, из нас?

Решили так: дело в Боге. Если его нет, то свои золотые голову и руки Пушкин получил ни за что, как бы выиграл в лотерею, просто попался такой билетик. В общем, дуракам счастье. Если же Бог есть, то картина другая, потому что тогда есть и справедливость.

А при ней сдуру ничего не бывает: выдающиеся способности выдаются не абы кому, а только как вознаграждение за что-нибудь предыдущее. Но что у Пушкина за предыдущее? Мы его знаем как облупленного, обыкновенный хороший парень. Без золотой головы с руками ничем бы от нас не отличался. Неужели Бог его выделил наугад?

“У Бога свой штангенциркуль,- возразил на это умница Вяземский. Он всех нас судит по такому параметру, о котором мы и не догадываемся”.

На следующий день праздник продолжался. Толстячок нервничал, говорил, что надо работать, а мы ему отвечали известной поговоркой, что работа не волк, дураков любит. Пили за свободу, за торжество разума, за передышки в вечном бою и, конечно, за самого Пушкина, которому желали прежде всего здоровья и трудовых успехов, а также взаимопонимания со всемирным человечеством.

После провозглашения каждого тоста дружно, как на “Варяге”, кричали “ура!”, а женщины подбегали к Пушкину, чтоб поцеловать его в одну из щек.

Но, утолив естественную жажду, мы отставили стаканы и стали расспрашивать: как там, в психушке, часто ли колют, есть ли симпатичные медсестры? Хотя, честно говоря, нас больше интересовало другое. Пушкин охотно рассказал о разновидностях уколов – как по содержимому шприцев, так и по месту внедрения в организм. Главврач, оказывается, полностью запретил делать их в задницу и в сгиб локтя – это устарело. Все вкалывал прямо в голову…

Мы все это уже давно знали от главврача, так что слушали больше из вежливости. Когда же Пушкин свой обстоятельный рассказ об уколах закончил, мы спросили его о том, что волновало нас больше всего: с чего ж это все-таки он стрелял в Дантеса, да еще дважды? Чем тот ему досадил? Чего мы не знаем? “Откройся нам по-дружески”,- попросили мы.

Но Пушкин открываться не захотел, скучным голосом коротко нам ответил, что сам не знает, какая муха его укусила. Но мы не отставали, говорили: “Давай разберемся психологически”. В конце концов, опустив голову, Пушкин брякнул: “Мне не нравится его фамилия”.

“Вот те раз! – удивились мы.- С какой, интересно, стати? И что это у тебя, интернационалиста, за рефлекс на иностранную фамилию? Скажи: Дан тес – хороший человек?”

“Изумительный! – сказал Пушкин.- Душевный. Но стоит мне вспомнить его фамилию, как самопала ищет рука”.

“Может, ты думаешь, она еврейская?” – спросили мы.

“Уж лучше бы еврейская”,- буркнул Пушкин и дальше этот разговор продолжать не захотел.

Лицо его вдруг приняло прежде не виденное нами несчастное выражение.

Видя такое дело, мы сменили тему. Вернулись к разговору о психушке. Стали интересоваться, что там новенького, кроме зверской разновидности уколов. Регулярны ли прогулки? Достаточно ли в еде белков, жиров и углеводов? А главное – что там за люди?

Легко ли осуществляется с ними роскошь человеческого общения?

Было ли с кем погутарить в свободное от уколов время? Или все там дураки?