Александр Ханин - Рота, подъем!

• Название: Рота, подъем!
• Автор: Александр Ханин
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Раджубов молчал.

– Рядовой Корысымов, что Вы изучали на последнем занятии?

Корысымов смотрел большими глазами на командира и молчал.

– Товарищ старший лейтенант, у них проблема с русским языком…

– Да ни фига ты не занимался. Волынку валял. Магомедов, займитесь с взводом отработкой нормативов "газы". Ханин, отойдите со мной.

Мы отошли в сторону от солдат, напяливающих на себя противогазы.

– Вот, – протянул мне ротный небольшой листок.

– Что это?

– Я отправил посылку, которую мне оставил, я повторяю, оставил, пока я спал, курсант Алиев.

– Куда Вы ее отправили?

– Его родителям по домашнему адресу…

– Ну и зря.

– Почему зря?

– Балык, колбаса, дыня испортятся. Лучше бы сами съели или солдатам отдали. Они таких деликатесов долго еще не увидят. Жалко продукты.

– Не важно. Я не хочу, чтобы обо мне думали, что я бесчестный человек…

– Товарищ старший лейтенант, а разве Вам так важно, что о Вас думают солдаты?

– Да! Мне важно! Я офицер! Я… А вот Вы, Ханин, бесчестный человек. Так и знайте. И я выгоню Вас из части…

– Можно прямо сейчас, товарищ старший лейтенант. Я так по дому соскучился…

– Нет, я выкину Вас. Оттрахаю по самые гланды и выкину. Запомните это. Я такое не прощаю.

И ротный, повернувшись, пиная шишки и камешки, пошел, не оборачиваясь, к выходу из леса.

– Прощать еще надо научиться, – тихо сказал я вслух удаляющемуся ротному. – Уметь прощать не каждому дано.

Пока солдаты учили уставы, готовясь к наряду, взводные без дела шлялись по расположению, стараясь скоротать время разговорами с сержантами или друг с другом. Салюткин и командир четвертого взвода, его сокурсник, Воронов стояли на плацу. Через плац явно из штаба полка в сторону казармы быстрым шагом направлялся Назарчук. В правой руке он держал папки и журналы, с которыми ходил к начальнику штаба полка. В прямые обязанности писаря штаба батальона входило не только выполнять распоряжения своего прямого руководства, но и вышестоящего командования, которое требовало докладывать непосредственно ему о выполнении поставленных важных с его, начальственной точки зрения, задач.

– Солдатик, стоять, – остановил его Салюткин, подняв голову в огромной фуражке. – Ты почему мне честь не отдал? Мне, офицеру?!

– У меня рука занята…

– И крючок расстегнут. Ремень подтяни, сержантик.

Понимая, что спорить со скучающим взводным, который еще и имел зуб на писаря, бессмысленно, Андрей, прижав папки одной рукой к груди, начал другой приподнимать ремень. Салюткин схватил его за ремень.

– Ремень ослаблен? Солобон, ты сколько прослужил? Где уважение к старшим по званию, должности, возрасту и сроку службы?

– Про возраст стоило бы помолчать, – тихо проговорил писарь. – Я уже баб трахал, когда ты еще под стол пешком ходил.

– Чегооооооооооооооооо? – Салюткин схватил дипломированного специалиста за воротник.

– Товарищ лейтенант, это неуставные взаимоотношения. Руки уберите. Руки, я сказал, уберите.

– Ты кому сказал, падла? Ты…

– Товарищ лейтенант, мне надо идти. Мне начштаба поручил срочную…

– Мне пофиг. Ты понял? Мне пофиг, что он тебе поручил. Перед тобой стоит твой непосредственный командир. Непосредственный. А ты его приветствовать не научился. Тебя Егерин не спасет. Я твой командир. Я! Захочу – сгною, чмо…

– Сам, чмо.

– Ты кому это сказал?

Ударить, стоя на плацу перед окнами трех четырехэтажных казарм,

Салюткин не решался, но отступать от своего не хотел.

Препирательство между не подчиняющимся писарем и взводными продолжалось на усладу двум полкам минут двадцать и не остановилось даже, когда к спорщикам подкатил, выскочивший из-за угла УАЗик начштаба.

– Назарчук, ты сделал, что я сказал? Давай, скорей, – протянул руку из открытой двери майор Егоркин.

– Никак нет, не сделал.

– Как не сделал? Я же к комдиву еду! Я тебе пять минут дал. Пять, а не двадцать пять!! Ты чем занимался?..

– Меня остановил лейтенант Салюткин и решил, что его приказы по застегиванию крючка куда важнее приказов…

– Салюткин, твою мать! – рявнул майор. – Ты что себе позволяешь?

– Да, я… Нет… Товарищ майор…

– Рот закройте, лейтенант. У вас у обоих во взводах срач, бардак и дедовщина. Вам мало? Так вы решили к моему писарю прицепиться? У него образования на вас обоих хватит. Если еще раз кто-то Назарчука тронет… Бегом к личному составу. Бегом, я сказал!!

И лейтенанты, придерживая на ходу фуражки, бросились в казарму как нашкодившие мальчишки.

В шесть часов все наряды частей дивизии стояли на большом плацу.

Проходил ежедневный развод нарядов. Проверяющий полковник из штаба дивизии ходил вдоль рядов и время от времени задавал кому-то из солдат вопрос по уставу или действиям.

– Солдат, кругом! Почему у тебя сапоги сзади не почищены? Крема нет? Какая рота? Бегом за старшиной. Всем стоять!

Через пять минут солдат бежал в обратном направлении, дыша в спину старшине по плацу.

– Товарищ полковник…

– Прапорщик, у вас гуталина в роте нет? За чем Вы смотрите? Если сапоги не начищены, значит, солдат устава не знает. Где ротный? Ко мне его. Не надо солдата посылать. Сам! И начальника штаба батальона. И командира батальона. И начальника штаба полка. Всех.

Бегом.

– Сейчас всех отымеет, – прокомментировал кто-то из солдат.

– Без мыла и вазелина.

Офицеры шли один за другим по узкой дорожке.

– Я тут долго торчать должен? – рявкнул полковник. – Бегом.

И офицеры, соблюдая субординацию, побежали бодрой рысцой по выложенной красным и белым кирпичом дорожке. Первым бежал майор

Егерин, за ним командир батальона, тучный начштаба батальона, командир роты и замыкал строй прапорщик. Выглядело это очень смешно.

"Старшие офицеры", – как говорил сам Егерин, – "бегать не должны, ибо в военное время это вызывает панику, а в мирное – смех".

– Вот так всю жизнь. Двадцать пять лет или дольше гоняют их все, кто звездочкой или должность старше. Это не жизнь.

Полковник не стеснялся в выражения.

– Вы чем тут занимаетесь? Что за бардак? Солдат простого вопроса не понимает. А на этого дневального посмотрите. Дежурный, почему дневальный не стрижен? На ушах висит. Чему вы его учите? Я вас спрашиваю! Молчать, когда я молчу. Вам никто не позволял там, когда я тут. Вы еще хотите, что-то сказать?

Ответы проверяющему и впрямь были не нужны. Прооравшись для проформы минут пять, полковник распустил наряды, и мы вернулись в казармы.

В восемь часов наряд по столовой стоял переодетый в замасленные, грязные, вонючие, уже не отстирывающиеся хэбэ.

– Наряд, – Денискин стоял перед солдатами, уперев руки в бока. -

Сегодня у нас должен быть крутой наряд. Если будет где срач – устрою самолично. К приемке наряда приступить.

– Мы грибов насобирали, надо будет поджарить попозже, – сказал я.

– Сегодня футбольный матч в девять. Давай, я уйду на матч – ты ведь справишься сами. А утром я буду в столовой один. Лады?

– Нет проблем. Я все равно не люблю футбол, а ты у нас фанат.

Магомедов, Эльмурзаев, Арсанов, ко мне! – позвал я двух здоровых чеченов и Имрама. – Вы оба поступаете в личное распоряжение

Магомедова. Вы не убираете, вы не моете и не таскаете мешки, вы его личные телохранители.

Чечены сразу стали выпячивать грудь вперед.

– Его приказы – это мои приказы. Его слово – это мое слово. Что он сказал, то должно быть выполнено. Но он роста маленького, могут и послать. Вот вы и будете помогать ему объяснять мирными языком всем тем, у кого появились проблемы со слухом, как надо выполнять приказы. Уяснили?

– Так точно, – хором ответили солдаты.

– Имрам. Порядок на втором этаже. Посуда, столы, пол. Сам все знаешь. Если что – не стесняйся – я тут, на первом сижу.

Сидя за столом, я дочитал "Сто дней до приказа", отложил журнал, потянулся и позвал Арсанова – крепкого солдата, который, чувствуя большую ответственность, ходил между этажами столовой, залезая во всевозможные подсобные помещения, выгоняя оттуда прячущихся лентяев.

– На кухне капусту режут. Пусть мне кочерыжек начистят.

Арсанов ушел и вернулся с полной миской чистых, свежих кочерыжек.

– Вы с этого прикалываетесь? – поставил он миску передо мной.

– Почему прикалываюсь? Я их ем. Спасибо. Посмотри, что на втором этаже делается. Не уснули там бойцы?

Арсанов поднялся наверх. Через минуту я вскочил из-за стола, услышав грохот, который отдавался эхом в пустом помещении солдатской столовой. Взлетев по лестнице я сразу направился к открытой двери в середине зала, откуда раздавался шум. В дверях "дискотеки", как называли место мойки посуды, стояло с десяток узбеков, Магомедов и чечены.

– Что за шум, а все живые? – сунулся я внутрь.

Эльмурзаев держал на вытянутой руке кого-то из азиатов.

– Саджикеев, смирно! – гаркнул я. – Ты почему драться лезешь?