Марина Цветаева - Письма. Часть 2

• Название: Письма. Часть 2
• Автор: Марина Цветаева
• Жанр: Прочая документальная литература

---

Денежный успех меньше, пока чистых 700 фр., м. б. еще подойдут, — часть зала была даровая, бульшая часть 5-франковая, „дорогих“ немного. Но на кварт<ирный> налог (575 фр. уже есть — и то слава Богу. Хотя жаль.

С иждивением, милая Саломея, то, чту Вы мне писали — грустно, но что ответить, кроме (как в любви) — Спасибо за бывшее. Дайте мве кстати адрес Ани Калин (в гимназии она была Аня и Калин), хочу ее поблагодарить.

Да! Георгия Иванова (автора лже-воспоминаний — „Китайские тени“ — уже вышли отдельной книгой) на вечере не было, ибо — en loyai ennemi[674] приглашения не послала, но Г. Адамович (близнец) был и — кажется — доволен. С<ергей> Я<ковлевич>, сидевший рядом с ним, слышал его ремарку: „Нападение номер два“. (По-моему — хорошо.)

Обнимаю Вас и люблю. Пишите. Когда „домой“? (Беру в кавычки ибо у Вас как у Персефоны дома нет.[675])

МЦ

<Приписки на полях:>

С<ергей> Я<ковлевич> Вас очень приветствует и тоже по Вам соскучился. А Мур упорно и терпеливо ждет приглашения. Автомобиль жив.

Да! Читала я в красном ду полу платье вдовы Извольского и очевидно ждавшем меня в сундуке 50 лет. Говорят — очень красивом. Красном — во всяком случае. По-моему, я цветом была — флаг, а станом — древком от флага.

Когда читала о М<андельшта>ме, по залу непрерывный шепот: „Он! Он! Он — живой! Как похоже!“ и т. д.

11-го июня 1931 г.

Meudon (S. et O.)

2, Av(enue) Jeanne d'Arc

Дорогая Саломея,

Вы наверное уже приехали. Открытки — чудные, каждая — драгоценность, — не знаю почему: единственный вид живописи мне глубоку-близкий. Аля в очаровании н благодарит вместе со мной.

Да! Хотите, когда приеду, захвачу ту прозу (Мандельштам-Иванов) я почитаю? А то — долго не будет напечатана. До встречи, надеюсь скорой

МЦ.

Медон, 21-го июня 1931 г.

Дорогая Саломея! Спасибо за весточку и за приятную весть (билеты). Читать Мандельштама лучше вечером и без Мура. Если позовете на чтение Путермана — думаю — доставите ему удовольствие — ввиду сюжета. Muselli наконец написала — целый опросный лист — но ответа нет, может быть давно уже у себя на родине (родинах: двух, — в Нормандии и Корсике, или так: на одной родине и в одном отечестве).

Есть всякие новости, одна из них—предстоящий визит к Бассиано (Commerce) и связанная с ним большая просьба: у меня два платья: одно черное, до колеи — моего первого вечера (1926 г.) другое красное, до земли — моего последнего вечера (1931 г.) ни одно не возможно. Может быть у Вас есть какое-нибудь Вам не нужное, милая Саломея, Вы ведь выше меня, так что Ваши по-коленные мне под-коленные. — Какое ни на есть у меня, кроме этих двух, только фуфайки или из toile basque[676] (зебра или забор!).

Новости расскажу устно, жду оклика, обнимаю Вас, прошу прощения (попрошайничество) и благодарю (билеты).

МЦ.

Медон, 20-го июля 1931 г.

Дорогая Саломея,

Только что отказ от Commerce, куда я через знакомую Д<митрия> П<етровича> пыталась устроить своего французского) (и злосчастного!) Мулодца. (Кстати, г<оспо>жа Бассиано пишет с большими синтаксическими ошибками, очевидно итальянский муж слинял).

Ну что ж, по-ахматовски:

Одной надеждой меньше стало —

Одною песней больше будет!

[677]

Пока что собираю С<ергея> Я<ковлевича> на море (Ile de Batz, Бретань) на две недели — в долг (который надеялась вернуть из Commerce. А вместо франц<узских> сотен — один итальянский синтаксис!)

Остаюсь без ничего и очень прошу Вас, милая Саломея, если можно прислать июльское иждивение.

Кстати 22-го новый месяц — и новые надежды!

Пишу хорошие стихи.

Обнимаю Вас

МЦ.

Мур: — „Мама, какая у Вас голова круглая! Как раз для футбола! Вот я ее отвинчу и буду в нее играть ногами“.

________

— Мама, если бы я был Бог, я бы всегда делал хорошую погоду. Значит, я умнее, чем теперешний Бог.

Медон, 29-го июля 1931 г.

Дорогая Саломея,

Сердечное спасибо.

О провале Мулодца я Вам писала? Вот он „goыt pas trop sыr de la (u des!) Princesse (—cesses!)“[678] — то, о чем меня предупреждала приятельница Д<митрия> П<етровича> — прелестная старо-молодая англо-француженка, сдающая русское „bachot“.[679]

С<ергей> Я<ковлевич> слава Богу уехал, сейчас в Ardиch’e около Bаланса[680] в деревне, ловит раков. Пробудем сколько денег хватит, часть пребывания нам подарили.

Что с Вбшим летом?

Обнимаю

МЦ.

21-го авг<уста> 1931 г.

Meudon (S. et О.)

2, Av<enue> Jearme d'Arc

Дорогая Саломея!

Где Вы и что Вы? Можно Вас попросить об иждивении?

В жизни Д<митрия> П<етровича> есть новость, которую Вы наверное уже знаете — давно готовилась: семейного порядка.[681]

Пасу Мура по холодным пастбищам Медона и когда могу пишу.

Целую Вас, напишите о себе.

МЦ.

Медон, 7-го сен<тя6ря> 1931 г.

Дорогая Саломея!

Сердечное (и как всегда — запоздалое) спасибо..[682]

А Вы знаете что написано на могиле Рильке?[683]

Rose! о reinster Widerspruch! Lust

Niemandes Schlaf zu sein unter so viel Lidern!

Rose! о pure contradiction! Joie

Voluptй

De n'кtre le sommeil de personne sous tant de paupiиres!

Правда похоже на персидское: и роза, и краткость, и смысл.

Пишу хорошие стихи, свидимся почитаю.

Из интересных встреч — приезжий художник из России, мой тамошний четырехвстречный друг (он считал, я — нет), кстати товарищ по школе живописи Маяковского и Пастернака, много рассказывал.

Мои внешние дела ужасны: 1-го терм — 1200 фр<анков>, и у меня ничего, ибо с Мулодцем (французским» в Commerc’e сорвалось, а очередной № Воли России с моей прозой о Мандельштаме (3 листа — 750 фр. просто не выходит, и возможно что не выйдет вовсе.

С<ергей> Я<ковлевич> тщетно ищет места. — Не в Россию же мне ехать?! где меня раз (на радостях!) и — два! — упекут. Я там не уцелею, ибо негодование — моя страсть (а есть на что!)

Саломея милая, у Вас нет последнего № N<ouvelle> R<evue> F<ranзaise> с исповедью Мирского?[684] Если да — пришлите, мне он необходим хотя бы на час.

Вера[685] разошлась с П<етром> П<етровичем> и сейчас где-то на Юге, у сестры Д<митрия> П<етровича>, куда уехал и он. У меня по поводу всего этого — свои мысли, невеселые.

Аля в Бретани, лето у меня каторжноватое, весь день либо черная работа, либо гулянье с Муром по дождю под непрерывный аккомпанемент его рассуждений об автомобиле (-билях) — марках, скоростях и пр. Обскакал свой шестилетний возраст (в ненавистном мне направлении) на 10 лет, надеюсь, что к 16-ти — пройдет (выговорится! ибо не молчит ни секунды — и все об одном!)

Целую Вас, иждивение получила, спасибо за все.

М.

Meudon (S. et O.)

10-го сентября 1931 г.

2, Av<enue> Jeanne d’Arc

Дорогая Саломея,

Наши письма — как часто — разминулись (встретились). А сейчас пишу Вам вот по какому делу: приехал из Берлина — работать в Париже — известный в России художник Синезубов[686] (ряд картин в Третьяковке и в петербургском Музее бывш<ем> Алекс<андра> III), преподаватель Вхутемаса (московское) Училище Жив<описи> и Ваяния) — вообще guelgu’un.[687] Я его хорошо знаю с России.

И вот, французы приписали ему в паспорте «sans possibilitй de renouvellement»[688] визу, к<отор>ая истекает 20-го Октября. Он в отчаянии, ему сейчас 38 лет — и с 18-ти рвался в Париж. Я его хорошо знаю, он никакой не большевик, просто художник, и — страстный художник.

Из разговоров выяснилось, что ему принадлежит последний портрет Татьяны Федоровны Скрябиной, сестры Шлецера, портрет которой он тогда же в Москве (1921 г.) подарил Марин Александровне Шлецер, матери Татьяны и Бориса Федоровичей, она должна это помнить, но Б<орис> Ф<едорович> может этого не знать. (Т<атьяну> Ф<едоровну> писал уже умершей.) Не помог ли бы ему Б<орис> Ф<едорович> с визой? И — может ли? Если ли у него связи с французами? Наверное же?

Его мать тогда предлагала Синезубову за портрет деньги и любую вещь на выбор, — он конечно ничего не взял.

Он — абсолютно-благороден, я за него ручаюсь во всех отношениях. Ему необходимо помочь.

Так вот: не сообщите ли Вы мне адрес Б<ориса> Ф<едоровича> и не поддержите ли моей просьбы? Вас он ценит и любит, а Вы мне верите.

Столько бед вокруг, милая Саломея, что забываешь о своих.